> Гл. 4. БОГ СВЯТОСТИ И РЕЛИГИЯ СЕРДЦА

> Исайя и Иеремия

<.....>

* * *

> Тем самым, также остается уже позади то противопоставление религии правды и милосердия и религии обрядовой, которое как будто могло получиться у Амоса и даже у Осии (ведь действительно, Осия возвещал, например: "Милости хочу, а не жертвы"). Храмовой культ уже не обрисовывается одной только материальностью чуть ли не магической обрядности. Он становится внешней оправой высших религиозных ценностей: созерцания вполне личного Бога и поклонения Ему, то есть того, что в религии всегда остается самым подлинно религиозным.

> Всё значение сочетания, совершенного Исайей, мы обнаруживаем, переходя от его видения к призванию, основанному на этом видении. Иудейский вельможа Исайя не ограничивается тем, что обращается к народу с увещаниями общего порядка. Он уделяет много внимания той политике, в которую всё более вдаются иерусалимские цари, со своими искусными (как они, по крайней мере, думают) комбинациями и со своим постоянным лавированием между Ассирией и Египтом.

> Применение того, что мы уже отметили в самой глубине его религиозной мысли, становится тут разительным и непосредственным.

> Так как Ягве есть царь, неограниченный Владыка, во-первых Израиля, но также, хотя в несколько ином смысле, и всей земли, то совершенно нелепой оказывается человеческая претензия устраивать свою судьбу по своему усмотрению. Всю эту горделиво упрямую иудейскую политику Бог обратит в ничто. Как уже отмечали, в тех бедствиях, которые он возвещает подобно Амосу, Исайя видит не только наказание за особые неправды народа. В еще большей степени, они  – средство вообще поставить человека на его настоящее место.

"Ибо грядет день Господа Саваофа
 на всё гордое и высокомерное
 и на всё превознесенное, – и оно будет унижено, –
 и на все кедры Ливанские, высокие и превозносящиеся,
 и на все дубы Васанские,
 и на все высокие горы,
 и на все возвышающиеся холмы,
 и на всякую высокую башню,
 и на всякую крепкую стену,
 и на все корабли Фарсисские,
 и на все вожделенные украшения их.
 И падет величие человеческое,
 и высокое людское унизится;
 и один Господь будет высок в тот день" .^‡

> Тщетно, действительно, человеческое притязание на как бы божественные могущество и честь. Придет день, когда то, что более всего производит впечатления в этом мире, падет и своим падением поразит всех, кому дано будет это увидеть. Сияние Божиего царства затмит все остальные. При ярком свете его славы, в тот день  – в Его День – меркнут самые горделивые светила. Вспомним знаменитое обращение к Вавилонскому царю:

"Как упал ты с неба, денница, сын зари!
 Разбился о землю, попиравший народы!
 А говорил в сердце своем:
 "Взойду на небо,
  выше звезд Божиих вознесу престол мой,
  и сяду на горе в сонме богов, на краю севера;
  взойду на высоты облачные,
  буду подобен Всевышнему"…
 Но ты низвержен в ад,
 в глубины преисподней".^¿

> Это верно для всякого человека перед Богом. Но для Израиля эта истина имеет еще совсем особое применение. Потому именно, что он – народ освященный, принадлежащий "Святому", он должен был бы вести себя как народ, имеющий Ягве своим единственным царем. Иначе говоря, свое упование он должен был бы возлагать на одного Ягве, а не на какую-либо земную силу. И более того: не какие-либо земные цели, не политика направленная на плотское величие должны были бы вдохновлять этот народ, Самим Ягве поставленный как знамение – Его знамение – среди прочих народов.

> В момент, когда Израиль старается наладить союз с Ассирией против Дамаска и Самарии, пророк возвещает:

"За то, что этот народ пренебрегает водами Силоама, текущими тихо,
 и восхищается Рецином и сыном Ремалииным,
(здесь имеются в виду враждебные цари, уже униженные победами ассирийцев)
 наведет на него Господь
 воды реки бурные и большие –
 царя Ассирийского со всею славою его;
 и поднимется она во всех протоках своих,
 и выступит из всех берегов своих;
 и пойдет по Иудее, наводнит ее,
 и высоко поднимется, дойдет до шеи;
 и распростертие крыльев ее
 будет во всю широту земли твоей, Еммануил!"^&&

> Воды Силоама, текущие тихо, воды источника, у которого пророк встретил царя Ахаза, чтобы предупредить его^@@, это, разумеется, символ незримого присутствия Ягве и той помощи, которую оно приносит его народу. В противопоставлении им, разрушительные воды Евфрата означают разгул слепой человеческой силы, силы Ассирии, которую Израиль неосторожно развязывает к своей немедленной выгоде, но которая однажды, как уже предвидит пророк, обратится против него. В общем, это уже то самое предупреждение, которое в Евангелии относится к людям живущим мечом и не предвидящим, что они сами от меча и погибнут.

