> Привычка к иллюзии

> Когда вы хватаетесь за что-то мёртвой хваткой, вы тем самым ломаете себе жизнь — когда вы слишком крепко за что-то цепляетесь, жизнь попросту останавливается. Эта мысль красной нитью проходит сквозь все Евангелия. И человек способен её понять. Поймите. Но поймите и другое: счастье не имеет ничего общего с душевным трепетом и нервной дрожью. <.> Ещё одно заблуждение: считать, что исполнение желаний ведёт к радости. Желания порождают тревогу и рано или поздно оборачиваются обратной стороной. Изрядно помучившись, вы это поймёте. Вы питаете себя тревогами и волнением. Это всё равно что кормить скаковую лошадь деликатесами — вином и пирожными. Со скаковыми лошадьми так не поступают. Это всё равно что человеку питаться наркотиками — вы ведь не набиваете желудок героином. Вам нужна доброкачественная, здоровая и питательная еда. Это должен уяснить каждый.

> Вот ещё одна иллюзия: человеку кажется, что за него всё сделает кто-то другой: придёт какой-нибудь учитель, наставник или просто спаситель и всё сделает. Предпринять что-то вместо вас не сможет даже самый могущественный гуру. Вы сами должны о себе позаботиться. Существует изумительное высказывание святого Августина: «Иисус Христос часто был бессилен что-либо сделать для тех, кто его слушал». {“Jesus Christ himself could do nothing for many of his hearers.”} Или вспомните красивую арабскую пословицу: садовые розы и болотные колючки питает один и тот же дождь. Действовать надлежит вам. Никто другой ничем не сможет вам помочь. Пищу усваивает ваш организм; всё осознать должны тоже вы. Кто-то другой не в силах что-то понять за вас. Искать истину должны лично вы. Никто не сможет заменить вас в этом деле. Если предмет ваших поисков — истина, никто не сможет быть вам полезен.

> Следующая иллюзия: очень важно, чтобы окружающие вас любили, ценили и уважали; очень важно иметь вес в обществе. Часто говорят, что человек имеет врождённую потребность быть любимым и уважаемым окружающими, что ему обязательно нужно кому-то принадлежать. Неправда. Избавьтесь от этой иллюзии, и вы обретёте счастье. У нас есть врождённая потребность быть свободным, есть потребность любить — но у нас нет потребности быть любимым. Проводя психологические семинары, я нередко сталкиваюсь с широко распространённой проблемой: как же могу я быть счастливым, если меня никто не любит? Тогда я задаю такой вопрос: «Неужели вы никогда не забывали о том, что вас никто не любит, и в такие моменты никогда не чувствовали себя счастливым?» Конечно, чувствовали.

> Например, женщина смотрит увлекательную комедию. Она покатывается со смеху и в этот благословенный миг забывает напомнить себе, что её никто не любит, её никто не любит, её никто не любит. Она счастлива! Но вот фильм окончился, и её подруга — они пришли в кино вместе — уходит с молодым человеком домой. Оставшись в одиночестве, женщина думает: «У всех моих подруг есть поклонники, а у меня нет. Я так несчастлива. Никто меня не любит!»

> Многие индийские бедняки мечтают о <транзисторном радиоприемнике> — в Индии он считается большой роскошью. «У всех есть транзисторы, — говорит человек, — а у меня нет. О я несчастный!» Пока не началась эта горячка с транзисторами, люди как-то обходились без них. То же самое происходит с вами. Пока вам не сообщили, что счастья без любви не бывает, вы были счастливы. Если вас никто не любит, если вы никому не нужны и никому не нравитесь, вы всё равно можете быть счастливым человеком. Вы можете быть счастливы от соприкосновения с действительностью. Именно в этом и заключается счастье — в постоянном контакте с живой действительностью. Именно в этом вы обретаете Бога и счастье. Однако большинство из вас не готово слышать такое.

> Следующая иллюзия: события внешнего мира могут причинить вам боль; окружающие могут заставить вас страдать. Нет, не могут. Только вы можете наделить их такой властью.

> Ещё заблуждение: вы — это те ярлыки, которые на вас навесили ваши знакомые или вы сами. Нет и ещё раз нет! Не нужно за них цепляться. Если кто-то скажет мне, что я гений, и я отнесусь к этим словам серьёзно, у меня сразу же возникнут огромные трудности. Догадываетесь почему? Потому что с этого момента я буду чувствовать себя как на иголках. Я должен буду не ударить лицом в грязь, должен буду поддерживать репутацию гения. После каждой лекции мне придётся выяснять у студентов: «Вам понравилось сегодняшнее занятие? Вы всё ещё считаете меня гением?» Понимаете? Так что сорвите с себя все ярлыки! Сорвите ярлыки — станьте наконец свободным! Не отождествляйте себя с ними. Ярлыки — это то, что о вас думают другие, то, как в данный момент воспринимают вас окружающие. Вы действительно гений? Действительно твёрдый орешек? Вы мистик? Сумасшедший? Какая, в самом деле, разница? Никакой — если только вы живёте осознанно, если проживаете каждый миг своего существования. Как здо́рово сказано в Евангелии: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают <зерно> в житницы... Посмотри́те на полевые лилии... они ни трудятся, ни прядут». Это слова настоящего мистика, слова́ бодрствующего человека.

