Тема выпуска:
О молитве Господней (2)

Этот выпуск двойной, и для того, чтобы было удобней читать его частями, текст разделен чертой на 2 примерно равные части.

В конце выпуска – форма для выражения Вашей его оценки и мнений.

   

> О МОЛИТВЕ ГОСПОДНЕЙ

<.....>

> Слова Да будет воля Твоя, думаю, надо понимать так же. Потому что мы часто лицемерим (может быть, не вы, но я – лицемерю) вот в чём; мы часто Бога просим о чём-то, чего хотим: "Да будет воля моя, Господи", – но мы себя страхуем и кончаем молитвой: "Да будет воля Твоя..." И таким образом, что бы ни случилось, моя молитва исполнена: если по-моему вышло, тем лучше, а если по-Божьи вышло – я же Его просил об этом... Значит, я победил по всей линии. Нет, этого недостаточно, этого мало. Когда мы говорим Да будет воля Твоя, это значит, что мы берем на себя труд познавать эту волю, жить этой волей, проводить ее в жизнь. А воля Божия – спасение мира; воля Божия – всё, что содержится в понятии: жертвенная, крестная, отдающая себя, уязвимая, беззащитная любовь – ради того, чтобы другой человек мог жить, ожить, вырасти в полную меру. Вот некоторые черты этих первых прошения; но в совершенстве эти первые прошения может произнести только Господь. Он нам говорит, что Царство Божие внутри нас (Лк.17,21). В Нём полнота Царства Божия. В нас мы его должны водворить; мы должны Христа посадить на престол внутри себя, чтобы Он был Царем и Господом всей нашей жизни: мыслей, чувств, желаний, движений, действий. Но Он может сказать полностью Да будет воля Твоя, потому что исполняет не Свою волю, но волю пославшего Его Отца (Ин.6,38). Эти прошения – чисто сыновние, и мы можем в них участвовать, только поскольку мы тесно и глубоко связаны с Господом Иисусом Христом. И мы связаны с Ним глубоко. Мы связаны с Ним крещением, мы связаны с Ним даром Святого Духа в миропомазании, мы связаны с Ним причащением Святых Таин Тела и Крови Христовых. И если употреблять другой образ, который употребляет апостол Павел: мы привиты к живой маслине (Рим.11,17), мы – как умирающая ветка, которую садовник вдруг обнаружил и хочет привить, с тем чтобы она снова ожила.

> Подумайте о том, что происходит. Вот живет какой-то росток, пустил слабые корни в бедную почву. Этот росток неминуемо умрет, хотя временно тянет из земли немножко жизни. И вдруг приходит садовник и ножом отрезает его от корней, и этот росток уже не может питаться даже тем малым, что ему земля давала. Течет из него жизнь; он ближе к смерти, чем когда был в земле. Но этим не кончается. Садовник идет к животворной маслине, этим же ножом надрезает ее и рана к ране присоединяет умирающий росток к животворному стволу, и вся жизнь, все жизненные соки ствола начинают пробиваться в росток и наполнять его жизнью, которую он никак не мог получить от бедной почвы, где он был, которую он может получить только от Божественной жизни. Но помните: рана к ране. Христос-дерево тоже изранено, чтобы оно могло соединиться с ростком. И вот наша судьба. Каждый из нас путем крещения так привит ко Христу. Конечно, Христова жизнь пробивается постепенно, потому что росток-то не готов, – каждый посмотри на себя – но пробивается, пробивается, и рано или поздно этот росток начнет оживать жизнью животворного дерева, которое из него делает не нечто новое, а приводит в реальность, в расцвет всё то, что могло в нём быть и что не осуществилось. В этом смысле мы уже соединены со Христом и уже дети Божии; а вместе с тем в нас только пробивается эта сила. Отец Георгий Флоровский мне говорил как-то, что в крещении в нас вкладывается семя жизни, но это семя должно быть защищено, его надо питать; когда начнет росток появляться, его надо поддерживать. Это не внезапное вторжение полноты вечной жизни, это постепенное возрастание; но в тот момент, когда эта вечная жизнь до нас дошла, мы уже как бы у цели. Воплощение Христово – уже конец мира в том смысле, что Бог и человек едины и цель достигнута в Нём, а раз в Нём, то уже зачаточно и в нас. Последнее свершение, когда Бог явится во славе и мы врастем в эту славу и тайну, уже начинается в момент, когда никто еще не знает эту тайну, кроме Спасителя Христа и Божией Матери. Вот первое положение.

