Этот выпуск тройной, и для того, чтобы было удобней читать его частями, текст разделен чертой на 3 примерно равные части.

> 2. Почему нужно меняться

<.....>

> Великий дар Бога

>   Нам сложно вернуться в христианском контексте к идее добродетели, к идее развития характера, и еще по одной причине. Только что я мимоходом указывал на эту причину. В целом само представление о добродетели в западном христианстве резко утратило свою популярность в XVI веке после возникновения Реформации.

>   Само упоминание о добродетели может вызвать у многих христиан опасение. Их научили – и совершенно справедливо, – что мы оправдываемся не делами, а исключительно верой. Они знают, что сами по себе не в состоянии жить по высоким стандартам нравственности. Очень часто они старались изо всех сил, и у них ничего не вышло. Они только острее чувствовали свою вину. (А в иных случаях христиане считали эти требования слишком суровыми и просто оставили всякие попытки им соответствовать.) И вот они узнали, что Бог принимает их такими, какие они есть: «Христос умер за нас, – пишет апостол Павел, – когда мы были еще грешниками» (Рим 5:8). Вздох облегчения. Зачем тогда нам мучиться над вопросами нравственности? Не проще ли нам забыть о добродетели, заповедях и всем прочем и просто радоваться любви Бога, который нас принимает и прощает?

>   Поэтому христиане, особенно западной протестантской традиции, могли бы поставить под сомнение эту тему, спросив: «Не сотрясаем ли мы впустую воздух, ведя все эти долгие разговоры о добродетели? Да, возможно, пилотам и кому-то еще нужно отрабатывать профессиональные навыки и умение хранить трезвый ум, но это имеет чисто прагматическое значение – для выполнения конкретной задачи людям нужны определенные способности. Но имеет ли это хоть какое-то отношение к серьезному делу, которым мы занимаемся, когда стремимся жить так, как того хочет Бог? Может ли это углубить наше понимание христианской нравственности или этики? Если мы не в силах выполнять даже Десять заповедей Божьих, что нового дадут нам эти добродетели, которые формируют характер? И если развитие характера – медленный и долгий процесс, не значит ли это, что большую часть времени мы будем вести себя, как лицемеры, изображая добродетель, делая вид, что мы ею обладаем, хотя это не так? Разве такого рода лицемерие не противоположно тому, чего требует подлинная христианская жизнь?»

>   Фактически это более или менее соответствует тому, что говорил Лютер по поводу многовековой средневековой традиции, ценившей добродетель. Отголоски споров об этом, а также и о других богословских положениях предшественников Лютера, которые тот яростно отвергал, долго продолжали звучать в популярной культуре – в частности, как это ни удивительно, в пьесе Шекспира «Гамлет», к которой мы уже обращались по другому поводу.

>   Гамлет возвратился в родную Данию после обучения в Виттенберге, университете Лютера. И дома он обнаружил – и это, несомненно, противоречило тому, чему его учили, – что его умерший отец не лежит безмолвно в могиле, но пребывает в беспокойстве, и потому Гамлет должен исправить положение вещей. Королева, мать Гамлета, вступила в заговор с его дядей, чтобы, убив отца, злодей мог заполучить и трон, и королеву. В четвертой сцене третьего акта Гамлет тонко обвиняет свою мать: его слова предполагают, что королева решила не беспокоиться насчет добродетели и относиться к ней просто как к лицемерию, чтобы следовать своим естественным желаниям – что она и продолжает делать каждый раз, когда делит ложе с узурпатором. Твой поступок, говорит Гамлет, «называет добродетель лицемерием»; другими словами, королева пользуется риторикой Лютера: не стоит «надевать на себя» добродетель, если ты ее не имеешь, а потому она вольна делать то, что хочет. Не надо притворяться, что обладаешь добродетелью, если ее у тебя нет, говорит ей Гамлет. Вместо этого она должна сопротивляться прихотям нового короля, а со временем это станет привычкой и поступать так станет легче. «Нарядиться» в добродетель – значит ее усвоить, так что она «подойдет к лицу». Обычай – регулярная практика, усвоенная привычка – можно использовать для блага. Вот как это работает:

