> Гл. 1. СЛОВО, ЗАВЕТ, ОБЕТОВАНИЕ

> Авраам, Моисей и Пророки

Продолжение. Смотри выпуски 1-032, 1-034, 1-051.

> Повторим: в этой связи, и только в ней, Закон, данный на той же самой горе Божией, на которой уже было открыто Имя, приобретает свое подлинное значение. Для благочестивых израильтян, Закон не составляет и никогда не составит того внешнего юридического бремени, которое поражает воображение тех, кто смотрит на него, именно, извне. Склонность смотреть извне — не есть ли это, действительно, то самое, в чём Христос упрекал фарисеев? Но для тех, кто воспринимает его в таинственной светотени Синая-Хорива, Закон означает общение с Ягве, путем усвоения Его собственных мыслей, того, чем Он является в Самом Себе и что Он открыл одному только Израилю{}. «Святы будьте, ибо свят Я, Господь Бог ваш»,  —  это изречение книги Левит выражает всё глубинное содержание Закона{Лев.19.2 ; ср. также 11.44 и 20.7}. Тут мы видим, в чём должно заключаться для израильтян постоянное помышление о Законе Божием. Речь идет вовсе не о рабском «юридизме», но о внутренней готовности, проявляющейся даже в самых прозаических подробностях каждодневной жизни, о послушной внимательности, о решительном «Да» в ответ на божественное Слово; таковы плоды опыта пророков, а жизнь Авраама остается тут образцом. Таким образом, и без всякого парадокса, «жизнь верою» и «исполнение Закона» могут составить одну единую программу жизни, как отлично понял ставший христианином иудей, написавший послание Иакова{Гл. 1.19 по гл. 2.26}.

> С другой стороны, определяющееся вокруг Моисея отожествление Слова и Закона подготавливает еще другое и в высшей степени важное расширение понятия Слова Божия у Израиля. Действительно, Слово тем самым окончательно перестает совпадать с исключительным опытом немногих людей, наделенных особым даром. Отожествление Слова с определенным текстом, установление знака равенства между ним и Законом приводит к возможности считать, что написанный текст пророческих откровений остается «Словом Божиим» для всякого, кто читает его с верой{По-видимому,  такое понимание уже достигнуто в таких  текстах  как Ис.2.3 или Иер.2.31}. Затем, под влиянием составителей Второзакония, собравших и использовавших наследие великой проповеди пророков, совершается еще один шаг. Окончательная запись древних израильских повествований отныне признается как Слово Божие. Наконец, самое позднее при возвращении евреев из вавилонского плена и из рассеяния, та же мысль применяется уже ко всей совокупности библейских книг, принявших более или менее тот вид, который мы знаем сегодня.

> Поддавшись неосознанному антисемитизму, побуждавшему их всюду преуменьшать ценности синагогального иудаизма, некоторые историки XIX века были склонны видеть в этом развитии всего только закоснение божественного Слова. Такой взгляд совершенно произволен. Такие тексты как 18-й и в особенности 118-й псалом никак не позволяют согласиться с подобным суждением. Вращаясь вокруг Закона, эти великие и цельные поэтические тексты пронизаны самым живым восприятием божественного Слова. Тот, кто с такою верой размышляет о Законе, слышит само это Слово с такой же непосредственной ясностью, как пророки, может быть даже тем же внутренним путем, как они. И что такое Закон, в этих последних текстах, если не вся совокупность того, что мы теперь называем Библией? Постепенное внедрение в человека, применение Слова лично к каждому из людей, составляющих народ,  —  то, что мы непосредственно видим у одного из последних пророков, Иеремии, — становится таким образом общим явлением. Отныне это — возможность, открытая всем: возможность близости с Божеством, в беседе между Словом и верой и в той, преисполненной веры, молитве, замечательнейшие образчики которой даются Псалмами.

> Бесспорно, то, что мы называем юридизмом — иссушение вдохновения мертвым буквоедством — остается возможной опасностью при передаче Слова посредством Писания. Но не следует забывать, что эта опасность представляет собою как бы оборотную сторону такого приобретения, которое невозможно переоценить, а именно: всеобщего ознакомления с тем опытом веры, который был осуществлен пророками, и распространения «правды» Авраама на всех его потомков. Кроме того, следует помнить, что в то самое время, когда происходит эта письменная передача Слова, первоначальное понятие о нём с изумительной силой раскрывается в области мысли. Это и сказывается в дальнейшем как сильнейшее противоядие возможному закоснению, как лучшая гарантия против всякой угрозы внутреннего иссякания.

> Действительно, тогда же с новою четкостью утверждается та мысль, что божественное Слово обладает творческой силой. Оно не ограничивается одними обещаниями. Оно и осуществляет их благодаря своему собственному качеству. Оно не только ставит требования, но и делает нечто гораздо большее. Как немного позже скажет апостол, оно «производит хотение и действие».

