Автор:
Луи БуйеОпубликован
о: Л.Буйе. О Библии
и Евангелии
// Брюссель, "Жизнь с Богом", 1988..
> Гл. 11. УСЫНОВЛЕНИЕ ОТЦОМ И ДАР СВЯТОГО ДУХА
> В Новом Завете достигает своей цели то самое движение,
которым пронизано и воодушевлено всё Слово Божие. Этот порыв
Бога к человеку, эта бескорыстная инициатива, творящая и воссоздающая
человека одним великодушием Божиего всемогущества, впервые получила
наименование в слове гесэд, означающем,
у Осии, любящее милосердие Бога. Теперь она обретает свое окончательное
имя — в Божией агапэ ап. Иоанна, означающей
любовь как чистый дар; и это уже не только одна из черт
Божества, присущая Ему среди других, а как бы само определение
Бога: Бог есть любовь, говорит первое Послание ап. Иоанна.
Слово, в течение тысячелетий, многократными попытками и частичными
набросками стремившееся открыть нам несказанную истину1,
стало плотью в личности Иисуса Христа, тем самым сохраняя
нам всё богатство и единство Своей собственной жизни в Боге.
Отныне Крест Христов лучше всяких, даже самых возвышенных
слов говорит нам о том, что такое любовь Божия: "Так возлюбил
Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного"...2
> Это откровение, так давно подготавливавшееся, тут достигает,
наконец, своего совершенства, потому что исчерпать его могли
не слова, а только личность, — такая личность,
которая жила бы и умерла среди нас. Оттого это откровение,
до такой степени древнее, представляется и совсем новым: как откровение
этой Личности, вдруг появившейся в нашей истории.
> Различные линии откровения данного Израилю были устремлены
к некоему таинственному образу, предназначенному появиться как
бы в завершающей точке истории. В древнейших ягвистских повествованиях
это был образ Мессии, сына Давидова, нового Давида, который,
подобно первому и больше чем первый, будет Царем по сердцу
Ягве. В пророчествах второй части книги Исайи, это — образ
Раба Ягве, великого не войнами и победами, а Своим безвинным
страданием, искупительным для грешников, смерть Которого
должна привести к широчайшему цветению жизни. В апокалипсисах,
наконец, появился "Сын человеческий" грядущий на облаках
небесных, — образ, тем самым, человеческий, но человеческий
на сверхъественный лад, облеченный всем могуществом Божества
для установления, через Суд, Царствия Божия, представляющего
собою уже не только усыновленное Богом плотское царство, каким был
древний Израиль, а Царство одновременно духовное и космическое,
в глубинах сердец и над всей вселенной.
> С появлением Христа, все три образа, при всех своих
различиях, как бы сами собой чудодейственно сливаются в Нём. Но само
это сближение оттого только и возможно, что после Его
пришествия, Его смерти и воскресения в Нём открывают
еще гораздо больше того, что могли вместить все эти Его прообразы.
У ап. Павла, в послании к Евреям, Он —
та Премудрость, Которая ранее оставалась сокрытой в Боге, а теперь
явилась верующим, Премудрость, по замыслу Которой всё было
сотворено и всё оставалось подвластным начертаниям Божиего Провидения.
Тем самым, в личности Христа на землю вернулась, для уже
постоянного пребывания, в близости несравненной и превосходящей
все надежды, та божественная Шекина,
чье сияющее и животворящее присутствие всегда было жизненным
средоточием народа Божия. Иначе говоря — как то
и говорит, наконец, ап. Иоанн, — если Христос
— олицетворенная Премудрость Бога Творца и Искупителя, Премудрость
сокрытая в Боге, то Он также и явленное Слово, то самое
Слово, Которым Бог творит всё, что Им задумано от вечности,
и непреложно осуществляет Свой спасительный замысел.
> Всё это, доведенное до крайнего накала и как бы слитое
в явлении одного единственного существа, одновременно небесного "Сына человеческого",
Раба Ягве и Мессии, вскрывает великую новизну Нового Завета:
новизна эта — в личности, появившейся в нашем мире и находящейся
в совершенно особом отношении с Богом. Именно это выражается
наименованием "Сын Божий", которое по общему согласию
применяется первыми христианами к Иисусу Христу. Всё значение
этого выражения невозможно усвоить без глубокого разбора
исторических данных.
> В общей связи всего сейчас нами изложенного, именно это
выражение бесспорно передает полноту того стремления Бога сблизиться
с человеком, низойти на землю, соединиться с человечеством,
которое проявляется на протяжении всей Библии. Но это же
наименование выражает в равной мере и другое направление
мысли, постепенно выявлявшееся, как мы видели, вместе с первым
и здесь также достигающее своего завершения. Имеем
в виду то, что до этих пор более всего было раскрыто в переработанном
у Исайи понятии святости: сочетание несравненного личного величия,
внушающего ужас и вместе с тем неодолимо к себе влекущего, и непреложной
нравственной требовательности, — откуда и применение к Ягве
самого высокого из когда-либо бывших понятия об абсолютной трансцендентности
Божества.