> Итак, зачем тревожиться? Могут ли все ваши тревоги вместе взятые продлить вашу жизнь хоть на мгновение? Зачем волноваться о том, что будет завтра? Есть ли жизнь после смерти? Буду ли я жить после того, как умру? Зачем волноваться о завтрашнем дне? Нырните в день сегодняшний. Кто-то когда-то сказал: «Жизнь — это то, что случается с нами, пока мы составляем планы». Всё это печально. Жить надо сегодняшним днём. Когда вы проснётесь, вы заметите, что действительно живёте сегодняшним днём и ощущаете вкус каждого мгновения. Хорошим зна́ком является восприятие вами всей симфонии целиком: вы слушаете музыку и не испытываете желания остановить её.

> Привязанность к воспоминаниям^*

> Всё вышесказанное логически подводит нас к новой теме, которая, тем не менее, тесно связана с предыдущей, связана с предложением осознать то новое, что мы привносим в мир. Давайте остановимся на этой теме подробнее.

> Не так давно один иезуит рассказал мне, с какой лекцией много лет назад он выступил перед жителями Нью-Йорка. В свете некоторых событии пуэрториканцы были тогда в Соединённых Штатах очень непопулярны. Каждый считал своим долгом всячески их очернять. «Позвольте мне зачитать вам, как в разные времена жители Нью-Йорка реагировали на некоторых иммигрантов», — сказал на той лекции иезуит и зачитал высказывания жителей Нью-Йорка, касающиеся переселенцев из Ирландии, Германии и других стран — в разные годы Нью-Йорк захлёстывали волны иммигрантов из разных стран. Священник очень хорошо подал материал: «В этих людях нет прирождённой склонности к правонарушениям. Но если мы будем к ним относиться плохо, они действительно могут стать преступниками. Мы должны понять этих людей. Если вы хотите стабилизировать ситуацию, нельзя реагировать предвзято. Иммигрантов не осуждать нужно, а понимать». По отношению к самому себе и тем изменениям, которые в вас происходят, необходимо выработать похожий подход. Не надо себя осуждать, не надо ругать — надо понять, что происходит. Но называть себя мерзким грешником не надо. Нет, нет, нет и нет!

> Чтобы проснуться, необходимо понимать; если же вы смо́трите на мир сквозь призму предубеждений, ничего понять вы не сможете. Мы смотрим предвзято на всех и вся. Одного этого достаточно, чтобы сломить самого сильного человека.

> Например, я встречаю старого друга. «Привет, Том», — говорю я и стискиваю его в объятиях. Кого я обнимаю? Тома или собственные воспоминания о нём? Живого человека или труп? Я предполагаю, что он остался таким же славным парнем, каким я знал его раньше. Предполагаю также, что он всё ещё такой, каким я его помню и представляю. И вот я его обнимаю. Через пять минут до меня доходит, что он уже не прежний старина Том и теперь мне с ним совсем не интересно. Я обнял не того человека.

> Если желаете убедиться в моей правоте, представьте себе вот что: индийская монахиня решает на какое-то время оставить монастырь. Её духовные сёстры обсуждают между собой её поступок: «О, это её судьба; она посещала все семинары, и теперь решила уединиться. Ничто и никогда её не изменит». Но случилось так, что она изменилась — под влиянием семинаров, занятии или из-за чего-то другого. Она изменилась, и произошедшая в ней перемена видна абсолютно всем. Вот это да! «На вас действительно снизошло озарение, ведь правда?» — спрашивают её. Да, правда, — и об этом говорит всё: её поведение, её осанка, выражение её лица. Когда изменения происходят внутри человека, их всегда видно. Меняется его лицо, глаза, меняется всё тело. Итак, монахиня возвращается; её сёстры, привыкшие видеть её такой, какой она была прежде, продолжают смотреть на неё предвзято. Они единственные не видят в ней никаких изменений. «Кажется, она немного ожила, — говорят они, — но пройдёт немного времени, и её опять охватит отчаяние». Через месяц или два она снова погружается в депрессию: она откликается на их реакцию. «Вот видите, — изрекают окружающие, — мы же говорили: она ничуть не изменилась». Но в том и состоит трагедия, что. она-то как раз изменилась, просто они ничего не заметили. Роль восприятия в вопросах любви и личных взаимоотношений огромна.