> Отметим, что эта мысль, хотя и не совсем еще выявленная, присутствовала уже в проповеди первых великих пророков. В сущности, с ней совпадает их представление о суверенитете и всемогуществе Бога. Ибо это понятие овладело их сознанием именно через тот опыт Слова, который у них был. Слово взяло их и сделало их новыми людьми. Амос, Исайя, Иеремия пережили это в различных формах, но все их свидетельства в этом отношении подтверждают и дополняют друг друга. То же самое нам говорят об Аврааме и о Моисее.

> Но и того больше: даже еще и в устах пророков, т.е. людей, передающих его человеческими словами, божественное Слово сохраняет сверхъестественную действенную силу. Когда они предсказывают то, что должно произойти, они это делают не оттого только, что они об этом предупреждены. Есть немало случаев, где мы чувствуем с полной несомненностью, и у пророка, и у его слушателей, уверенность в том, что, напротив, предсказанное произойдет оттого, что он это сказал. Как ни странным кажется нам это обстоятельство, его надо понимать в буквальном смысле. То или другое случится в силу благословения или проклятия, которые Бог изрекает устами пророка. Положительной причиной будет само произнесенное Слово. Потому-то израильские вожди и прилагают столько стараний, чтобы получать благоприятные пророчества и устранять другие. В преследовании, жертвою которого становится Иеремия, есть нечто совсем иное, чем простая боязнь пораженчества. Наличие того же убеждения позволяет нам понять те загадочные символические действия, которые у пророков не раз сопровождают их предсказания. Иеремия, например, разбивает сосуд у ворот Иерусалима{Иер.19}. Иезекииль изображает осаду города и ее катастрофический исход{Иез.5.1-3}. Невольно вспоминаются обряды симпатической магии, которая хорошо была известна семитам и применялась ими безудержно. Всё же тут происходит нечто обратное: человек действует не сам от себя чтобы принудить космические силы; тут, напротив, он принуждается Богом выразить Его волю, вопреки намерениям народа и желаниям самого пророка. Но не приходится сомневаться в том, что такое выражение, словом или жестом, оказывается действенным само по себе, немного на подобие того, как таинство бывает действенно самым фактом его совершения{}.

> В более общем смысле, пророки в конце концов доходят до представления о том, что Богу достаточно сказать, чтобы сказанное осуществилось. Во второй части книги пророка Исайи содержатся следующие совсем не двусмысленные выражения:

«Послушай Меня, Иаков
и Израиль, призванный Мной:
Я тот же, Я первый
и Я последний.
Моя рука основала землю,
и Моя десница распростерла небеса;
призову их
и они предстанут вместе».{Ис.48.12-13}

> 148-й псалом говорит в еще более определенных выражениях:

«Да хвалят (все <создания> Его) имя Господа,
ибо Он повелел — и сотворились,
Он изрек — и всё было сделано».{}

> Еще сильнее в 32-м псалме:

«Он сказал — и сделалось;
Он повелел — и явилось».{Стих 9}

> Наконец, повествование книги Бытия, которое критиками приписывается священнической школе, противопоставляет вавилонским космогониям, где боги и миры с трудом возникают из хаоса, шестидневное творение, при котором Бог все создает одним Своим Словом.

> Но нельзя забывать, что в израильском сознании обращение к прошлому всегда освещается обетованием будущего. Первоначальное творение Словом составляет только основу и как бы набросок нового и вечного творения. Как вначале Слово создало мир и человека в правде, так в конце извратившиеся мир и человек будут Словом же воссозданы для восстановленной и отныне нерушимой правды. Для этого божественное Слово вновь вступает в историю, исходной точкой которой явилось грехопадение. Действительно, до этих прозрений возвышается, например у Иезекииля, выдвинутая Иеремией идея нового и окончательного Завета.

«И заключу с ними завет мира,
завет вечный будет с ними.
И устрою их и размножу их
и поставлю среди них святилище Мое навеки.
И будет у них жилище Мое,
и буду им Богом,
а они будут Моим народом»{Иез.37.26} —

говорит пророк. Но как же понимает он осуществление этого обетования? Как воскрешение иссохших костей, осуществляемое Духом Божиим, то есть, по ясному смыслу этого поразительного текста, одним доносящимся до них дуновением самого Слова Божия{Иез.37.4-10}. Новое творение, или — что то же  —  воскресение, ожидаемое в неразрывной связи с ожиданием нового и вечного завета, оказывается в конечном итоге созданием в человеке нового сердца, не каменного, а живого, в котором Закон будет присутствовать, но уже как дуновение самой, продиктовавшей его, божественной жизни{Иез.36.26-27}.