> Второй момент такой. В какой-то мере мы уже Христовы, в какой-то мере мы уже обладаем жизнью Христа и можем быть в том обществе, в том мире, в котором живем, как бы телесным, воплощенным присутствием Спасителя. В нас Он живет не полностью, не так, как апостол Павел говорил: Не я живу, но живет во мне Христос (Гал.2,20). К сожалению, я еще живу, и во мне Христос живет, как младенец или как подросток, который постепенно вырастает, так, чтобы наконец я стал тем, что Он есть. Однако это так. И поэтому наше присутствие в этом мире – это уже присутствие Христа. Когда христианин приходит куда бы то ни было, даже когда он об этом не думаем, в нём приходит Спаситель Христос, потому что он крещен во Христа, он причащен Телу и Крови Христовым; и дары Божии неотъемлемы. Это так страшно – и так дивно, потому что, когда смотришь на себя, думаешь: как же это так?! Есть место у святого Симеона Нового Богослова о том, как, причастившись Святых Таин,он вернулся в свою келью и говорит: Я сижу в этой убогой келье на досках, которые мне служат и скамьей, и постелью, созерцаю дряхлое свое тело – я старик, я скоро умру, – гляжу на эти старческие руки и с трепетом и ужасом вижу члены тела Христова. Я причастился Таин Божиих, и во мне, пронизывая меня, как огонь пронизыват железо, – Христос. И эта малюсенькая хижина, где я живу – шире небес, потому что небеса не могут вместить Господа, а эта хижина в моем лице содержит Христа воплотившегося...

> И это случается с каждым из нас – всякий раз, когда ми идем причащаться, с какой-то особенной интенсивностью. Но, как я уже сказал, дары Божии неотъемлемы; в нас остается всё то, что мы получаем в причащении, в разрешительной молитве, в благодати Божией, которая изливается на нас свободно, когда Господь захочет того. Мы этого не замечаем, а другие порой замечают – и вот это потрясающе. Как может быть, что мы не видим того, что в нас происходит? – Потому что мы этого не ожидаем. Большей частью человек видит то, что он ожидает видеть; и мы не видим, потому что как-то забыли, что это так.

> У меня есть племянница, которая собиралась выйти замуж за неверующего молодого человека. Он никогда не ходил в церковь, потому что считал, что не имеет права туда вступать, так как не верит ни во что: ни в Бога, ни в то, что там совершается; и он ее ждал снаружи. Как-то она причащалась. Он не знал об этом ничего, он просто знал, что она была в церкви. Они шли после службы, он – на расстоянии метра от нее. Она говорит ему: "Почему ты не возьмешь меня под руку?" Он ответил: "Не могу приблизиться. В тебе есть что-то такое величественное, что я не могу подойти ближе к тебе и, конечно, не могу тебя коснуться..." Вот как человек чуткий, которому тогда было дано что-то ощутить, увидел то, что сама она не ощущала в такой же мере. Я сейчас не вдаюсь ни в какие объяснения, а просто вот вам факт.

> Дальше идут другие прошения. На эту часть можно смотреть как бы в два направления, и я хочу начать по ходу молитвы.

> Мы видели, чем мы должны быть; но как этого достичь? И Молитва Господня нам сразу говорит: хлеб наш насущный даждь нам днесь. Какой хлеб? Бог знает, что после падения человек должен кормиться плодом своего труда. До падения он мог жить, как Спаситель говорит сатане в пустыне, творческим, промыслительным словом Божиим, но падши и потерявши полноту общения с Богом, он должен получать какую-то долю своего существования от той земли, из которой он взят. Так что это прошение относится к самому хлебу, но не только. Спаситель говорит: Я хлеб, сшедший с небес (Ин.6,32-35,41). Это относится к Слову Божию, к Его Личности; из этой Личности как бы два потока идут: Его учение и таинства – причащение Тела и Крови.