 >   …Свершенье благородных дел
>   Он точно также наряжает в платье
>   Вполне к лицу.^*

>   «Наряжаться» в добродетель нормально. Гамлет говорит, что это не лицемерие. Таким способом мы усваиваем добродетель:

>   Сегодня воздержитесь,
>   И это вам невольно облегчит
>   Дальнейшую воздержность; дальше – легче;
>   Обычай может смыть чекан природы
>   И дьявола смирить иль прочь извергнуть
>   С чудесной силой.

>   «Привычка» – то есть повторяющиеся поступки, которые оставляют свой отпечаток на нашей психике и на поведении, – может разрушать, она может обрести такую сильную власть над жизнью, что сердце перестает чувствовать. Но эту же «привычку» (или «обычай») можно использовать для блага, и тогда она помогает нам облечься в добродетель, которая изначально нам не свойственна, но со временем становится естественной. Это средство, говорит Гамлет, позволяет достичь чудесных результатов. Таким образом, здесь Гамлет решительно отметает аргументацию Лютера. Шекспир через слова своего героя вносит здесь вклад в продолжительные и сложные споры между теми, кто считал, что добродетель вполне сочетается со здравым христианским учением, и теми, кто видел в ней языческое представление, которое христианин должен отвергнуть.

>   Об этом много размышляли самые великие христианские умы – в частности, Августин в VI веке и Фома Аквинский в XIII веке. Они, вместе с рядом не столь знаменитых мыслителей, незримо присутствуют во всех подобных дебатах. Однако почему-то в этих спорах люди достаточно редко обращаются к самому Новому Завету. Можно ли относиться к следованию за Иисусом и к его призыву «искать прежде Царство Божие» (Мф 6:33) как к пути добродетели? Или насколько понятие «добродетель» соответствует «Евангелию благодати Божией» Павла (Деян 20:24)? И почему сам Павел, который достаточно хорошо знал культуру и философию своего времени, никогда не употреблял слова aretê – которым в том мире чаще всего называли добродетель? Но почему тогда в самые ключевые моменты он говорил о важности развития и формирования христианского характера?

>   Если последнее вызывает у кого-то сомнения, давайте в этом разберемся, прежде чем мы перейдем к другим вопросам. Когда апостол Павел говорил: «Если законом оправдание, то Мессия^[7] напрасно умер» (Гал 2:21), – он напоминал об одном ключевом принципе. Какие бы слова и термины мы ни выбирали, говоря о том великом даре, который единый истинный Бог даровал своему народу в Иисусе Христе и через него («спасение», «вечная жизнь» и так далее), этот дар остается именно даром. Мы никогда не можем его заработать. Мы не можем сделать Бога нашим должником, мы всегда будем должны Ему. Всё, что я буду говорить о нравственной жизни, нравственных усилиях, о сознательном отношении к нашему поведению, должно звучать исключительно в контексте благодати – той благодати, которая воплощена в Иисусе и в его смерти и воскресении, благодати, которая действует, когда кто-то, исполненный Ауха, возвещает Благую весть, благодати, которая через Святого Духа продолжает действовать в жизни верующих. Нельзя сказать, что Бог сделал часть работы для нашего спасения, а мы должны выполнить всё остальное. Нельзя сказать, что мы сначала получаем оправдание по благодати через веру, а затем самостоятельно беремся за завершение начатой работы и без посторонней помощи стремимся жить святой жизнью.