> Точка зрения пророка не меняется и тогда, когда Израиль, слишком поздно испугавшись роста ассирийской мощи, перекидывается в противоположный союз и сближается с Египтом.

"Горе непокорным сынам – говорит Господь, –
 которые делают совещания, но без Меня,
 и заключают союзы, но не по духу Моему,
 чтобы прилагать грех ко греху.
 Не вопросив уст Моих, идут в Египет,
 чтобы подкрепить себя силою Фараона
 и укрыться под тенью Египта.
 Но сила Фараона будет для вас стыдом
 и убежище под тенью Египта – бесчестием…
 Ибо так говорит Господь Бог, Святый Израилев:
 оставаясь на месте и в покое, вы спаслись бы;
 в тишине и уповании крепость ваша;
 но вы не хотели и говорили:
 "Нет, мы на конях убежим", –
 за то и побежите;
 "мы на быстрых ускачем", –
за то и преследующие вас будут быстры"…^##

> После таких предупреждений, становится ясным, что Исайя – именно тот пророк, который более всех настаивал на вере; становится ясным и совсем особое значение, которое вера получает у него. В его устах, "верить" значит признавать всю реальность Ягве, признавать ее вопреки тому, что поражает чувства и признавать ее таковой, какова она есть: как такое величие, перед которым ничто иное не может идти в счет. То есть: это значит видеть в Нём единственную подлинную царственность, которая рано или поздно скажется во всей своей верховной полноте, и вместе с тем в неразрывном единстве, видеть в Нём также единственный источник правды, а в конечном итоге  – единственное существо, на которое можно положиться и которое в то же самое время одно только достойно того, чтобы отдаться ему целиком, телом и душою.

> "Если вы не верите, то не устоите", – говорит пророк^§§.

> Такая вера предполагает полную самоотдачу человека Богу, и для того, чтобы знать цели, к которым он должен стремиться, и для того, чтобы черпать в ней необходимые силы; но всё же она отнюдь не означает пассивности. Среди пророков Исайя выделяется как человек по преимуществу активный. Насколько безраздельно владеет им неизмеримое величие Божества, настолько же он видит в нем силу, которая должна вовсе не принизить народ, а напротив  – возвысить его и подвинуть его на обновление всей его деятельности. Действительно, вера, как ее понимает Исайя, требует послушания⁺⁺, т. е. активного согласования воли человеческой с волей Божией^ØØ.

> Признавать Ягве за то, что Он есть, приобщаться к Его воле, отвращаться от неправды и повиноваться Ему от глубины сердца – всё это составляет одну непрерывную цепь.{} Ее Израиль и должен придерживаться, чтобы познать святость Ягве и о ней свидетельствовать.

* * *

> Но в действительности Исайя, с самого момента своего призвания, знает, что Израиль, в целом, не уверует, не послушается и в своем ближайшем историческом будущем понесет неизбежное наказание за свое поведение, представляющее собою не только непослушание, но и поругание над святыней.

"Пойди и скажи этому народу:
 слухом услышите и не уразумеете;
 и очами смотреть будете и не увидите.
 Ибо огрубело сердце народа сего,
 и ушами с трудом слышат,
 и очи свои сомкнули,
 да не узрят очами,
 и не услышат ушами,
 и не уразумеют сердцем,
 и не обратятся, чтобы Я исцелил их".^±±

> Иначе говоря, о слове Божией, которое ему вверено, об этом призыве к послушной вере в Бога всякой святости и всякой правды – Исайя знает с самого начала, что они послужат всего только поводом к дальнейшему ожесточению. Откровение Ягве не изменит народного сердца: оно только выявит его, доселе скрытое, неверие, которое должно будет объявиться прямо.

> Но это с большей глубиной и богатством обновленное учение Амоса о требованиях правды – т. е. о требованиях Ягве к Его народу – и о непреклонном суде, которому Он подвергнет этот народ, – должно ли оно повести к отчаянию? Или же найдется новый Осия, призванный, отнюдь не ослабляя требование правды, уравновесить его обетованием милосердия?

