Тема выпуска:
Молитва: зависимость в любви

В конце выпуска – форма для выражения Вашей его оценки и мнений.

> "БЛАЖЕННЫ НИЩИЕ"

> Предстать пред милосердным Богом, сознавая свою греховность и крайнюю нищету, и в то же время уповая на Божию милость, неколебимую и великодушную,  — таким должно быть наше устремление, когда мы приступаем к молитве.

> Молитва — самый благоприятный момент для осознания нашей нищеты и предания себя милосердию Божию (1. Молитва грешника). — Порой молитва  — это крик отчаяния свободного существа, которое больше не в силах сопротивляться осаждающему его злу (2. Молитва доньи Пруэсе).  — Но даже и тогда, когда оно впадает в искушение, когда ему недостает отваги противостоять греху, у чада Божия всегда есть право обратиться к своему Отцу и призвать его на помощь (3. Шерстяная нить).  — Познанный, исповеданный, отвергнутый грех уже более не грех, но нищета, предстоящая пред сладостной милостью Божией (4. "Грех мой всегда предо мною"). — И Отцовское прощение дает забить ключом во тьме и нечистоте души источнику новой жизни (5. Тому, кто считает себя недостойным молиться).  — В то время как грех, в котором исповедуются, не может служить препятствием для встречи с Богом, грех неисповеданный и особенно недостаток любви к ближнему делают бесплодной нашу молитву (6. С ног до головы).  — Но ощущение полного бессилия в молитве не обязательно следствие греха. Оно может быть допущено Господом для того, чтобы внушить нам, что в области духа мы коренным образом являемся нищими. Представлять свою нищету очам Божиим — и есть молиться (7. Молитва нищего).  — Тому, кто привык познавать, желать и мочь, тяжело видеть себя недостойным и беспомощным. Но для него это может быть столь же плодотворно, сколь и тяжело: он учится переходу от "я желаю" к "я прошу" (8. Признать себя банкротом).  — Грех, бессилие, нищета приводят нас к осознанию нашей зависимости от Бога. Но тот, кто любит, воспринимает зависимость не как рабство, но скорее как потребность своей любви (9. Зависимость).  — Эта зависимость от Господа не есть нечто случайное, она врожденная, радикальная, всеобъемлющая. Признать ее, всецело согласиться с ней — вот что значит отдать себя Богу; тогда и отношение зависимости превращается в отношение любви (10. На просвет).

---

> 29. Зависимость

> Сначала — выдержка из письма, которое я только что получил:

> "Мне сорок лет, и я никогда до сих пор не болел. Таким образом, болезнь оказалась для меня совершенно неизведанным опытом, и, уверяю вас, приятного в нём было мало. В первые дни во мне нарастало возмущение. Я переходил из рук в руки, как некий предмет, с которым обращаются, как кому угодно, и даже не удостаивают его серьезного ответа при требовании объяснений. А ведь в своей обычной жизни я не мог перенести даже, чтобы моя секретарша переставила на моем столе пресс-папье! Что за ужасное ощущение — быть не более чем вещью!.. О да, разумеется, такой вещью, о которой заботятся, которую обследуют, чинят, проверяют способна ли она еще хорошо функционировать, но всё равно — вещью, т. е. чем-то пассивным. Я с завистью думал о самом последнем бродяге: он — самый настоящий князь, ибо он хозяин самому себе, в сравнении с этим буржуа в комфортабельной клинике, который теперь не больше, чем вещь в руках других".

> Я хочу поделиться с вами мыслями, пришедшими мне в голову, пока я читал эти строки. Они продолжат нашу последнюю беседу.

> Мой корреспондент прав: нет ничего более непереносимого для свободного человека, законно гордящегося своей автономией, чем стать зависимым. Это означает ни много ни мало, как утратить свое человеческое достоинство. Но, по правде говоря, независимость представляет собой явление морального порядка. В госпитале, в концлагере, под пытками люди остаются свободными. Их тело становится добычей других, но их душа ускользает от насилия. И лишь когда человек сдается, он делается вещью. Я признаю, однако, что и физическая зависимость есть ограничение независимости, вот почему она также представляется непереносимой.

> Но вот любящий человек испытывает неодолимую потребность пожертвовать своей независимостью, которая ему столь дорога, тому, кого он любит, и как раз потому, что для него это самое высшее благо, и пожертвовать им — значит неопровержимо доказать, что он любит этого другого более, нежели самого себя. Вот почему он бывает счастлив объявить себя достоянием, вещью другого. В XVII столетии называли себя рабом любимого существа, ибо положение раба такое же, как вещи, которой кто-то другой располагает по собственному усмотрению, а не такое, как у личности, пользующейся полной автономией.

> Молиться — значит переносить эти чувства в наши отношения с Богом. Это значит — радоваться и гордиться тем, что мы желаем быть достоянием Божиим, Его вещью. Это покой в зависимости добровольной, желанной, отрадной: "Как посох в руке странника", — писал Пеги. И человек молитвы тем больше ценит эту зависимость, чем больше ему открывается, насколько она всеобъемлюща и от природы нам присуща. Он мог бы восстать против нее, но он не может сделать так, чтобы не быть обязанным Богу своим существованием, и не только раз и навсегда, но и в каждое мгновение. Молитва есть то время, когда человек, освобождаясь от иллюзии собственной автономии, которой он порою поддается, снова сознает свою глубокую зависимость. Он соглашается на нее, он предает себя в руки Отца, как вещь, которой он Ему предоставляет распоряжаться: "В руки Твои, Господи..."

> Очень хорошо понял всё это один старый священник, вся духовная жизнь которого вращалась вокруг идеи зависимости перед Богом, и который однажды мне признался: "Мне достаточно бывает только подумать о слове "зависимость", чтобы войти в состояние молитвы".

Проект "Христианское просвещение" нyждается в вашей поддержке!