>   Более того, если мы попытаемся сделать Бога нашим должником, постаравшись стать «достаточно хорошими для Него» (что бы это ни значило), ситуация станет еще хуже. Сегодня мы все прекрасно понимаем одну ужасную истину: самые мерзкие, самые бесчеловечные и жестокие дела совершают люди, которые действуют во имя «религии». Конечно, религия здесь часто служит прикрытием, оправданием насилия, за которым стоят иные причины и мотивы, но это только подтверждает справедливость того, что я сказал. Когда кто-то утверждает, что «Бог на моей стороне», он уже не связан никакими нравственными ограничениями. И даже если человек, который стремится показать Богу, насколько он хорош, не набрасывается на других людей, он, вероятнее всего, станет невыносимо самодовольным человеком. Каждый из нас предпочел бы жить среди людей, которые ясно понимают, что они недостаточно хороши для Бога, но смиренно благодарят Бога за то, что Он всё равно продолжает их любить, а не среди людей, которые глубоко уверены в том, что соответствуют Божьим стандартам, и потому могут смотреть на других с высоты своего морального пьедестала.

>   Учение об «оправдании верой» гораздо больше того, что здесь сказано, но не меньше. Радикально новое представление апостола Павла о том, что значит быть человеком и что с тобой происходит под действием безграничной Божьей любви, явно соответствует мнениям большинства людей о том, какие качества они хотели бы видеть в окружающих, а какие нет. Хотя такие мнения в значительной степени субъективны, они вполне реально помогают нам понять, что значит быть человеком в подлинном смысле этого слова.

>   С другой стороны, апостол Павел и другие христианские писатели первых веков совершенно однозначно понимали, что, хотя люди не могут стать достаточно хорошими для Бога и следовать Его нравственным призывам, опираясь на свои силы, это не значит, что им достаточно пожать плечами и навсегда отказаться от нравственных усилий. Один из самых сильных риторических вопросов Павла, на который он отвечает своим знаменитым «Никак!», говорит именно об этом (Рим 6:1–2). Павел поведал о головокружительном величии Божьей любви, излитой на нас в Иисусе Христе и даровавшей нам искупление, оправдание, примирение, спасение и мир (Рим 3:21-5:21), и здесь же переходит к вопросу, который мучает многих людей в нашем мире. Хорошо, если Бог любит нас так сильно, хотя мы ничем этого не заслужили, но должны ли мы оставаться в этом недостойном состоянии, чтобы Бог продолжал нас любить так же? На сжатом и несколько специальном языке Павла этот вопрос звучит так: «Оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» Если Бог любит извлекать людей из грязи, в которой они валяются, то стоит ли нам и дальше жить в грязи, чтобы Бог любил нас еще больше?

>   Павел отвечает на это решительным «нет», и мы не вправе сказать, что апостол здесь утратил чувство логики. Просто логика Божьей благодати куда глубже, чем это подразумевает заданный вопрос. И эта логика проливает новый смысл на добродетель – она становится тем средством, которое позволяет нам следовать за Иисусом. Проиллюстрирую это положение на одном примере.

>   Я знаком с одним человеком, который возглавил хор деревенской церкви, много лет находившийся в достаточно бедственном положении. Эти певчие с героическим усердием пытались исполнять гимны, чтобы прихожане могли им подпевать, а по особым дням исполняли что-то посложнее. Но результаты всех их усилий, если сказать честно, не были особо впечатляющими. Прихожане благодарили певчих скорее из сочувствия к их усердию, чем за красоту пения. Сколько они ни репетировали, ситуация не улучшалась, возможно, тем самым они только лишь закрепляли свои неправильные привычки. И когда к ним пришел новый руководитель, который деликатно изучил, что они могут и чего нет, это было как бы актом благодати. Он не сказал им, что они ни на что не годятся, и не возмущался, когда они фальшивили. Это не улучшило бы ситуацию, но лишь породило бы у них депрессию. Он принял их такими, какие они есть, и начал с ними работать. Но он так себя вел вовсе не потому, что хотел сохранить прежнее положение вещей с новым дирижером, который просто машет перед ними руками. Он принял их такими, какие они есть, чтобы они могли… научиться петь! И теперь они действительно этому научились. Мой друг, побывавший в той церкви на службе всего несколько недель назад, сказал мне, что этот хор совершенно преобразился. Те же самые люди – и совершенно новое пение! Теперь на спевках они понимали, что они делают, и потому могли научиться петь лучше.

