IX

В каждении при приношении Даров (до преложения их в Тело и Кровь Христовы), и в именовании их с самого начала Литургии святыми и божественными, выражается "предузнавание" их как жертвы Христовой. Дары святы и божественны, как свято и Божественно Человечество Христово, начало нового творения, новой жизни, явлением и исполнением которой в "мире сем" призвана быть Церковь. Творение претворяется в дар и жертву, и только поэтому может быть вознесено на небо и стать даром Божественной жизни, причастием Телу и Крови Христа. Поэтому не тленной материи, не плоти и крови смертных людей воздается почитание каждением, а жертве "живой и благоугодной", стать воплощением  которой они предназначены и которую предузнает в них Церковь. Поэтому на дискосе лежит не "просто" хлеб, а предлежит на нём всё творение, явленное во Христе как новое творение, исполненное славы Божией. И не "просто" люди собраны в этом собрании, а новое человечество, воссозданное по образу "неизреченной славы" создавшего его. Этому человечеству, извечно призванному к восхождению в Царство Божие, к участию в пасхальной трапезе Агнца и к почести горнего звания, и воздается почитание каждением.

X

То же предузнавание, то же радостное утверждение космической сущности начинаемого приношения находим мы и в "песни приношения", которая сопутствует движению даров к престолу. Теперь почти всегда поется "Херувимская песнь"; только дважды в год она заменяется другой: в Великий Четверг — молитвой "Вечери Твоея тайныя", а в Великую Субботу — гимном "Да молчит всякая плоть человеча..." Хотя в древности Церковь знала и другие "песни приношения", смысл их не столько в тех или иных словах, сколько в общей для всех них тональности. Эту тональность лучше всего определить словом "царская". Это именно царское славословие: "Яко да Царя всех подъимем..." — "Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися..." В ней приношение Даров воспринимается как триумфальный Царский вход, как явление славы и силы Царства. Эта царская тональность не ограничена одним великим входом и песнью приношения. Мы видим ее уже в конце проскомидии: покрывая Дары, священник произносит слова царского псалма: "Господь воцарился, в лепоту облечеся", далее  — в молитве священника о себе: "... никтоже достоин... служити Тебе, Царю славы", наконец  — в постепенном византийском оформлении приношения как именно "великого входа" через царские врата. Отсюда ведет свое начало и довольно рано возникшее объяснение великого входа как "символа" входа Господня в Иерусалим...

Историки Литургии объясняют возникновение и развитие этой царской тональности и царского символизма влиянием на христианское богослужение византийского придворного ритуала, где особенно важное место занимали как раз процессии, "выходы" и "входы". Не отрицая этого влияния, объясняющего многие подробности византийского богослужения, подчеркнем, что богословский смысл этой царской тональности укоренен, прежде всего, в изначальном космическом восприятии Церковью жертвы Христовой. Приношением Себя Самого в жертву Христос воцарился, восстановил владычество над "небесными и земными", которое узурпировано было "князем мира сего". Вера Церкви знает Христа как победителя смерти и ада, как Царя уже явленного, уже "в силе пришедшего" Царства Божия; как Господа, Которого Отец славы воскресил из мертвых и посадил "одесную Себя на небесах, превыше всякого начальства, и власти, и силы и господства и... всё покорил под ноги Его, и поставил Его выше всего..." (Еф.1,20-22). Радость о воцарении и господстве Христа с особой силой пронизывает веру ранней Церкви, которая (в отличие от нашего теперешнего благочестия, предельно индивидуализированного и, в сущности, минималистического, легко отдающего мир диаволу) дышит именно космической радостью, опытом дарованного во Христе Царства. Каковы бы ни были внешние влияния, именно из этой веры и из этого опыта  — царская тональность и песни приношения и всего великого входа. Отсюда этот прорыв Церкви в славу грядущего века, ее вхождение в вечное славословие Херувимов и Серафимов перед престолом "Царя царствующих и Господа господствующих".

XI

В современной практике великий вход имеет два чина. Когда Литургию служит Епископ, он не участвует в самом перенесении Даров, которое совершается сослужащим ему духовенством, а, стоя в царских вратах лицом к собранию, принимает Дары и затем полагает их на престол. В Литургии иерейским чином и священник и дьякон несут Дары, хотя на престол полагает их только священник.

