> Православное богослужение всегда творит и "совершает чью-то память", оно постоянно возвращается к тому, что лежит у него на сердце, ибо "где сокровище ваше, там и сердце ваше будет" (Лк.12:34). В этой связи с памятью — глубочайший его корень, который прорастает в вере каждого. Но здесь же — и его уязвимость.

> Как просто бывает там, где память не нужна или где ее очень мало. Протестантизм — я говорю о самых крайних, буквалистских его формах — исходит из того, что между мной, моей верой, моей взыскующей душой и оплодотворяющим ее Словом Божиим пролегает если не пустыня, то нечто бесконечно малоценное рядом с тем, что однажды и навсегда было сказано в Книге. Весь путь Церкви — это как бы no man's land <=земля, не принадлежащая человеку>, или даже что-то мешающее, заграждающее путь Слову, всё те же фарисейские "предания старцев" (Мк.3:7), эллинские спекуляции или вовсе корыстные человеческие измышления, присваивающие Откровение и распоряжающиеся им по-своему. Евангелие всегда начинается с меня (и в этом правда протестантизма), но двухтысячелетнее его пребывание среди людей не несет в себе ничего священного, ничего божеского — и в этом его неправда. Слово приравнивается к тексту, и суть протестантизма сводится к правильному — "в духе и истине" — чтению его, которое к самому Откровению ничего прибавить уже не может. Но "если бы мы знали дар Божий" (Ин.4:10), мы бы не указывали ему, в каких именно пределах ему полагается себя дарить. Этот дар, когда он усваивается нами, имеет свойство расти и умножаться.

> Всякий знает, что усвоение этого дара никак не сводится только к приобретению знания о нём. "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим" (Мф.22:37). У евангелиста Марка добавлено: "... и всею крепостию твоею" (12:30). Христос говорит об "объемности" любви, о том, что она должна заполнить всё существо наше, что она должна войти внутрь, внедриться и утвердиться в нас. Иными словами, любовь к Богу должна быть сознательной и бессознательной, явной и прикровенной, она должна исходить не только из "разумения" нашего, но и из той части нашего "я", которая скрыта от нас и останется таковой. <...> На этом пространстве можно встретить не только вытесненные желания и инстинкты в масках, но и "сокровище" памяти, а на уровне, более глубоком, — и ту неожиданную, никакими стихийными силами не объясняемую способность "возлюбить Господа", которая только Богом может быть нам дарована. Любовь есть дар, собирающий воедино всё наше существо, она как бы выносит нас изнутри вовне, на поверхность сознания, и скрывается за словами, которыми себя выражает. Здесь же, в сокрытом нашем "я", по большей части завязывается и накапливается то наследие веры, что живет в нас и передается другим. Всякий знает: прошлое, что действует и порой направляет нас, вовсе не лежит готовым и распластанным на поверхности сознания. Оно имеет множество уровней, и невидимая его часть больше той, которую мы сознаём или в любую минуту можем вызвать к дневному свету. Скажу более, именно на этой части держится своего рода живучесть и внутренняя укорененность православия, где глубинная, скрытая от наших глаз память о Боге, что передается "в род и род" (Пс.101:13), не менее важна, чем сознательная, "исповедальная" ее сторона.