> Какими бы ни были взаимоотношения между людьми, они всегда связаны с ясностью восприятия друг друга (насколько это восприятие вообще возможно; о познавательных возможностях человека существуют разные мнения, но вряд ли кто-то станет оспаривать предпочтительность глубокого восприятия окружающего мира). С другой стороны, взаимоотношения предполагают какую-то реакцию со стороны обоих партнёров. Говорить же о соответствии ответной реакции реальному положению вещей можно лишь тогда, когда восприятие человека остаётся ясным и незамутнённым. Но как можно любить того, кого даже не видишь? На самом ли деле вы видите человека, к которому чувствуете привязанность? Видите ли вы того, кого боитесь или просто не лю́бите? Мы ведь ненавидим то, чего боимся.

> Мне иногда <напоминают>: «<Начало мудрости — страх Божий>»^**. Минутку. Надеюсь, эти люди понимают, что говорят. Мы ненавидим то, чего боимся. Если что-то внушает нам страх, мы мечтаем уничтожить это явление, избавиться от него. Если вы боитесь кого-то, этот человек не может вам нравиться. Он не нравится вам как раз потому, что внушает вам страх. Вы не видите его — вам мешают ваши же эмоции. То же самое происходит тогда, когда вы кому-то симпатизируете. <Когда придёт> истинная любовь, люди перестанут вам нравиться или не нравиться в привычном смысле этих слов. Вы будете ясно видеть каждого человека и безошибочно на него откликаться. Но пока что ваши симпатии и антипатии, предпочтения и привязанности продолжают стоять у вас на пути. Поэтому следует осознать предвзятость и необъективность своих суждений. Ваши симпатии и антипатии всегда с вами; они — порождение полученного вами воспитания. Почему вам нравится не то, что нравится мне? Потому что наши страны прошли разное культурное развитие. Если бы мне вздумалось угостить вас моими любимыми лакомствами, вы с отвращением отвернулись бы от них.

> В некоторых районах Индии собачье мясо считается большим деликатесом. В других же областях Индии человека просто стошнит, если он узна́ет, что у него на тарелке бифштекс из собачатины. Почему? Разное воспитание, разные программы. Индуса стошнило бы и в том случае, если бы он узнал, что случайно проглотил кусочек говядины, — а вот американцам говядина нравится. Но почему онине едят говядину? — спро́сите вы. Потому же, почему вы не набрасываетесь с ножом и вилкой на вашу любимую болонку. Причина та же. Индийский крестьянин относится к корове так, как вы отно́ситесь к домашним животным. У него не возникает желания съесть корову. Существует культурный запрет — этот-то запрет и спасает столь необходимое в хозяйстве животное.

> <.> Почему люди влюбляются? Почему одного человека я могу полюбить, а другого — нет? Потому что <я запрограммирован>.^*** В моем подсознании прочно сидит представление о том, что такой-то тип людей мне интересен, а такой-то — нет. И когда я вижу соответствующую моим представлениям девушку, я в неё по уши влюбляюсь. Но увидел ли я эту девушку? Нет! Я рассмотрю её уже после свадьбы — только тогда наступит настоящее пробуждение! И только тогда может начаться настоящая любовь. Влюблённость — ещё далеко не любовь. Это желание, испепеляющая страсть, но не любовь. Всем своим естеством вы жаждете добиться расположения обожаемого вами существа. Вас <охватывает> целый ураган эмоций. А кто-то рядом говорит: «И что он в ней нашёл?» Но это уже особенности иной психологической установки: этот человек ничего в этой девушке не видит. Говорят, любовь слепа. Слепа ненастоящая любовь. Поверьте: ничто на свете не обладает такой силой проницательности, как истинная любовь. Слепа привычка, слепа привязанность. Слепы желание и страсть. Но настоящая любовь не слепа. Не называйте любовью то, что любовью не является. В большинстве современных языков это слово подверглось осквернению: люди занимаются любовью, люди влюбляются. «Ты когда-нибудь влюблялась?» — спрашивает у маленькой девочки маленький мальчик. «Нет, но я внравливалась», — отвечает малышка.

> Итак, в чём же суть влюблённости? Первое, что нам нужно, — это чётко воспринимать окружающих. Одна причина того, что мы не видим людей такими, какими они есть, очевидна: нам мешает наша программа, мешают эмоции, симпатии и антипатии. Всё это нужно преодолеть. Кроме того, преодолеть нужно и более основательные препятствия: имеющиеся у вас представления о мире, логические умозаключения и отвлечённые понятия. Хотите — верьте, хотите — нет, но все понятия, выработанные людьми для лучшего контакта с действительностью, в конечном счёте мешают такому контакту осуществиться: рано или поздно мы забываем, что слова и вещи — далеко не одно и то же. Понятие не есть действительность. Действительность и наше представление о ней — разные вещи. Вот почему я заявлял и заявляю, что обрести Бога мешают человеку его собственные представления о Боге и само слово Бог. Если не проявить должной осмотрительности, представления превратятся в непреодолимое препятствие. Они могут помочь вам в поисках — как это и было задумано изначально, — но могут и помешать.