> Вот перед чем мы находимся. Господь нас не забудет, даст хлеб материальный, вещественный, но чего мы должны искать в Нём – это встречи с Ним как Словом Божиим. Это то слово, которое Он произносит в Евангелии, которое нам указывает путь, и это те Тайны, которые приобщают нас Ему в связи со словом сказаннным. Есть место в писаниях одного кармелита, католического монаха средних веков, где он пишет, что если мы справедливо говорим, что Христос – Слово Божие, то мы должны понять, что Бог есть та бездна молчания, из которого только и может прозвучать совершенное слово – и не только как звук, а как воплощенный Сын Божий.

---

> А дальше? Дальше прошение: Оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. Да, мы приобщились Богу в слове, в таинстве и в общении с живым Христом. Теперь Христос нам ставит вопрос: Я в момент Моего распятия сказал: Прости им, Отче, они не знают, что творят... Ты – на грани; ты можешь войти дальше в жизнь, только если, подобно Мне, готов сказать: прощаю тем, против кого я что-то имею. Если ты этого не скажешь, ты не можешь идти дальше в ту пустыню, где будут искушения, где будет встреча с сатаной, – ты будешь побежден; в тебе достаточно зла, чтобы тебя сокрушил сатана и взяло в плен искушение. Остановись, это грань такая же, как в заповедях Блаженства: Блаженны милостивые, они помилованы будут (Мф.5,7); не помилуешь – нет пути. И это опять-таки не пожелание, это не значит: Господи, Ты – оставь, а я – повременю... Григорий Нисский говорит потрясающую вещь: тут Господь согласен на то, чтобы уподобиться нам; Он простит нас так же щедро, как мы прощаем, и Он призывает нас прощать так же великодушно, как Он прощает... И это грань, перед которой каждый из нас стоит.

> Помню, когда я был подростком, у меня была вражда с товарищем (думаю, что я не единственный согрешил таким образом), и я своему духовнику сказал: "Что мне делать? Когда я дохожу до этого места, я останавливаюсь и думаю: Кириллу не могу простит!" (До сих пор запомнилось, шестьдесят лет прошло!..) Он мне ответил: "Что же, дойдешь до этого места, скажи: Не прости меня, Господи, потому что я Кириллу не прощу..." Я говорю: "Не могу!" – "А ты моги – или прости..." Тогда я подумал схитрить; я дошел до этого места и попробовал перескочить через этот ров... Тоже не выходит, потому что как же я могу не сказать то, чего Бог от меня ожидает? Сказать то, что я хочу – не могу; сказать то, что Он хочет – не могу. Пошел обратно к отцу Афанасию: "Что мне делать?" Он ответил: "Знаешь, если не можешь, но хотел бы, хоть немножечко хотел бы простить, когда дойдешь до этого места, скажи: Господи, я хотел бы простить, да не могу, а Ты попробуй меня простить как бы вперед". Я попробовал – тоже не выходит; как-то "не то" Богу говорить: Ты мне всё дай, а я Тебе крупицы насыплю, как пташке... Я боролся с этим, боролся неделями, и, наконец, Бог должен был победить. Мне пришлось сказать: "Да, я должен простить Кирилла..." Пошел к Кириллу, говорю: "Ты – такой-сякой-этакий, но я тебя прощаю..." Он говорит: "Нет, давай мириться!" И тогда пришлось мириться, то есть не с Кириллом "таким-сяким-этаким", а его принять таким, какой он есть.

> Я хочу сказать нечто о примирении и о прощении. Мы всегда думаем, что "простить" значит "забыть". Ну, ушло в какую-то древность, случилось три недели тому назад, десять лет тому назад, больше не болит, не мучит меня – забуду... Это не прощение. Забыть – не значит простить. Прощение начинается в момент, когда я еще чувствую рану и могу сказать: Хорошо, я этого человека принимаю, какой он есть, сколько бы он мне боли ни причинил: я его приму, как Христос меня принимает, и я буду нести его, если нужно, либо как пропавшую овцу (если он дается), либо как крест, на котором я должен умереть, чтобы он жил, потому что у креста я смогу сказать: Прости ему, Господи, он не знал, что творит... Потому что жертва всегда получает божественную власть отпустить грехи, простить своего мучителя.