>   Подобным образом действует и Божья благодать. Бог любит нас такими, какие мы есть, и он находит нас, когда мы (более или менее) обитаем в грязи и беспорядке и, начиная петь, фальшивим. И даже если мы пытались быть хорошими, часто это только усугубляло наше бедственное положение – просто к нашим падениям примешивались кратковременные периоды, когда мы собой гордились. И христианин никогда не перестает удивляться тому, что Бог пришел к нам сюда, в мир нашей гордости и страха, грязи и неразберихи, бунта и греха.

>   Вот в чём заключается христианское Евангелие, Благая весть: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, Иисуса Христа, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную». Такими словами один из самых известных стихов Нового Завета (Ин 3:16) описывает всё это. Любовь Бога через Иисуса Христа находит нас там, где мы обитаем, и нам нужно только лишь принять ее. Но как только мы ее принимаем – когда мы приглашаем нового руководителя для нашего неумелого и фальшивящего хора – мы обретаем новое желание вглядываться в ноты, понимать музыку, чувствовать ее гармонию и ход мелодии, правильно дышать и издавать нужный звук своими голосами… и постепенно научиться петь без фальши.

>   Желая лучше петь, мы начинаем тренироваться и усваиваем нужные привычки, начинаем формировать характер не просто хорошего певца, но хорошего певчего в хоре, так что мы находим свое место в неоконченной истории музыкального искусства – если говорить конкретнее, в истории церковной музыки, в которой участвовали Бах, Гендель и их предшественники. Это определенная последовательность событий: благодать находит нас там, где мы есть, но не оставляет нас в этом месте, а дает нам указания и способность приобрести правильные привычки, которые заменят привычки неправильные.

>   Как же это происходит в христианской жизни? Как преображается нравственность? Значит ли это, что нам вручают Десять заповедей, наряду со многими другими, и просят их выполнять? А где же здесь место для новозаветной триады «вера, надежда, любовь»? Как они совмещаются со всем прочим? И если в нас действительно рождается новое желание петь без фальши в хоре нравственной жизни, как оно связано с добродетелями? И наконец – прежде всего, превыше всего, за пределами всего, – что произойдет с этой картиной, если мы будем смотреть даже не на проповедь первых христиан об Иисусе, но на самого Иисуса, на его жизнь и слова, на его весть о Царстве Бога, на его смерть и воскресение?

>   От всех этих вопросов (один мой друг отнес их к категории «как мыслить о том, что мы делаем») у нас может закружиться голова. Это как если бы вас посадили управлять самолетом и в процессе полета предложили бы изучать назначение разных инструментов в кабине и что происходит, когда вы пользуетесь теми или иными кнопками и переключателями. Радостная весть заключается в том, что христианство дает вам контекст, в котором все эти мелочи обретают свой смысл – причем этот смысл важен не только для христиан, но и для всего мира, и не только для отдельного человека, но и для сообществ и народов.

>   Наш мир содрогается, подобно самолету, столкнувшемуся со стаей гусей, и потому нам срочно нужны люди, которые постигнут этот смысл, причем довольно быстро, в первую очередь не ради самих себя, но ради нашего мира, Божьего мира. Этому миру нужны такие люди, для которых смелость, здравое суждение, трезвость, умение заботиться о других – и, если это возможно, вера, надежда и любовь, – стали их второй природой.

>   На протяжении всей оставшейся части книги мы будем говорить о том, как это происходит. Как я уже говорил, я искренне верю, что это может привести к радикальному перевороту – к перевороту в подходе христиан к вопросу «как мыслить о том, что мы делаем», а также к перевороту в представлениях людей о том, что означает жить полноценной и подлинной жизнью.

> Зная будущее, действовать в настоящем!

>   К какой же «цели», к какому «пункту назначения» должны стремиться христиане? И как мы можем «предчувствовать» эту цель уже здесь и теперь?