> Надежду возвращает сам же Исайя. Без сомнения, Израиль будет покаран. Но наказание явится очищением, а не просто и не только разрушением. Оно выделит, подготовит, извлечет из неверной массы верующий и послушный "остаток", которому и обещана надежда за испытанием. Так возникнет народ подлинно святой, святостью Самого Ягве, и на него и снизойдет сияние божественной Славы, – больше того: эта Слава, подобная светлой росе, вернет ему жизнь.^‡‡

> В первоначальном видении Исайи уже содержалась эта идея очищения, очищения огнем, которое сделает человека достойным святости Ягве.

> "Горе мне! – воскликнул пророк – ибо я человек с нечистыми устами и живу среди народа также с нечистыми устами". Но один из серафимов прилетел к нему, с горящим углем в руке, который он взял клещами с жертвенника, и коснувшись этим углем уст его, сказал: "Вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое отдалено от тебя, и грех твой очищен".^¿¿ Это – то же самое, что Исайя будет затем возвещать своим собратьям:

"Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю;
 если будут красны как пурпур, – как волну убелю…
 И обращу на тебя руку Мою,
 и как в щелочи очищу с тебя примесь".^&@

> В силу этого, великое откровение Бога святости в конце концов завершается гимном, в котором признание величия и правды Ягве порождает упование на Его мощь и на Его волю создать, через предстоящее испытание, народ подлинно святой, как свят Он Сам:

"И скажешь в тот день:
 славлю тебя, Господи;
 Ты гневался на меня,
 но отвратил гнев Твой и утешил меня.
 Вот, Бог – спасение мое:
 уповаю на Него и не боюсь;
 ибо Господь – сила моя,
 и пение мое – Господь;
 и Он был мне во спасение. 

И в радости будете почерпать воду из источников опасения.
 И скажете в тот день:
 славьте Господа, призывайте имя Его;
 возвещайте в народах дела Его;
напоминайте, что велико имя Его.
 Пойте Господу, ибо Он сделал великое;
 да знают это по всей земле.
 Веселись и радуйся, жительница Сиона:
 ибо велик посреди тебя Святый Израилев".^@#

> Амос первым возвестил о том, что суд Ягве не только не пощадит Израиля, но будет к нему особенно требовательным. Исайя, с тем высшим реализмом, который составляет одну из наиболее очевидных черт его духовной личности, заметил первое и близкое осуществление этой угрозы во внутренней закономерности переживавшихся его народом исторических событий. Он прямо указал даже на орудие Божиего гнева: им должна была стать ассиро-вавилонская держава, против которой Иудея восстала после тщетных попыток под нее подладиться. Быть непосредственным свидетелем этого свершения и помочь Израилю перенести это ужасное испытание предстояло Иеремии. Благодаря ему и его проповеди, это испытание, действительно, становится не просто разрушением Израиля, а очищением того "остатка", который был уже обещан Амосом и, как мы только что видели, вполне ясно определен Исайей.

> Иеремия непосредственно принимает наследие Исайи, как Осия – Амоса. Но как Осия, во многих отношениях привнес необходимый противовес заявлениям Амоса, ничего в них при этом не опуская, так обстоит дело и с Иеремией.

> Исайя окончательно возвел образ Ягве в такую религиозную трансцендентность, что никакие смешения понятий и никакие ошибки понимания больше не могут его снизить в израильском сознании. Нет больше опасности растворить в отвлеченной правде Бога, говорившего в Израиле: Он  – реальность по преимуществу, перед которой всякая иная реальность обращается как бы в ничто. Также нет больше опасности неверно понять близость Его любви к тем, кто Ему принадлежит: Он – тот Святой и Праведный, взгляда Которого не могут вынести даже Серафимы. Когда же до крайнего предела доходит то испытание, которому должна была подвергнуться вера, проповедовавшаяся Израилю пророком Исайей, – тогда Израилю и открывается, через Иеремию, до какой проникновенности может дойти общение между Ягве и теми, кто Ему принадлежит. Среди кажущейся покинутости, вера достигает до опыта личной встречи: встречи человеческого сердца с сердцем Божиим.