> И это – цель. Я помню, одна моя прихожанка пришла, говорит: "Знаете, отец Антоний, не выношу Екатерину Сергеевну, сбудьте ее из прихода, я не могу ее больше терпеть!" Я говорю: "Знаете что, Ирина, вы должны терпеть Екатерину Сергеевну, я должен терпеть ее и вас, а Бог должен терпеть всех троих – кому хуже?.." Значит, тут грань, нельзя входить в компромисс, никуда не уйдешь от этого, и только если ты на это решишься (конечно, в совершенстве мы не умеем прошать, но если хоть волей, намерением мы говорим: да, я хочу простить; у меня не хватает великодушия, чтобы всё было так, как надо, чтобы я этого человека взял на плечи, как крест, как овцу, но я готов на это, я буду врастать в эту меру), – только тогда мы можем вступить в то, что я назвал несколько минут тому назад пустыней: то место, где я буду стоять перед лицом искушения. "Искушение" по-славянски значит две вещи: во-первых, то, что мы называем искушением, то есть то, что побеждает нас своим соблазном; и во-вторых, испытание. Помните, апостол говорит: Бог злом не испытывает (Иак.1,13). Если Он ставит нас перед лицом возможного падения, то потому, что увидел в нас достаточно веры, верности Ему, чтобы сразиться с этим искушением.

> И вот, мы вступаем в область, где на нас начнут находить испытания, искушения, так же как когда Христос в полноте Своей силы после крещения пошел в пустыню, появился дьявол и Его начал соблазнять. Соблазняет он самыми простыми вещами: "Ты же сорок дней не ел. Если Ты Сын Божий, как Ты воображаешь или как Ты собираешься говорить, что Тебе стоит из камней сделать хлеб и насытиться? Если Ты Сын Божий..." И как легко нам сказать: Да, я ведь Бога называю Отцом, Христос меня признает за брата, я молился сыновней молитвой, я крещен, я причастился Святых Даров, я в меру моих сил простил всем – почему бы в этом духе Христовом не употребить Божественную силу на то, что мне нужно?.. – Нет!..

> Потом сатана нам скажет: Испытай свою силу. Ты говоришь, что ты соединен со Христом крещением, – вздор! Докажи; не верю... И мысль приходит: а что если мне на самом деле доказать (конечно, не сатане, а кому-нибудь вокруг)? Да, со мной случилось что-то замечательное. Ты только на меня посмотри, ведь я новая тварь... Не в таких глупых словах, но в таком же направлении (потому что мы находим более подходящие слова для того, чтобы свою гордыню или тщеславие проявить). Или сатана говорит: Смотри, сколько в тебе силы, возможности; неужели ты будешь довольствоваться тем малым, к чему ты призван? Ведь я могу тебе дать власть, я из тебя могу сделать – правителя, директора, полковника, что угодно; у тебя будет власть над людьми... И тут тоже надо сказать: Нет, мне это не нужно, я призван быть таким же смиренным, как Христос; мне ничего не нужно, я ничего доказывать не буду ни тебе, ни себе... Вот это на нас будет находить. Можно массу примеров дать тех искушений, которые к нам могут прийти, но это не нужно – принцип поставлен.

> А затем – Избавь нас от лукавого. Это значит, что не только найдут на нас общие искушения, которые так легко рождаются во мне самом, но сам бес придет и приразится мне, и будет стараться меня сломать. Помоги, Господи!

> И заканчивается это потрясающим образом. В момент, когда мы говорим, что на нас сейчас может напасть бес, нас ломать, нас разрушать, мы кончаем песнью хвалы: Яко Твое есть Царство, Твоя сила; всё у Тебя есть, и мне не страшно, потому что Ты есть. Это – то, как нас Бог посылает в мир; но, с другой стороны, мы можем подумать об этом в других категориях. Мне как-то представилось (и это для меня сыграло большую роль), что вторая часть Молитвы Господней точь-в-точь соответствует рассказу об исходе евреев из Египта, и я вам сейчас быстро скажу, как мне это представилось.