> От абстрактного к конкретному

> В основе любого понятия лежат не конкретные имена (Джон, Мэри), но обобщённые представления; отдельные же индивиды не входят в число понятийных категорий. Специфика понятия как такового состоит в том, что своими характеристиками оно охватывает неограниченное число объектов и индивидов. Понятия универсальны. Например, слово листва употребляется для обозначения всех листьев, произрастающих на каком-то одном дереве; листвой мы называем также листья нескольких деревьев или даже все листья в мире — большие и маленькие, зелёные и жёлтые, листья бананов. И когда я говорю, что видел утром какую-то листву, догадаться, что же я такое видел, практически невозможно.

> Давайте посмотрим, какие предположения могут возникнуть у вас по этому поводу. Вы вполне ясно представляете всё то, чего я не видел. Я не видел зверей. Не видел собаку; не видел человека. Не видел башмак. Кроме того, вы примерно догадываетесь, что́ я видел. Но эти ваши догадки очень туманны, им не хватает конкретности. Человек — это не первобытный и не современный человек, не взрослый и не ребёнок, не мужчина и не женщина, не француз и не итальянец; человек — это понятие. Каждый человек глубоко индивидуален; абстрактного человека нет — абстрактным может быть только понятие о человеке. Получается, что понятие лишь сообщает мысли примерное направление, но никогда не обозначает предмет точно. Понятию как таковому не достаёт конкретности и ясности. Оно никак не отражает уникальные черты каждого из объектов живой действительности. Понятие универсально.

> Называя какое-либо понятие, я тем самым на что-то намекаю — однако намёка явно недостаточно. Понятия очень ценятся в науке — там они на своём месте. Если я скажу, что все люди — животные, с научной точки зрения это будет абсолютно правильно. Но ведь мы с вами — нечто большее, чем животные. Если я скажу, что Мери Джейн — животное, это будет правдой; но это будет и ложью, поскольку я выпущу из виду что-то очень важное; это будет несправедливо. Я не ошибусь, если назову женщину женщиной; и всё же понятие «женщина» не включает в себя многое из того, что́ есть в конкретном человеке. Ведь я имею в виду именно эту женщину, единственную и неповторимую: её нельзя концептуализировать — её можно только осмыслить. Каждого человека нужно увидеть — увидеть, осмыслить, воспринять внутренним зрением. Концептуализировать отдельного индивида невозможно — его можно лишь воспринять на интуитивном уровне.

> Человека невозможно понять с помощью разума. Вероятно, многие американцы с гордостью называют себя американцами, в то время как многие индийцы с гордостью называют себя индийцами. Но что есть американец и что есть индиец? Это часть соглашения между людьми — но не часть вашей натуры. Всё, чем вы обладаете, — обычные ярлыки. По-настоящему вы не знаете абсолютно никого. Понятие не отражает то, что составляет уникальную и неповторимую сущность каждого отдельно взятого предмета или явления (или же в нём за ненадобностью опускается что-то очень важное и ценное, существующее лишь в реальной жизни). Великий Кришнамурти однажды сказал: «Сто́ит ребёнку выучить, как называется птица, — и он перестаёт её замечать». Как это верно! Когда ребёнок впервые видит мягкий подвижный комочек, он слышит от вас: «Это воробей». На следующий день на глаза ребёнку опять попадается мягкий и подвижный комочек, и малыш заявляет: «А, воробей. Я уже видел воробьёв. Они мне надоели».

> Если вы перестанете мыслить понятиями, вам ничто никогда не надоест. Каждая вещь уникальна. Каждый воробей уникален, хоть он и похож на своих собратьев. Наличие сходных черт, конечно, очень существенно: именно схожесть тех или иных объектов позволяет нам абстрагироваться от конкретной действительности и выработать определённые понятия. Без этого не могло бы существовать ни человеческое общение, ни воспитание, ни наука. С другой стороны, всё это очень мешает и сбивает с толку, когда мы имеем дело с конкретным человеком. Если никогда не выходить за рамки понятий, настоящую действительность увидеть будет невозможно: действительность всегда конкретна. Понятия помогают вам попасть в реальный мир. Однако потом вы должны будете сами постичь его — интуитивно или на практике, но непосредственно и самостоятельно.