> Бог Исайи мог казаться чуждым в Своем величии. Это – Бог, о Котором нельзя забыть ни на мгновение, что Он на небе, тогда как мы на земле, Бог, Который говорит: "Славы Моей не дам иному".^#§ И отметим должным образом, что всё это остается так у Бога Иеремии. Событие, непосредственное приближение которого сначала возвещается Иеремией и смысл которого для Израиля им затем разъясняется, – а именно, падение Иерусалима, в том понимании которое Иеремия старается внушить, – представляет собою как бы печать, скрепляющую проповедь Исайи. И всё же, Бог Иеремии – это Бог человеческого сердца. Не только Бог Осии, любящий Свой народ такой милосердной любовью, которая превосходит всё вообразимое, – но еще и Бог, любящий среди этого народа каждого человека в отдельности, знающий каждого по имени, со всем, что он есть, со всем, что он чувствует, со всем, что его мучает; Бог, вникающий во всё это, слушающий откровенную речь человека обо всём этом, можно даже сказать  – ищущий такой откровенности и научающий находить величайшее утешение в горчайшей муке, – потому что в ней находят Его Самого.

> Конечно, Иеремия никогда не проповедует таких интуитивных постижений. Но он сам ими живет и следы их настолько очевидны во всей его книге и во всей его жизни, что в будущем людям останется только читать их в этом опыте, более волнительном чем всякое словесное высказывание. Этими же постижениями объясняется то, что у Иеремии Бог не спрашивает у человека ничего кроме его сердца и не ставит Своему творческому действию иной цели как только воссоздание сердца человеческого.

> Было бы совершенно неверным видеть в Иеремии первого религиозного индивидуалиста, к чему клонились некоторые попытки его истолкования.{} В его представлении, как и в представлении всех других пророков, Бог обращается не к отдельному человеку, но всегда к народу. Но верно то, что благодаря Иеремии народ Божий начинает отличаться от всех других тем, что он перестает быть безликою массой и становится обществом личностей, превращается в то, что вскоре получит наименование Церкви, где Бог, всё более отчетливо выступающий как Личность, составляет связь между человеческими личностями, всё более сознающими самих себя.

> В момент появления Иеремии, Божий кары готовы обрушиться на Израиль. Можно и нужно, чтобы это стало поводом к решительному улучшению народного сознания, тому улучшению, к которому "остаток" был уже, в общем, подготовлен делом Исайи. Но этот же повод совпадает и с величайшим искушением впасть в отчаяние. Если Ягве допускает поражение Иудейского царства, рассеяние или увод в плен его жителей, разрушение Иерусалима и даже осквернение Своего собственного Храма, то не означает ли это, что он оставил Своих, Своими руками порвал заключенный с ними завет, забыл и отверг Свои обетования?^§+

> Как бы ни было жестко то, что должен возвещать Иеремия: тем, кто будет и уже начинает страдать, кто близок к смерти, напоминать всё время, что страдают они за свои грехи, – всё же эта проповедь представляет собою единственную возможную основу для надежды. Если они страдают из-за своих грехов, если суд Божий выдает их врагам для того, чтобы их наказать, если это наказание – как Иеремия утверждает вслед за Исайей – имеет целью не просто уничтожить их, а исцелить, хотя бы и посредством мучительной операции, то не ясно ли, что "рука Божия не укоротилась", что Бог продолжает любить Свой народ и что Его любовь ничуть не стала бессильной?

> Конечно, не легко дать понять страдающим людям, что Бог наносит им удары оттого именно, что любит их. Не потому ли Иеремия способен убеждать в этой истине, что он самим собою являет ее живой образ? Тут повторяется, в сущности, то же самое, что уже раньше произошло с Осией. Лучшую иллюстрацию к тому, что он утверждает относительно Ягве и его народа, пророк дает в своей собственной жизни и в своем сердце. Иеремия – носитель грозных и осуждающих слов. Он сам проникается ими до глубины души. Но с какой силой проявляется боль, которая этим причиняется ему самому, мука, его самого раздирающая раньше и гораздо глубже тех, кого он должен язвить! В момент наказания, в момент, когда он о нем возвещает и может быть вызывает его своим проклятием, он всё же уступает своей внутренней потребности  – снова говорить в качестве заступника.