Эту разницу нужно отметить потому, что если из современного церковного сознания почти совсем выветрилась идея соотношения между местом и функцией каждого члена Церкви в евхаристическом священнодействии, с одной стороны, и, с другой, его служением и призванием в Церкви, то для раннего христианства эта соотносительность была самоочевидной. Современный православный зачастую крайне ревностно относится к сохранению и соблюдению "древних обрядов", не придавая им, однако, никакого богословского, экзистенциального смысла. Раннее христианское сознание в обряде видело прежде всего раскрытие и исполнение Церковью своей сущности, а потому и сущности каждого в ней служения, призвания. В Литургии раскрывается тот образ Церкви, который она призвана осуществлять в своей жизни. И обратно — в Литургии находят свое исполнение все служения, вся жизнь церкви- общины. Отсюда  — не только "символическая", но и реальная соотносительность между тем, что делает член Церкви в жизни общины, и тем, что он делает в евхаристической Литургии.

Служителями проскомидии и приношения их к предстоятелю, в ранней Церкви были дьяконы, ибо их нарочитым призванием, их "литургией" внутри церковной общины было служение любви, жизни Церкви как любви всех ко всем и заботы всех о всех. Потому именно дьяконы принимали от приходящих в собрание Церкви дары, через которые и осуществляла Церковь преимущественно свое служение любви. Они же распределяли эти дары и выделяли ту их часть, которая, как представляющая целое, должна была быть принесена в евхаристическом таинстве. Современная практика участия самого священника в великом входе, возникла тогда, когда дьяконское служение, перестало ощущаться в Церкви как необходимое и самоочевидное, когда ослабел опыт Церкви как общины, связанной общей жизнью и деятельной любовью, и община как бы растворилась в природной общине — города, села, — стала "приходом", т.е. людьми, приходящими в храм для удовлетворения своих религиозных нужд, но переставшими жить отдельной от мирской, церковной жизнью. В этом новом переживании Церкви дьякон оказался, в сущности, не нужен, не обязателен, и его литургические функции естественно перешли к священнику. Т.о. из двух современных чинов именно архиерейский чин великого входа ближе к древней практике и полнее выражает сущность евхаристического приношения: в нём раскрывается место каждого в этом приношении, участие в нём всей Церкви.

Приношение начинается в проскомидии — приношением каждым своей "просфоры", своей жертвы, включением каждого в приношение Церкви. Этому обряду сегодня тоже угрожает исчезновение, и его нужно возрождать, особенно раскрытием его подлинного смысла, как именно участия каждого члена Церкви в евхаристическом приношении. А поскольку сегодня реальная жертва членов Церкви, их реальное участие в ее жизни состоят, прежде всего, в денежных пожертвованиях, уместно было бы наш "тарелочный сбор" соединить с приношением просфоры, сделать это последнее снова обязательным для всех. Пускай деньги, которые намерен он положить на "тарелочку", каждый приходящий на Литургию вносит за просфору и, т.о., делает ее выражением своего приношения, своей жертвы... Именно тут начинается наше приношение, которое в движении Хлеба и Чаши — от нас к жертвеннику, от жертвенника к престолу, от престола к небесному святилищу  — раскрывается как наше вхождение в жертву Христову, к трапезе Христовой в Его Царстве...

Вторым актом этого движения является перенесение Даров с жертвенника к престолу, которое составляет нарочитую "литургию" дьяконов. Даже теперь, когда жертвенник, на котором совершается проскомидия, находится внутри алтаря, а не как в древней Церкви — в особом помещении, называвшемся приношением ("жертвенником" назывался тогда престол), Дары выносятся сначала в собрание и уже только из собрания приносятся к алтарю, "входят" к престолу. Греческая практика обнесения Дарами всей церкви лучше выражает смысл великого входа, чем русская, где дары проносятся только по солее и прямо к царским вратам. Ибо смысл этот в том, что приношение каждого, включенное в приношение всех, осуществляется теперь как приношение Церковью самой себя, и это значит  — Христа, ибо Церковь  — Тело Его, а Он — Глава Церкви.

Наконец, третий, завершительный момент великого входа  — принятие Даров предстоятелем и в положении их на престол. То, что приносим мы, явлено теперь как приносимое Христом и Им возносимое в небесное святилище. Наша жертва, жертва Церкви, жертва Христова... Так в этом торжественном и царском входе, в этом движении Даров раскрывается действительно всеобъемлющий смысл приношения, соединяющего землю и небо, возводящего нашу жизнь в Царство Божие.