>   Прежде всего, стоит разобраться со смыслом слова «предчувствовать». Оно легко может нас обманывать, и потому постараемся кое-что себе уяснить. Если, допустим, я скажу: «Я предчувствую, что пойдет дождь», – это может значить лишь то, что, как я думаю, скоро может начаться дождь, хотя он еще не пошел. Но если кто-то увидит, что я надел плащ, хотя пока еще светит солнце, это означает нечто большее: я заранее оделся таким образом, чтобы подготовиться к будущему событию. Подобным образом, когда тренер призывает игрока на поле для крикета или бейсбола предугадать, куда полетит мяч после удара, это не означает, что игроку достаточно подумать о траектории полета. Это означает, что он должен начать двигаться, пока мяч в полете, чтобы занять нужную позицию и его поймать.

>   Другими словами, «предчувствие» в этом втором смысле требует большего – здесь надо не просто предвидеть, что произойдет, но и заранее предпринять определенные действия. Иногда дирижер просит певца или музыканта «опережать ритм», то есть начинать петь или играть на долю секунды раньше, чем на то указывают ноты. Когда шахматист заранее представляет себе, какой следующий ход, вероятнее всего, сделает противник, он «предчувствует» этот ход и делает что-то, чтобы себя защитить и достичь преимуществ при таком ходе соперника. Когда ребенок входит в пустую комнату, где стол накрыт для гостей, он, не дожидаясь формального начала трапезы, может взять со стола закуску, чтобы заранее насладиться «предчувствием» будущего.

>   Всё это указывает на ту реальность, о которой говорили апостол Павел и другие первые христианские авторы, но которую они не могли описать во всей полноте. Если мы постараемся быть ближе к Новому Завету с его историей Иисуса, желавшего установить Царство Божье, мы можем представить себе, что законный царь тайно приходит к своим людям и собирает из них группу, которая поможет ему лишить власти узурпаторов, занявших его трон. В конечном счете он побеждает и начинает царствовать, а его последователи, разумеется, продолжают оказывать ему послушание. Но они хранили ему верность и тогда, когда он еще не владел троном, и это можно назвать подлинным предчувствием их отношений с царем в будущем.

>   Если мы приложим всё сказанное к христианской вере и жизни, это означает, что нам в каком-то смысле следует предварительно провести расчеты. И Павел действительно употребляет в соответствующем месте греческое слово со значением «просчитать»: Иисус Христос умер и воскрес, говорит он, и теперь вы «в Нём», а потому вам следует «почитать» или «считать» и себя также умершими и воскресшими (Рим 6:11). Истина о том, каким ты уже стал, и соответствующая ей нравственная жизнь позволяют предчувствовать собственные смерть и воскресение в теле и жизнь грядущего века. Вот в чём здесь суть дела: та реальность во всей своей полноте откроется лишь в будущем, но мы можем по-настоящему приобщаться к ней уже заранее. Мы можем внести что-то от Божьего будущего в нашу нынешнюю жизнь. И это возможно потому, что в Иисусе Божье будущее уже вошло в настоящее, а потому, предчувствуя грядущее, мы одновременно претворяем в жизнь то, что уже свершилось. Именно в таком контексте мы способны понять новозаветную этику добродетели.

>   Как же это выглядит на практике? Какова здесь цель, и как мы можем ее «предчувствовать» здесь и сейчас?

>   И здесь многие люди продолжают держаться за представление о небесах, о бесплотном существовании, где мы проводим вечность вместе с Богом. И тогда у нас получается такой нравственный контекст для общей картины:

>   1. Цель всего – это окончательное небесное блаженство вне этой жизни пространства, времени и материи.

>   2. Мы можем достичь этой цели благодаря смерти и воскресению Иисуса, за которые мы держимся своей верой.

>   3. Христианская жизнь в настоящий момент – это предчувствие того бесплотного «вечного» состояния через духовную практику отрешенности и ухода от «мирской» нечистоты.