"Хотя беззакония наши свидетельствуют против нас,
 но Ты, Господи, твори с нами ради имени Твоего;
 отступничество наше велико,
 согрешили мы пред Тобою.
 Надежда Израиля,
 Спаситель его во время скорби!
 Для чего Ты – как чужой в этой земле,
 как прохожий, который зашел переночевать?
 Для чего Ты – как человек изумленный,
 как сильный, не имеющий силы спасти?
 И однако же Ты, Господи, посреди нас,
 и Твое имя наречено над нами;
 не оставляй нас".^+Ø

> Правда, ради своего неуклонного призвания, Иеремия должен был примириться с тем, чтобы жить отдельно от других людей, почти нечеловеческой жизнью: у него нет жены, нет детей, он никогда не принимает участия ни в скорбных, ни в радостных торжествах.^ر Поэтому на людей он производит впечатление бесчувственной стены, и так и должно быть.^±‡ Но он первый страдает от этого, для него неизбежного, поведения:

"Проклят день, в который я родился;
 день, в который родила меня мать моя, да не будет благословен! /.../
 Для чего вышел я из утробы,
 чтобы видеть труды и скорби,
 и чтобы дни мои исчезали в бесславии?"^‡¿

> Есть, однако, в страдании пророка и другая сторона, прямо противоположная первой. Лучше всего другого она нам показывает до какой степени он, отнюдь не покинув народа, им самим бичуемого, остается при нём, разделяя его горести и сам больше всех болея его язвами. Дело в том, что Иеремия сам, и больше всех других членов подвергнутого наказанию народа, чувствует себя покинутым Богом. Если такая молитва, как та, которую мы приводим ниже, могла быть воспринята как Слово Божие, то какие еще рассуждения могли бы лучше подготовить народ к той мысли, что с ним и в нем страдает Сам Бог?

"О Господи! Ты знаешь; вспомни обо мне и посети меня,
 и отмсти за меня гонителям моим;
 не погуби меня по долготерпению Твоему;
 Ты знаешь, что ради Тебя несу я поругание.
 Обретены слова Твои, и я съел их;
 и было слово Твое мне в радость
 и в веселие сердца моего /…/
 За что же так упорна болезнь моя
 и рана моя так неисцельна, что отвергает врачевание?
 Неужели Ты будешь для меня как бы обманчивым источником,
 неверною водою?"^¿&

> Чтобы почувствовать весь трагизм этой жалобы, этого упрека, обращенного пророком к Богу, надо вспомнить, что тот же образ он вложил в уста Самого Ягве, сетующего на Свой народ:

"Меня, источник воды живой, оставили
 и высекли себе водоемы разбитые,
 которые не могут держать воды".^&#

> Не звучит ли уже в этом нечто, предвозвещающее возглас распятого Христа: "Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил"? Действительно, тут уже содержится в зачатке трагизм умирающего Христа: оставленность людьми в соединении с оставленностью Богом…

> Итак, смело выражая внутреннюю борьбу, происходящую в его душе, Иеремия помогает Израилю понять, что, подвергая его испытанию, Бог на самом деле не оставляет его. Более того, он действенным образом помогает ему в самой гуще испытаний вновь обрести присутствие Божие (что и станет затем основным содержанием проповеди его современника и продолжателя Иезекииля). В самом деле, он впервые выражает непобедимую уверенность в том, что верность Богу в испытании как бы то ни было лучше, даже бесконечно лучше, чем прекращение испытания при забвении Бога.

"Ты влек меня, Господи, и я увлечен;
 Ты сильнее меня – и превозмог,
 и я каждый день в посмеянии,
 всякий издевается надо мною.
 Ибо лишь только начну говорить я, –
 кричу о насилии, вопию о разорении,
 потому что слово Господне обратилось в поношение мне
 и в повседневное посмеяние. 
 И подумал я:
 не буду я напоминать о Нём
 и не буду более говорить во имя Его.
 Но было в сердце моем, как бы горящий огонь,
 заключенный в костях моих,
 и я истомился, удерживая его,
 и – не мог".^@§

> Только человек проведенный Богом через такой опыт мог, в то время, именем Божиим требовать от людей и обещать людям то, что должен был требовать и обещать Иеремия, в качестве всего содержания религии, всего содержания нового завета, который Богу угодно установить со Своим народом, – нового и вечного завета, как вскоре подчеркнет Иезекииль. Его сердце – вот что спрашивает Ягве у человека. Новое сердце – вот что Он ему обещает.

> Действительно, для Иеремии, без устали укоряющего народ Божий за его грехи и указывающего ему на переживаемые им бедствия как на наказание за них, основной упрек относится всегда к ожесточению сердца, – тому ожесточению, которое, как мы видели, так чуждо ему самому и через него обнаруживается совершенно чуждым Самому Ягве.