> Во-вторых, мир всё время меняется, а понятие — нет. Название Ниагарского водопада остаётся неизменным, хотя низвергающиеся вниз потоки воды́ меняются постоянно. Слово река тоже не меняется, хоть речная вода никогда не стои́т на месте. Тело всегда называется телом, несмотря на постоянное обновление клеток, которые его составляют. Предположим, за окном разыгралась буря и мне захотелось показать её моим соотечественникам. Я ловлю её в коробку из-под сигар, е́ду домой и говорю: «Вот, посмотри́те». Конечно, в моей коробке нет урагана, ведь так? Как только я его поймал, он перестал быть ураганом. Если я захочу объяснить, что такое течение, и принесу для этой цели ведро речной воды, у меня ничего не получится. Когда вода попадает в ведро, она перестаёт течь. Когда какой-то предмет втискивают в рамки понятий, он тоже перестаёт течь, становится неподвижным и умирает. Замороженная волна — уже не волна. Волна — это непрерывное движение; если её заморозить, она перестанет быть собой. Понятия же всегда пребывают в застывшем состоянии. Действительность — вечно в движении. В конце концов, если верить мистикам (а понять то, что они говорят, или даже поверить им не так уж и трудно; правда, никому не удаётся осмыслить всё это сразу), действительность — это единое и неделимое целое, в то время как слова́ и понятия дробят это целое на составляющие. Вот почему так трудно переводить с одного языка на другой: разные языки дробят действительность по-разному. Английское слово <home ("дом")> невозможно перевести на французский или испанский язык. Casa — это ведь не совсем <home>; у <слова home есть> множество коннотаций, характерных только для английского языка. Во всех языках есть непереводимые слова и выражения: люди делят действительность на составляющие, что-то к ней прибавляют, что-то отнимают; состав языка постоянно меняется. Мы расчленяем действительность на элементы (понятия) и обозначаем их словами. Если никогда не видевший животных человек случайно найдёт на дороге хвост и услышит от кого-то, что это хвост, разве сможет он, не имея представления о животных, понять, что́ перед ним такое?

> Понятия и впрямь дробят на части наше восприятие действительности, лишают интуицию и индивидуальный опыт цельности. Именно об этом неустанно твердят все мистики мира. Слова́ не <передают> живую действительность. Они лишь намекают, указывают на неё. Слова́ — это указатели. Когда же вы сталкиваетесь с действительностью лицом к лицу, слова́ и понятия оказываются совершенно бесполезными. Однажды между философом и индийским священником произошёл спор: философ доказывал, что обрести Бога человеку мешает представление о Боге и само слово Бог. Священник был обескуражен таким заявлением; философ же продолжал: «Если вы подъезжаете к дому на осле, это не значит, что в дом вы тоже заедете верхом». Вы пользуетесь понятиями только на подходах к цели, потом спешиваетесь и выходите за рамки понятий. Не надо быть мистиком, чтобы понять, что действительность невозможно <"схватить", зафиксировать> с помощью слов и понятий. Чтобы познать действительность, нужно познать то, что находится по ту сторону знания. <(To know reality you have to know beyond knowing.)>

> Это вам что-то напоминает? Те, кто читал «Облако <неведения>» («The Cloud of Unknowing»), узна́ют <это выражение>. Поэты, художники, мистики и великие философы приоткрывают завесу над этой истиной. Предположим, однажды в поле моего зрения попало дерево. До этого каждый раз, когда я его видел, я называл его про себя деревом. Но сегодня я вижу не дерево. По крайней мере, я вижу не то, что привык видеть. Я смотрю на мир с детской непосредственностью. И у меня нет слов, чтобы обозначить увиденное. Я вижу нечто уникальное и неповторимое, что-то динамичное и цельное, не расчленённое на части. На меня накатывает волна благоговения. И если бы в этот момент кто-то спросил: «Что ты видишь?» — как бы я, по-вашему, ответил? У меня не нашлось бы слов. Действительность не поддаётся словесному описанию. Сто́ит мне сказать хоть что-то, и мы опять вернёмся к вопросу о понятиях.

> Но если я не в силах выразить видимую мной действительность, как возможно выразить то, что нельзя увидеть и услышать? Какое слово употребить для обозначения <сущности> Бога? <Теперь вы начинаете понимать, о чём писали Фома Аквинский, Августин и подобные им, и о чём постоянно учит Церковь, когда говорит, что> Бог есть тайна, недоступная человеческому разуму?

> В одном из своих последних писем, адресованных немецкому юноше-наркоману, великий Карл Ранер писал: «Положа руку на сердце, я должен признаться, что Бог был и остаётся для меня великой загадкой. Я не понимаю, что такое Бог; этого никто не может знать». Руководствуясь лишь намёками да смутными догадками, мы предпринимаем слабые и наивные попытки выразить тайну словами. Но нет слов, способных на это. К собравшимся в Лондоне богословам Райнер обратился с такой речью: «Какова миссия теологии — Объяснять всё сущее Божьим произволением; сам же Бог должен пониматься как необъяснимая сущность. Необъяснимая тайна. Никому не известная и никем не высказанная. Мы можем лишь восклицать — ах, ах...»