>   К счастью, и при таком варианте христианской жизни в ней сохраняется довольно много от настоящей Благой вести, но у человека, избравшего такой путь, одна рука как бы связана.

>   В современном западном мире существует и еще одна версия, которую считают подлинным христианством. Она примерно такова:

>   1. Цель всего – установить Царство Божье на земле с помощью наших собственных усилий.

>   2. Иисус во время своего общественного служения показал нам, как ее надо осуществлять.

>   3. Христианская жизнь в настоящий момент – это предчувствие окончательного торжества Царства на земле через участие в борьбе за справедливость и мир и в работе с бедными и страдающими людьми.

>   Здесь также есть немало добрых аспектов «Благой вести», которые можно осуществлять в жизни, хотя, странным образом, отсутствует нечто самое важное – именно этим, вероятно, объясняется тот факт, что попытки жить по этой программе никогда не приводят к тем результатам, которых ожидали ее сторонники.

>   Мое предложение резко отличается от этих двух (и также от представлений Аристотеля, которые я кратко обрисовал выше), и именно оно составляет суть всей этой книги и должно помочь взглянуть новыми глазами на тот подход к нравственности, что нам предлагает Новый Завет. Вот к чему оно сводится:

>   1. Цель всего – это новое небо и новая земля, где люди будут воздвигнуты из мертвых, чтобы стать правителями и священниками в обновленном мире.

>   2. Мы можем достичь этой цели благодаря тому, что Иисус и Дух установили Царство Бога, и мы видим это Царство глазами веры, входим в него через крещение и проживаем его в любви.

>   3. Христианская жизнь в настоящий момент – это предчувствие грядущей реальности через подлинную человеческую жизнь, направляемую Духом и формирующую наши привычки, жизнь веры, надежды и любви, в которой осуществляется христианское призвание поклоняться Богу и отражать Его славу миру.

>   Я думаю, эта картина всё переворачивает, причем в двух смыслах.

>   Во-первых, большинство сегодняшних христиан никогда не оценивали свое нравственное поведение с этой точки зрения. Скорее, они занимались тем, что пытались сформулировать набор «христианских правил» и стремились их соблюдать. Споры о «христианской этике» чаще всего сводятся к спорам о том, «как ты можешь понять, каковы эти правила», причем христиане думают, что их надо узнать и как можно лучше соблюдать (разумеется, с помощью Духа), как если бы они входили в случайный набор инструкций, сборник правил, который Бог составил, исходя из каких-то непонятных для нас соображений. Иногда христиане, объясняя смысл этих правил, ссылаются на последствия их соблюдения: «Подумайте, каким прекрасным стал бы наш мир, если бы мы все любили и прощали друг друга». Этот аргумент в какой-то степени убедителен, но он может нас подвести в момент спора о нравственности, когда на него могут ссылаться сторонники самых разных мнений. Мы столкнемся с подобной проблемой, если, как это делало немало мыслителей последнего времени, попробуем извлечь из Писания или христианской традиции важнейшие «принципы». Мы вправе сказать, что для нас важна, скажем, справедливость, что нам нужно принимать людей такими, какие они есть, или что «Бог стоит на стороне бедного». Трудно спорить со столь общими положениями. Но как только мы попытаемся приложить эти общие принципы к конкретной ситуации, мы увидим, что они нам мало помогают.

>   Если же мы будем смотреть на христианское поведение с точки зрения добродетели – той добродетели, которая предвосхищает жизнь грядущего века, – это даст нам три преимущества.

>   Во-первых, такая точка зрения поможет ученикам Иисуса Христа понять, как «работает» христианское поведение. То есть мы получаем возможность увидеть органическую связь между тем, что мы призваны делать и какими призваны стать в настоящем, и обетованием о подлинной и полноценной жизни в будущем.

