> Это подводит нас к Прощальной беседе в главах 13–17, со всей разнообразной и насыщенной структурой содержащихся в них наставлений, предостережений и обетовании. Иисус «уходит», он вновь и вновь это повторяет; он теперь «идет к Отцу». {Ин 13:1,3,33,36; 14:12,28; 16:5–7,16–22,28; 17:11,13.} Из этого выросло, кажется, широко распространенное мнение, что, согласно Иоанну, смерть и воскресение Иисуса можно попросту понимать как, скажем, «восхождение на небеса» и что, следовательно, без сомнения телесные, во всей полноте этого слова, явления воскресшего, строго говоря, необязательны. {Evans 1970 (см. выше, с. 480).} Но тут из виду упускается одна важная вещь. Глава 20 Евангелия от Иоанна проводит ясное различие между жизнью воскресения, которой уже наделен Иисус, и «восхождением к Отцу», которое еще не произошло (20:17). Здесь показана вся последовательность событий, ибо Иисус готовит учеников к окончательному состоянию, когда он уже не будет лично присутствовать так, как это было раньше (и как, мимолетно, было сразу после воскресения). Тут подчеркивается значение Духа, который будет послан, дабы можно было по‐новому познать присутствие Иисуса, что касается также водительства и учения.

> Это, на мой взгляд, самый лучший подход к пониманию отрывка о «месте», уготованном ученикам:

> Другие упоминания «дома Отца Моего», без сомнения, относятся к Храму, и похоже (и сто́ит помнить, что иудеи понимали Храм как место, где соединяются небо и земля), что Иисус использует образ множества помещений в большом храмовом комплексе как картину множества «обителей», которые даны будут в небесном мире, для которого Храм – это и земная часть, и точка пересечения. {«Дом отца Моего»: ср. Лк 2:49; Ин 2:16. Филон в трактате De Somniis употребляет «дом отца», чтобы обозначить небеса; 1Макк 7:38 использует mone как указание на место обитания внутри Храма (NRSV: «пусть больше не живут» – интерпретированная парафраза греческого me dos autois monen, «не давайте им обители»).} Здесь для «обителей» употребляется слово mone, близкое к слову meno, «пребывать», часто встречающееся у Иоанна сильное слово, которое кратко описывает состояние верующего, который устраивает себе место обитания в Иисусе или с Иисусом. {Например, 1:38 сл.; 4:40; 6:56; 8:31,35; 14:10; 15:4–10.} Обычное значение mone, однако, – временное место для отдыха или стоянка при дороге, где путешественник может подкрепиться во время своего пути. Некоторые комментаторы, пытаясь устранить это значение, предполагают, что здесь это слово означает, прежде всего, движение к грядущей жизни (а не остановку во время пути), но при этом они упускают из виду напрашивающиеся параллели иудейской апокалиптической письменности – отрывки, которые говорят о комнатах, где ду́ши содержатся до дня конечного воскресения. {Движение: например, Westcott 1903, 200; его отрицание, например, в Barrett 1978 [1955], 456 сл. По мнению последнего, 1Ен 39:4 и 2Ен 61:2 указывают на обители, упуская из вида, что в  трывке 1Ен 39, как и, например, в 1Ен 1:8; 22:1–14; 102:4 сл., 4Езд 4:35,41; 7:32, 2Вар 30:1 сл. (см. выше, 174 сл., 180,181), «комнаты» – это место, где праведные души содержатся до дня воскресения. О значении «топе» как временного обиталища см., например, Харитон, Повесть о любви Херея и Каширой 1.12.1; Павсаний 10.31.7; OGI 527.5 (надпись из Иераполиса).} Таким образом, «обители» в этом отрывке лучше всего понимать как надежное место, где умершие могут расположиться и отдохнуть, как паломники в Храме, не столько в течение паломничества по чисто духовным «небесам», но в ожидании воскресения, которое должно наступить в будущем.