> Его устами Бог говорит сынам Израилевым:

"Такую заповедь дал Я им:
 слушайтесь гласа Моего,
 и Я буду вашим Богом,
 а вы будете Моим народом,
 и ходите по всякому пути, который Я заповедую вам,
 чтобы вам было хорошо.
 Но они не послушали и не преклонили уха своего
 и жили по внушению и упорству злого сердца своего".^#+

> Когда же наказание пришло, пророк говорит:

"За что погибла страна
 и выжжена как пустыня,
 так, что никто не проходит по ней? 
 И сказал Господь:
 за то, что они оставили закон Мой,
 который Я постановил для них,
 и не слушали гласа Моего
 и не поступали по нему,
 а ходили по упорству сердца своего".^+±

> Или еще:

"Я увещавал постоянно их, говоря:
 слушайте гласа Моего.
 Но они не слушались
 и не преклоняли уха своего,
 а ходили каждый по упорству злого сердца своего".^Ø¿

> Чего Ягве ждет от народа, это наоборот, то, что Иеремия называет обрезанием сердца^‡@, его очищением^&§. Ибо Он  – Бог, испытывающий сердца и внутренности.^@+

> Надо дать себе отчет в том, что здесь мы подходим к решительному моменту. Мы – у крайнего предела Ветхого Завета. Чуть дальше – и мы достигаем до Нового: кстати, мы сейчас увидим, что пророк его уже возвещает. Не только переключение религии на внутреннюю жизнь, здесь уже столь смелое, позволяет это утверждать. Еще важнее начинающая уже вырисовываться творческая реальность, сверхъестественная в настоящем смысле этого слова. Действительно, сам пророк больше чем кто-либо сознает огромность переворота, предполагающегося тем изменением, которого он требует, – этим внутренним изменением, преобразованием сердца.

"Может ли ефиоплянин переменить кожу свою
 и барс – пятна свои?
 Так и вы можете ли делать доброе,
 привыкши делать злое?"^#Ø

> С точки зрения человеческой, пророк требует невозможного, и он это знает. Опыт его проповеди, вслед за опытом Исайи, устанавливает трагическую невозможность для человеческой природы обратиться и придерживаться, наконец, той верности, которой требует Бог, т. е. подлинного внутреннего совершенства, образец которого Бог святости являет Своему народу. Но вопреки этому опыту, пророк не теряет надежды. В разгар осады, накануне катастрофы, неустранимость которой Иеремия знает лучше всех, он, тем не менее совершает символический акт – залог необъяснимой, но и непобедимой уверенности в лучшем будущем. В своем родном краю, у одного из своих родственников, живущих в Анафофе, он покупает поле. Ибо, как он сам говорит: "Дома и поля и виноградники будут снова покупаемы в земле этой"^§±. Но и никто не убежден больше, чем он, в том, что такое возрождение может произойти только после того самого обращения людей, которое сам же он признал превосходящим человеческие силы.^+‡

> Как выйти из этой дилеммы? Это возможно только для Бога, но Бог это и сделает. Бог осуществит то, чего человек, сам по себе, не может осуществить до конца. Бог воссоздаст сердце человеческое по образу Своего собственного сердца. Это и есть великое обетование, которым заканчивается скорбная книга Иеремии. И еще раз, сам пророк так ясно сознает его величие, что он первым начинает говорить, именно по этому поводу, о новом завете.

"И дам им сердце, чтобы знать Меня,
 что Я – Господь,
 и они будут Моим народом,
 а Я буду их Богом;
 ибо они обратятся ко Мне вcем сердцем своим".^Ø¿

> И еще:

"Вот наступают дни, – говорит Господь, –
 когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, –
 не такой завет, какой Я заключил с отцами их
 в тот день, когда взял их за руку,
 чтобы вывести их из земли Египетской;
 тот завет Мой они нарушили,
 хотя Я оставался в союзе с ними.
 Но вот завет,
 который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, –
 говорит Господь:
 вложу закон Мой во внутренность их
 и на сердцах их напишу его,
 и буду им Богом,
 а они будут Моим народом".^±&

> Можно сказать, что Евангелие не принесет ничего кроме осуществления этого обетования: новый завет, новый союз устанавливаемый Христом просто и только превратит это последнее видение пророка в совершившийся факт.

Обратите внимание, что редактор-составитель рассылки не является, как правило, автором текстов, которые в рассылке используются. Автор текста указывается перед текстом.