>   В результате этого, во-вторых, тот, кто всерьез решил следовать за Иисусом, найдет здесь для себя великую поддержку. Да, говорит Добродетель, это будет очень трудно, особенно вначале. Придется развивать вкус. Придется изучать новый язык с его незнакомым алфавитом и грамматикой. Но чем больше ты будешь этим заниматься, тем эти вещи будут для тебя «естественнее». И последнее особенно важно, потому что многие христиане, которым трудно (например) прощать, могут махнуть рукой и сказать: «Это невозможно, я никогда не смогу так поступать». А иные даже приходят к выводу, что слишком трудные и «неестественные» правила к ним не относятся или что данные правила были созданы в давно ушедшую эпоху, когда у людей были совершенно иные представления о жизни. Но это совершенно неверно. Разве вы думаете, что можете сесть за фортепиано и без подготовки сыграть сонату Бетховена? Или что можете отправиться в Москву и, выйдя из самолета, бегло заговорить на русском языке? Или, если вы относитесь к «нормальным» молодым людям, выросшим в сегодняшнем западном мире, пропитанном сексом, что вы обретете целомудрие сердца, ума и тела, если однажды попросите об этом Бога в молитве? Нет, здесь нужно учиться, здесь нужно практиковаться, нужно идти по пути к цели. Кроме того – если мы применим использованные образы к христианскому поведению – дух Бетховена или дух России должен поселиться в вас, чтобы оказать вам необходимую помощь.

>   В-третьих, если мы будем рассматривать христианское поведение с такой точки зрения, мы можем увидеть этические вопросы – конкретные вопросы о том, что делать и чего не делать, – в рамках более широкой картины Божьего замысла о жизни человека. Обычно «этика» дает слишком узкий взгляд на человеческую жизнь. Даже особо совестливые люди обычно не мучаются непрерывно нравственными вопросами о том, что им надо сделать в ближайшую минуту, а что – после. Но когда мы смотрим на всю жизнь человека с точки зрения замысла Творца, этика входит в большую картину, которая позволяет ей занять свое место. И тогда вопросы содержания – того, как понять, что надо делать, – выходят за рамки частной этической дилеммы, но становятся вопросами призвания, которое направляет всю жизнь человека.

>   Тот подход, который я здесь предлагаю, явно выгодно отличается от своего основного конкурента – от идеи «отправиться на небеса», которая в качестве наиважнейшей цели придает форму нашей теперешней жизни. Старая идея о том, что цель христианского существования – «попасть на небо», не поддерживает в полной мере то представление о добродетели, которое отстаивают авторы Нового Завета. Она легко мирится, как это и происходило на протяжении веков, и со старым подходом к этике как к набору инструкций, и с романтическими, эмотивистскими и экзистенциалистскими грезами. (Так, поскольку Евангелие обещает нам мир сердец, романтики, например, могут прийти к выводу, что «чувство умиротворения» в настоящем служит критерием того, что всё в порядке.) В данной книге я хочу показать, что заново открытое библейское представление о соединившихся небе и земле, о котором я писал в других книгах, дает нам такой контекст, в котором христианский взгляд на добродетели лучше всего помогает нам думать о том, что мы делаем. С этой точки зрения формирование добродетели и превращение ее в привычку – изучение языка, на котором будут говорить в грядущем Божьем мире.

>   Я говорил, что такая картина всё переворачивает в двух смыслах. Прежде всего, это переворот представлений для многих современных христиан – хотя для многих христиан прошлых поколений и некоторых нашего времени те вещи, о которых мы говорили, представляют собой что-то совершенно очевидное: когда мы рассматриваем христианское поведение с точки зрения добродетели, которая связана для нас с обетованием о новом небе и новой земле и с предназначением человека в этом новом мире, мы можем и лучше понять значение святости, к которой Иисус и его первые последователи призывают нас, и получить новый импульс, чтобы двигаться к ней.