> Слова́ — это указатели; они ничего не описывают. К несчастью, люди считают, что во всём, что касается Бога, слово становится материальным объектом. Как раз из-за этой уверенности мы и впадаем в идолопоклонничество. Как можно быть столь безумным? Существует ли безумие большее, чем это? Слово не является вещью даже тогда, когда речь идёт о людях, деревьях, листве или животных. А вы утверждаете, что изречённое о Боге слово есть вещь? О чём вы говорите? Один всемирно известный богослов, прослушав в Сан-Франциско курс моих лекций, сказал: «Боже, теперь я понимаю, что всю жизнь был идолопоклонником!» Он открыто признался в этом. Мне даже в голову не приходило, что я идолопоклонник. Мой идол не был вырезан из дерева или отлит из металла — он находился в моей голове. Такие идолопоклонники наиболее опасны. Для создания собственного божества они используют тончайшую субстанцию — своё сознание.

> Я готовлю вас к осознанию окружающей вас действительности. Осознание — это наблюдение за всем, что происходит внутри и вокруг вас. Под словом «происходит» подразумевается, что всё в мире: деревья, трава, цветы, животные, скалы — всё находится в постоянном движении. И человек всё подмечает, за всем наблюдает. Очень важно наблюдать не только за собой, но и за окружающим миром. Вы не можете выйти за рамки понятий? Вы хотите выбраться из темницы? Тогда наблюдайте, смотрите; часами смотрите. На что именно? Да на всё подряд: на лица, на тени, на пролетающих птиц, на груды камней, на траву под ногами. Входите в соприкосновение с окружающими вас вещами, наблюдайте за ними. Возможно, тогда вы сломаете грубые умозрительные построения, успевшие стать общим достоянием, и свергнете иго, навязанное нам собственными мыслями и словами. Возможно, вы увидите. Что именно? То, что мы называем действительностью и что невозможно описать с помощью слов и понятий. Это духовное упражнение — оно связано с духовностью, с освобождением из темницы слов и понятий.

> Прискорбно, если мы ни разу за всю жизнь не посмотрим вокруг глазами ребёнка. Я вовсе не призываю вас раз и навсегда избавиться от всех представлений и понятий; имеющиеся у вас представления и понятия крайне ценны. Хоть мы и не сразу обрастаем ими, выработанные людьми понятия играют очень важную роль, развивая интеллект каждого человека. Вам предлагается не быть детьми, но быть как дети. Нам действительно необходимо распрощаться со своей невинностью, необходимо покинуть рай; мы должны совершенствовать «себя» и наше «я», используя соответствующие понятия. Но потом мы должны вернуться в рай. Потом наши грехи должны быть искуплены снова. Нам нужно распрощаться со своей прежней, искусственно созданной сущностью, распрощаться с прежней природой и снова уподобиться ребёнку — но не стать ребёнком. Когда мы только вступаем в жизнь, мы взираем на мир с удивлением. Но это удивление идёт не от разума, как у мистиков, — детское удивление не имеет формы. Потом, когда мы овладеваем речью, узнаём значения слов и понятий, удивление исчезает; на его место приходит скука. И только если человеку крупно повезёт, он опять начнёт дивиться миру.

Не находя слов

> Даг Яльмар Хаммаршельд, бывший генеральный секретарь Организации Объединённых Наций, однажды сказал: «Бог не умрёт, если мы перестанем верить в него; но в тот день, когда из нашей жизни исчезнет немеркнущее сияние вечного удивления, истоки которого не поддаются объяснению, — в этот день умрём мы сами». Нет никакой необходимости ломать копья из-за различий в определениях, поскольку Бог — это не более чем слово, понятие. Действительность никогда не становится предметом наших споров; мы оспариваем лишь имеющиеся у нас взгляды, оценки и понятия. Перестаньте держаться за свои представления, взгляды и суждения — и вы увидите это собственными глазами.

> "Quia de deo scire non possumus quid sit, sed quid поп sit, non possumus considerare de deo, quomodo sid sed quomodo non sit". Это цитата из предисловия к Summa Theologica Св. Фомы Аквинского. В переводе с латыни она звучит так: «Поскольку мы не в силах постичь, что́ есть Бог, — мы знаем лишь, чем Он не является, мы не можем говорить о том, какой Он, а лишь о том, каким Он не является». В упоминавшемся ранее комментарии Фомы Аквинского к De Sancta Trinitate Аниция Северина Боэция наивысшей степенью познания Бога признается осознание непознаваемости божественной сущности. Предел человеческого познания Бога — это осознание того, что о Боге мы ничего не знаем, — утверждает св. Фома в книге Queslio Disputata de Potentia Dei. А ведь этот господин пользовался среди теологов прошлых веков огромным авторитетом. Он был мистиком, и уже в наше время католическая Церковь его канонизировала. Мы с вами пришли на давно подготовленную почву.