> Евреи пришли в Египет свободной волей, потому что было голодно, а там был хлеб. Мы все идем в рабство, потому что где-то есть хлеб, а нам голодно; мы поддаемся рабству только из-за этого и только таким образом. Приходим мы туда, и, конечно, нас приглашают к столу, но постепенно нас делают рабами: рабами нашего голода, рабами наших хозяев, рабами обстановки. И в какой-то момент мы просто не что иное как рабы. И вместе с этим, если из глубины нашего рабства (как в псалме говорится: Из глубины воззвах к Тебе, Господи) мы можем восклицать: и однако, Твоя есть сила и слава во веки веков; если даже из глубины нашего отчаяния и отчаянного положения мы всё-таки можем вознести Богу торжественную хвалу, потому что, что бы со мной ни было, я могу ликовать о славе Божией, – настанет момент, когда Моисей придет к нам и скажет: Выходи на свободу, идем.

> Тут первое сражение с сатаной. "Сатана" по-еврейски значит противник, тот, который наперекор воле Божией требует от нас или соблазняет нас, зовет нас к тому, что несовместимо с Богом и с вечной жизнью. И вот тут, на грани голодного рабства и свободы, которая будет еще голоднее, чем рабство, сатана говорит: Ты пойми, что тут будет... А мы должны силой Божией сказать: Отойди от меня, сатана! Да воскреснет Бог и да расточатся враги Его... И выйти, уйти из обеспеченности, хотя и рабской, уйти от места, где нас кормят, хотя и за цену нашей свободы и нашей личности, и идти в пустыню.

> В этой пустыне опять-таки поднимаются соблазны. Вы помните, как евреи вышли в пустыню и вспоминали котлы и мясо, которое им давали в Египте: не лучше ли нам было быть рабами там, где была еда, чем свободными здесь, где мы зависим только от чудес? Что такое, опять-таки по-еврейски, манна? Это хлеб с небес. А пустыня может быть очень долгой, и на дороге в пустыне вдруг мы встречаем Синай и Закон. И потом где-то рубеж, Красное море, которое соответствует в моем восприятии моменту, когда мы говорим: Прости, как я прощаю, – только тогда можно уйти в пустыню, где больше ничего нет, кроме тебя в совершенно беспомощном состоянии, но всецело во власти Божией. И дальше наш выход в сыновство, выход в Обетованную землю. Если вы перечтете в Ветхом Завете книгу Исход, если вы сравните то, что я говорил сейчас о Молитве Господней, с этой книгой, вы увидите, до чего здесь разные стадии похожи друг на друга. И тогда можно себе представить, что Молитва Господня является в этой ее части сокращением всеспасительного, промыслительного дела Божия, начиная с рабства и кончая освобождением моисеевым и водворением в Святой земле. И если у вас живое воображение и интерес к этим вещам, вы можете посмотреть тоже, как заповеди Блаженства точно раскладываются по разным частям этого исхода, этого постепенного шествия из рабства в Обетованную землю. И опять-таки, если вы посмотрите на чин крещения, вы увидите, что и он построен по тому же принципу. (Когда я говорю о принципах, я, конечно, не хочу сказать, что каждую деталь можно найти в каждом из этих моментов, но это всё те же самые моменты). Оглашенный приходит, и что случается? Первое действие священника: он возлагает свою руку на главу пришедшего к нему во имя Божие и берет этого человека под защиту Господа, и только тогда спрашивает его: Отрицаешься ли ты сатаны? Потому что только если мы – под защитой Божией, можем мы отвергнуть рабство того, кто над нами до сих пор имел власть. Соединяешься ли со Христом? И только тогда можно идти дальше и дальше, погрузиться со Христом в смерть Христову и в жизнь вечную воскресения, и в сыновство. Чтобы развить это толком, конечно, требуется гораздо больше времени; я думаю, что вам самим будет совсем легко это проследить. Но мне хотелось бы, чтобы вы подумали: может быть, я не прав, но мне кажется замечательным в Молитве Господней то, что нам показан совершенный образ в начале, потом весь путь, как туда дойти, и когда мы дошли хоть сколько-то до общения со Христом и слышали Христа говорящего нам: Иди в мир, будь моим глашатаем, будь Моим посланником, – опять ступень за ступенью Он нам показывает, как идти, с каким богатством вступать, на каких условиях начать эту борьбу и с чем, в конечном итоге, нам надо сразиться: с сатаной лицом к лицу.

Проект "Христианское просвещение" нyждается в вашей поддержке!