> Это приводит нас к обетованию, которое задним числом можно воспринять как самое определенное указание на Пасху:

> Всё это, очевидно, исполнилось в пасхальных повествованиях (20:20). Обещание, что они «увидят» Иисуса вновь (16:16–19, где объясняется этот отрывок), – едва ли просто ссылка на сошествие Духа; нигде больше это обетование не говорит о возможности «увидеть» Владыку. Похоже, что мы слышим здесь о чём‐то (что поздне́е у Иоанна разделяется), что составляет один краткий набор обетовании ученикам. Внутри богословия Иоанна, конечно, важна эта всеохватывающая реальность – то, что Иисус теперь ушел к Отцу и послал Духа на своих последователей, на всех тех, кто верит в него. Но внутри этого не менее важно то, что вместе с воскресением, когда ученики вновь увидели Иисуса после его смерти, занялась заря нового мира, наступил восьмой «день» Божьего творения, и всё отныне должно стать новым. Новое творение, по Иоанну, именно и представляет собой – новое творение, обновление «всех вещей», сотворенных Словом прежде всего (1:3). Пасха – это время, когда истинный свет во тьме светит и тьма не может объять его (1:5, ср. 20:1), потому что «в нём была жизнь» (1:4, ср. 5:26).

> Иными словами, начиная с Пролога своего евангелия, Иоанн устанавливает вехи на пути, на котором Пасха, а не туманное «пойти на небеса после смерти», – желанная цель путешествия. Жизнь, которую теперь Иисус имеет с Отцом, посылая Духа, чтобы разделить внутреннюю жизнь Отца и Сына с учениками (17:20–24), – это жизнь, из которой он в должное время исполнит то, что Отец уже поручил ему, а именно – воскресение умерших к новой жизни (5:25–29). {Представление об Иисусе, воскрешающем мертвых, очень редко встречается в самый ранний период первоначального христианства. Оно достигает расцвета в древней иконографической традиции, где Иисус поднимает Адама и Еву из гроба. Традиция эта, в основном связанная с Востоком, тем не менее достаточно широко распространена, в частности, отразилась в англосаксонской скульптуре кафедрального собора в Бристоле.} Это также подобно представлениям Павла о будущем. Это богатая, многосторонняя совокупность обетовании, которые невозможно свести к спиритуализированной «осуществленной эсхатологии» или платоновскому ожиданию бессмертия, но она остается строго в границах иудейского богословия воскресения и раннехристианских новых толкований этого богословия, сосредоточенных на Иисусе.

> Фактически, Иоанн дает сильное и яркое свидетельство, наряду с Павлом и евангелистами‐синоптиками, о центральном месте «воскресения» в жизни и предании ранней Церкви. Что бы мы ни говорили об исторической ценности его евангелия, сейчас речь не об этом: мы должны убедиться, что предания, которые унаследовал Иоанн, и то, как он их оформил и представил, сохраняют позицию раннехристианской веры в воскресение в рамках иудейских представлений, занимающих одну из крайних положений в спектре верований Древнего мира, а внутри иудаизма сохраняют фарисейские представления о воскресении тела, придавая им своеобразные оттенки и окраску. «Воскресение» у Иоанна никогда не является просто метафорой духовной жизни в настоящем, хотя несомненно включает в себя и такое значение. Когда Иисус говорит «Я воскресение и жизнь», – он раскрывает несколько слоев реинтерпретации: новая жизнь, через которую проглядывают новые возможности в настоящем. «Жизнь грядущего века» вторгается в настоящее, так что верующие могут уже сейчас возрадоваться ей и удостовериться в том, что она продолжится после смерти тела в будущем, созданном Богом; «вечная жизнь» становится, как прежде, иным названием и для промежуточного состояния, и для окончательного. Само обещание последнего воскресения тут снова подтверждается. И все эти новые смыслы возникают вокруг Иисуса. Размышляя об Иоанне, как и о Павле и синоптиках, историк сталкивается с вопросом: почему он изобразил это именно так? Какой веры он придерживался, чтобы этой верой можно было убедительно, с одной стороны, подтвердить веру прошлого, а с другой, – обосновать произошедшую трансформацию иудейского предания?