Автор:
Луи Буйе
Опубликовано: Л.Буйе. О Библии
и Евангелии
// Брюссель, "Жизнь с Богом", 1988.
> Гл.10. АПОСТОЛ ИОАНН: СВЕТ И ЖИЗНЬ В СЛОВЕ
> Ап. Павел предлагает нам первый синтез христианства. Изумительно
то, что осуществил это человек, вовсе не знавший Христа
"по плоти". Напротив, ап. Иоанн, согласно преданию,
— которое порою казалось романтичным, но теперь с как бы
непреодолимою силой заставляет самую строгую критику вернуться
к нему, — был самым близким Христу среди первых учеников.
И ему мы обязаны таким глубоко разработанным и законченным
образом Христа и Его благовествования, что при всей простоте
его черт невозможно представить себе, чтобы какие бы то ни было
размышления могли добавить к нему еще что-либо.
> Недавно Фитиан-Адамс высказал предположение, что ап. Иоанн должен
был быть совсем молодым человеком, когда он встретил Иисуса,
— таким прозрачно и вместе с тем проникновенно смелым, как бывают
подростки. Любимое дитя среди Двенадцати, ученик наиболее близкий
Христу легко мог пережить их всех и в старости он нам доверил
сокровища, дольше и лучше чем у других сохранившиеся в самом
свежем сердце.{} Это — только предположение.
Но оно слишком хорошо соответствует характеру иоанновских писаний,
до такой степени личных в своей безымянности, чтобы можно
было обойти его молчанием. То же непонимание, которое вызвало
попытку оторвать от его почвы такого типичнейшего иудея как ап. Павел,
уже гораздо раньше взялось за ап. Иоанна, притом, по крайней
мере, на первый взгляд, с гораздо большим правдоподобием.
При полном отсутствии сведений о его личных чертах, можно было
без особого риска приписывать ему такой образ, какой хотели.
Если можно было Тарсийского раввина превратить в последователя
мистерий, то тем легче было играть на разных двусмыслицах чтобы
обрядить юного палестинца в гностика. Созерцательная атмосфера 4-го
Евангелия, своего рода светлый экстаз, в котором лик Христа вырастает
в ночь перед его Страстями, ритм мистического заклинания пробегающий
через каждую фразу, — всё это могло поддаваться толкованиям
в духе неоплатонизма, герметизма и мало ли чего еще... В них
никогда и не было недостатка, от Гераклеона во II веке
<...>. Магическое появление слова Логос — ключевого слова
позднего эллинизма — на первой странице 4-го Евангелия, —
не оправдывало ли оно все эти сопоставления?
> Реакция произошла. Вслед за Бэрнейем,{}
отметившим в этом Евангелии больше арамейских оборотов речи и мысли,
чем в каком-либо другом, вслед за Кулльманном, доказавшим неизменную
приверженность его автора к кругу интересов, заботивших Иоанна Крестителя,{}
Г.Киттель рассеял последние иллюзии: "Логос" у ап. Иоанна
не только ничем не обязан эллинизму, но представляет собою чистейший
продукт того, что есть в библейском "Слове" наиболее
своеобразного и наиболее характерно израильского.{}
> Откровение ап. Иоанна остающееся великим
и почти единственным христианским апокалипсисом, сохраняет во всяком
случае совершенно несомненные следы этой своей принадлежности.
Правда, в нём очевидны стилистические и языковые различия
по сравнению с Евангелием и с Посланиями. Но от поверхностных
противопоставлений общность и непрерывность развития тем во всех
этих писаниях становится только еще более разительной. Более
того, не следует обманываться невозмутимостью тона и атмосферы
в Евангелии. Его рамка остается в точности той же, что в Откровении
(и во всех апокалипсисах вообще): это — борьба сынов тьмы
с сынами света, говоря теми самыми словами, которые служат заглавием
одному недавно найденному памятнику древнееврейской письменности.
> Над всем господствует, в первой иоанновской книге, противопоставление
нынешнего мира, земного, нашедшего свой облик в Римской
империи и, несмотря на свою высокую цивилизацию, представляющего собою
мир Зверя, и мира грядущего, небесного, где Бог беспрестанно
прославляется ангелами. Эту же рамку, только очищенную для выявления
истины стоящей по ту сторону любой отдельной исторической фазы, мы находим
и в Евангелии. Поэтому начнем с того, что выделим в первой из этих
двух книг те темы, которые затем развиваются и в той, и в другой.
Способ их выражения при этом, если угодно, меняется, но их контрапункт
остается неизменным в своем первоначальном строении.