> В Индии подобные определения от противного передаются посредством санскритского выражения neti neti (не то, не это). Метод св. Фомы тоже сводится к via negativa, принципу отрицания.

> Когда жена Клайва С. Льюиса <умерла>^&, он писал дневник, названный им впоследствии <A Grief Observed (русский перевод: «Боль утраты. Наблюдения»)>. Льюис очень любил свою супругу-американку. «В шестьдесят лет я получил от Бога то, чего был лишён в двадцать», — говорил он друзьям. Он овдовел почти сразу после свадьбы: в страшных мучениях его жена скончалась от рака. И вся его вера, по словам самого Льюиса, рухнула как карточный домик. Если раньше он был страстным апологетом христианства, то после того, как в его дом пришло несчастье, он всё чаще стал задаваться вопросом: кто же Бог — любящий Отец или непревзойдённый вивисектор? У людей накопилось достаточно аргументов в пользу как первого, так и второго предположения! Когда у моей матери обнаружили злокачественную опухоль, моя сестра обратилась ко мне с вопросом: «Тони, почему Господь допустил, чтобы это случилось с нашей мамой?» «Дорогая, в прошлом году из-за засухи сотни тысяч китайцев умерли голодной смертью, — сказал я. — И ты не спрашивала, почему это произошло». Обретение чувства реальности иногда оказывается наилучшим из того, что может случиться: благодаря сильному потрясению человек обретает веру. Так случилось с Клайвом Льюисом. Он был уверен, что загробная жизнь действительно существует, однако смерть жены заставила его усомниться в этом. Почему? Потому что он очень хотел, чтобы его супруга не умирала. Вообразите, что кто-то спрашивает вас, показывая на верёвку: «Выдержит она шестьдесят килограммов или нет?» «Выдержит», — отвечаете вы. «Дело в том, что по ней должен спускаться ваш лучший друг». «Проверю-ка я эту верёвку ещё разок», — говорите вы. Вашей уверенности как не бывало. В своём дневнике Льюис записал, что о Боге люди не могут знать ничего — абсурдны даже вопросы о Боге. Почему? Потому что по своей сущности они ничем не отличаются от такого, например, вопроса слепого от рождения человека: «Зелёный цвет тёплый или холодный?» Neti, neti — не тёплый и не холодный. Он длинный или короткий? — Ни то, ни другое. Кислый или сладкий? — Не кислый и не сладкий. Круглый, овальный или квадратный? — Не первое, не второе и не третье. У слепого нет слов, чтобы описать цвет, который он никогда не видел и который ни с чем в его мозгу не ассоциируется. Вам остаётся лишь подыскивать аналогии. Что бы он ни сказал, всё будет не то. Подобные примеры К.Льюис сравнивает с вопросом о том, сколько минут в жёлтом цвете. К этому вопросу можно подойти очень серьёзно — можно развязать целую дискуссию, устроить потасовку. Сто́ит одному сказать, что в жёлтом цвете двадцать пять морковок, а другому возразить: «Не двадцать пять, а семнадцать, — и не морковок, а картофелин», — и повод для драки найден. Ни то, ни другое!

> Это и есть венец всех человеческих попыток узнать Бога: понимание того, что мы ничего не знаем. Мы слишком много знаем — и в этом наша трагедия: мы думаем, что много знаем. Поэтому мы ничего не находим. Вот почему Фома Аквинский (он ведь был не только богословом, но и выдающимся философом) так часто повторял: «Все потуги человеческого разума постичь сущность одной-единственной мухи тщетны и напрасны».

Обусловленность культурой

> Ещё немного о словах. Я говорил, что их возможности весьма ограничены. Следует добавить, что некоторые слова не обозначают вообще ничего. Например, я индиец. Предположим, идёт война и пакистанские солдаты взяли меня в плен. Однажды они мне говорят: «Мы сейчас отправляемся на индийскую границу; ты сможешь посмотреть на свою страну». Мы подъезжаем к границе, я смотрю вдаль и думаю: «Ах, моя страна, моя милая родина. Я вижу селения, вижу деревья и го́ры. Всё это моя земля, моя родная земля!» Через какое-то время один из солдат говорит: «Простите, мы ошиблись. Надо проехать на десять миль дальше». Что меня так растрогало? Ничто. Я был сконцентрирован на одном слове — Индия. Но деревья — это не Индия; деревья — они и есть деревья. В действительности никаких границ и кордонов нет. Их придумали люди, а именно — глупые и алчные политиканы. Когда-то моя страна была единым государством; теперь она разделена на четыре части. Если пустить дело на самотёк, таких частей станет шесть. Шесть флагов, шесть армий. Вот почему я никогда не салютую флагу^*&. Национальные флаги — это идолы, я их терпеть не могу. Чему мы салютуем? Лично я салютую человечеству, а не флагу, вокруг которого столпились солдаты.