> Действительно, объявить Иисуса Христа Сыном Божиим,
с тем совершенно новым звучанием, которое сразу же приобретается этим выражением
в христианских текстах и окончательно устанавливается ап. Иоанном,{}
— это значит прежде всего утверждать, что среди нашего тварного
мира Он содержит в Себе полноту Божества. Иными словами,
эта живая Личность, говорившая, жившая, умершая и воскресшая
в центре нашей истории, должна рассматриваться как Бог. Но это
означает также, что Свое Божество, как бы ни была оно ей присуще
даже по Самому Ее существу, эта Личность имеет от Другого.
И Он, этот Другой, остается невидимым, — можно даже
сказать, что только в Иисусе Христе Он открывает нам,
до какой степени Он, в некоторых отношениях, неприступен.
> До этих пор, еврейская душа раздиралась между двумя
как будто противоречивыми утверждениями: Бог пребывает на небе; никто
из смертных, и даже никто из серафимов, не может взглянуть
Ему прямо в лицо и от этого не погибнуть; и однако Он присутствует,
реально присутствует, с Израилем, на земле, в святилище и во
всех скитаниях Своего народа. Чем больше утверждения этого Присутствия
и его реальности приобретали личный характер, тем больше они тормозились
тем фактом, что достижение этого Присутствия было бы равносильно упразднению
его ценности. Если Ангел Ягве должен рассматриваться как действительно
отдельная личность, то уже нельзя считать его действительно божественным.
Иначе произошло бы возвращение к многобожию, из которого Израиль
был с таким трудом вырван Божественным Словом, как из величайшего
искушения, — коренного отрицания всякого подлинного Божества.
То же самое надо сказать о Премудрости книжников, о Мемре
у раввинов. Напротив, в Сыне, в том отношении с невидимым
Отцом, которое Он находит в Себе, открывается единый Бог,
Который может давать Себя во всей полноте не снижаясь при этом
ни в малейшей степени. Само понятие сыновства, как средоточие
совершенной имманентности, оставляет открытое окно на абсолютную
трансцендентность.
> Это приводит нас к выводу, в высшей степени важному для
понимания библейского учения о Боге. Если бы его сознавали всегда,
если бы это обстоятельство не затуманивалось порою даже у самих
христиан, то этого было бы достаточно, чтобы рассеять у евреев
(и у магометан) основную предвзятость против Евангелия. Попытаемся
формулировать этот вывод так кратко, как только возможно, не
останавливаясь перед применением таких выражений, которые могут показаться
неподобающими, пока их не продумать до конца. Скажем: каково
бы ни было значение первоначального христианского учения о присутствии
Божества в Иисусе Христе, — больше того: о том, что Иисус
Христос есть Бог, — всё же в нём с неменьшей
силой утверждается и другое: Божество присутствует в Иисусе Христе
только вторичным образом, Он — Бог только при постоянном
соотношении с Тем, Кто, для христиан как и для евреев, обитает
всегда "в свете неприступном"4.Сразу
бросается в глаза, с какими трудностями может быть сопряжено
сохранение равновесия между этими двумя друг с другом связанными
утверждениями. Очень скоро те, кто брался за это дело, стали подвергаться
опасности преуменьшить реальность дара Божества в Иисусе Христе.
Неизбежная реакция повела затем к подчеркиванию полноты Божества
Иисуса, а вследствие этого стали более или менее отодвигаться в тень
Его собственные высказывания об Отце Небесном. У множества безыскусно-благочестивых
людей получилось, что "Боженька" — это просто Христос,
причем внимание сосредоточивается на Его наиболее человеческих сторонах:
на Его Пресвятом Сердце или на евхаристическом присутствии,
воспринимаемом чуть ни чисто сентиментально. Между тем, по словам
Самого Христа, благой Бог это — Отец (Один только благ,
— говорит Он человеку, назвавшему "благим" Его Самого)5.
> Можно сказать, что Христос открыл нам Себя Самого только, открыв
нам Отца. Таким образом, и вопреки видимости, полное восприятие
этого откровения Отца не только не идет в ущерб
Христу, но оно одно только и позволяет нам понять Христа во всей Его полноте.
Тот не поклоняется Христу должным образом, кто не поклоняется
в конечном итоге Отцу, в единении со Христом,
или, как сказал бы ап. Павел, "со Христом"
и "во Христе".