>   И здесь мы подходим ко второму смыслу этого переворота. Он не только делает более ясной и энергичной жизнь христианина, но и ставит важный вопрос перед всем нехристианским миром. Мы не можем стремиться к этой цели сами по себе, потому что сама цель наших стремлений не бегство на небеса, но Божье Царство восстановленной справедливости и целительной радости для всего творения. Но прежде чем мы перейдем к этой теме, нам нужно яснее представить себе, как выглядит христианская картина в целом.

>   Христианство утверждает, что если вы будете стремиться к цели христианской жизни, вы попутно обретете и всё то доброе, что обещал и Аристотель, хотя в обратном направлении это не работает. Прежде всего, стоит понять здесь истину, что христианская добродетель касается не вас – не вашего счастья, или полноты вашей жизни, или вашей самореализации. Она связана с Богом и с Его Царством, и вы можете найти подлинную человеческую жизнь на парадоксальном пути – на том пути, который проделал сам Бог в Иисусе Христе! – на пути самоотдачи и щедрой любви, которая упорно отказывается занимать самое почетное место. Аристотель, говоря о добродетельном человеке, представлял себе какого-то «героя», нравственного титана, который шествует по миру, совершая великие дела и получая заслуженные почести. В христианских представлениях добродетельный человек – это тот, кто умеет любить и обладает щедростью, но чей характер обычно не привлекает к себе особого внимания. Слава добродетели в христианском понимании состоит в том, что центральное место здесь занимает вовсе не сам человек, но Бог и его Царство. Как сказал сам Иисус, мы должны искать прежде всего Царства Божьего и его правды (мы еще поговорим об этой «правде» или «справедливости» ниже), и тогда всё остальное встанет на свои места.

>   Это головокружительное представление о добродетели позволяет нам переключиться с мысли о том, что христианское поведение в мире касается в основном только лишь «добрых дел» в смысле крепкой нравственности, соблюдения правил и тому подобного, на мысль о том, что христианское поведение в мире касается в основном «добрых дел» в особом смысле – тех действий, которые вносят в наш мир Божью мудрость и славу. Разумеется, «нравственная жизнь» никуда не девается (говорю это на тот случай, если кто-то опасается, что здесь мы становимся на путь к моральному релятивизму). Но, как о том постоянно напоминали протестанты, хотя не всегда ясно понимая почему, если мы сосредоточим все внимание на нравственности, мы поставим телегу впереди лошади, поставим свое «Я» – хотя бы и христианское «Я» – в центр картины. В конце концов, добродетель указывает не только на нравственность в смысле «представления о стан

тах, которым надлежит соответствовать», или «знания правил, которые нужно соблюдать». Добродетель, как мы уже видели, касается всей жизни, а не только особой сферы «нравственного выбора». Тот, кто ставит на первое место правила или последствия, порой начинает думать о призвании как об одном из подразделов этики. Я же предпочитаю рассматривать эти вещи в обратном порядке. Мы призваны стать подлинными людьми, которые носят образ Божий и отражают его миру. Это проявляется самыми разными путями, в том числе в нашей жажде справедливости и в желании создавать красоту и радоваться ей. И все особые ситуации «этического выбора», как я полагаю, – это одна из категорий общего призвания носить и являть миру образ Божий.

>   Как только мы поймем, что призваны стать актерами на вторых ролях в великой драме Бога, мы обретаем свободу (которая была бы нам незнакома, если бы мы пытались представить себя нравственными героями) увидеть, до чего же удивительно наше призвание, после чего мы можем начать понимать, как оно относится к нашей нынешней жизни. В Новом Завете есть полдюжины отрывков, которые говорят о нашей роли в будущем новом Божьем творении: мы будем участвовать в мудром правлении Бога над этим миром, в частности в суде, который восстановит в мире правду, и вместе с творением будем воздавать хвалу его щедрому Творцу, в частности выражая эту благодарность в виде понятной и членораздельной речи.

>   Эти новозаветные отрывки направляют наши взоры назад: на тот момент, когда люди впервые услышали о своей задаче, к выполнению которой нас снова призывал Иисус. В следующей главе мы обратимся к самому началу – к Книге Бытия.