> Флаги существуют только в наших головах. Во всяком случае, тысячи слов в нашем языке не имеют к действительности ровно никакого отношения. Зато в наших душах они вызывают целую бурю эмоций! И мы начинаем видеть то, чего на самом деле нет. Мы видим несуществующие индийские горы, видим индийцев — а ведь их тоже нет. Есть искусственное американское воспитание. Есть моё индийское воспитание. Но всё это — не очень хорошие вещи. В странах третьего мира много говорят о необходимости прививать людям культуру. Но что такое культура? Мне это слово не особенно нравится. Культура — это то, к чему вас приучили? Это те чувства, к которым вы наиболее склонны благодаря полученному воспитанию? Но ведь тогда получается, что вы не человек, а машина? Предположим, русская супружеская чета усыновила малыша-американца и увезла его в Россию. Ребёнок даже не подозревает о том, что он родился в Соединённых Штатах. Его научили говорить по-русски, он живёт и умирает во славу матушки-России; он ненавидит американцев. Ребёнок заклеймён культурой, всё его естество пропитано духом национальной литературы. Окружающий мир он воспринимает не иначе как сквозь призму традиций своего народа. Хорошо, если к национальной культуре вы отно́ситесь так же, как к одежде. Индианки носят сари, японки — кимоно, американки — ещё что-то. Но никто не отождествляет себя со своей одеждой. А вот традиционная культура вызывает у вас куда больший пиетет. Вы ею гордитесь. Вас научили ею гордиться.

> Надеюсь, читатель простит мне некоторую гиперболизацию. Один мой приятель, иезуит, однажды сказал: «Когда я вижу нищего или бедняка, я не могу не подать ему милостыню. Это у меня от матери». Его мать кормила всех неимущих, что проходили мимо их дома. «Джо, это не добродетель, а навязчивая идея. Весьма полезная, с точки зрения нищего, но всё равно навязчивая», — ответил я.

> Другой иезуит на закрытом собрании духовенства Бомбейского архиепископства заявил: «Мне восемьдесят лет; шестьдесят пять из них я состою в ордене иезуитов. За эти годы я ни разу не пропустил ни одной медитации. Ни разу!» Возможно, это и в самом деле удивительное достижение, однако оно вполне может оказаться ещё одной навязчивой идеей. Если иезуит действовал машинально, то грош цена всем его стараниям. Красота поступка заключается не в привычном повторении того или иного действия, а в определённом отношении человека к тому, что́ он делает, в осознанности каждого конкретного поступка, в ясности восприятия и соответствии ответной реакции реальному положению вещей. Одному нищему я подам милостыню, а другому в помощи откажу. Я ничем не связан: ни воспитанием, ни прошлым опытом, ни традиционной культурой моего народа. На мне нет клейма — а если и есть, оно больше не имеет надо мной никакой власти. Если когда-то какой-то американец плохо с вами обошёлся, если вас покусала собака или какая-то пища не пришлась вам по вкусу — вы запомните это на всю оставшуюся жизнь. Вот ведь что плохо! Необходимо освободиться от власти неприятных воспоминаний. Не следует переносить опыт прошлого на настоящее и будущее. В равной степени это касается и приятных воспоминаний. Осознайте, что значит ощутить что-то сполна, затем выбросите это что-то и, не попадая под влияние прошлого опыта, шагайте дальше. С таким маленьким грузом вы легко пройдёте в игольное ушко. Вы поймёте, что вечная жизнь действительно существует: вечная жизнь происходит с нами сейчас — ведь сейчас неподвластно времени. И только тогда вы обретёте жизнь вечную. Но наш груз слишком тяжёл. Человек никогда не задаётся целью освободиться от него, не пытается выбросить всё ненужное и стать самим собой. Не серди́тесь, но я постоянно встречаю мусульман, которым их религия и Коран нужны лишь для того, чтобы от этой цели отвлечься. То же самое могу сказать об индусах и христианах.

> Вы можете представить себе человека, неподвластного словам? Такому человеку можно сказать что угодно, и его беспристрастное отношение к вам от этого не изменится. Заявите ему: «Я кардинал или архиепископ такой-то», — и он ничуть не смутится; он видит вас таким, какой вы есть. Ярлыки не имеют над ним никакой власти.