/предыдущие части: Признать и осознать абсурдность молитвы;
 вырваться из кокона страха и вины; выйти из кустов к Богу;
  молитва и жизнь в миру; молитва и развлечение/

 

> Обесценивание молитвенных состояний

> У великого учителя молитвы святителя Феофана Затворника есть две концепции, чрезвычайно трудные для наших современников: о деле как молитве и о теплоте во время молитвы. Во втором случае критерием без/успешности молитвы выступает тепло в душе́ или его отсутствие. В рамках этого подхода теплота — цель духовной жизни и смысл всех аскетических упражнений. «Тереть надо душу, и согреется. Теплота когда придет, тогда и мысли улягутся — и молитва станет чиста. Всё же от благодати Божией» (Письмо 1457). «Если сердце ваше согревается при чтении обычных молитв, то этим способом и возгревайте сердечную к Богу теплоту» (Наставления в духовной жизни. § 2). Этот «теплоцентризм», как критерий истинной молитвы, говорит о том, что вы на правильном пути, значит, молитва проникает в само естество. Теплота здесь выступает как образ Божия присутствия — это не просто умозрительный пузырь, который вы надуваете своим интеллектом и сами же ему поражаетесь. В то же время святитель Феофан Затворник не поясняет, что именно он вкладывал в понятие теплоты.

> Но нередко святые отцы воспроизводят обратную установку — о том, что молитва должна быть безо́бразной, не нуждаться ни в логической гармонии, ни в визуальных представлениях. В этой инородности и состоит критерий истинности. То есть, если для вашей молитвы необходим длинный витиеватый текст, или конкретное время, или чувство теплоты в душе́, или ощущение боли в ногах, всё это свидетельствует о ее незрелости.

> Природа апелляции к безо́бразности коренится в средневековой традиции православного исихазма. Но нельзя взять кусочек исихазма — как и кусочек мобильного телефона, он не будет работать. В рамках данной молитвенной традиции нельзя обойтись без практик созерцания, позы, дыхания, молчания, концентрации (пресловутого пупка). Всё это — необходимые составляющие техники молитвы. И когда исихасты говорят о безобразности молитвы, мы чувствуем, что в этом есть ценность, и хотим ее скопировать. Но это не работает вне всего комплекса исихастской традиции.

> Вот как об этом пишет Феофан Затворник: «Встречаю у отцев, что, молясь, надо изгонять все образы из головы. Я так и стараюсь делать, напрягаясь стоять в том убеждении, что Бог везде есть... Совсем от образов освободиться не имею успеха... С тем, что в голове бывает тяжело от молитвы с чувством, — не знаю, как быть». «Когда рассердитесь, воображайте, а когда молитесь, отгоняйте все образы. Если допустите образы, то есть опасность начать молиться мечте. Можете вы сказать, что образ, какой де́ржите в уме, — выражает истину? Вот и нельзя... Следовательно, надо навыкать безо́бразности. Но путь один — сердечная молитва. Ум же без образов едва ли может быть».

> Сегодня мы не можем апеллировать к состояниям и переживаниям как к чему-либо ценному и определенному.

> В исследованиях ХХI века было отмечено, что изменения состояний сознания с помощью нейробиологического вмешательства приводили подопытных к ощущению присутствия, эйфории и т.п. Об этом написано немало книг учеными и популяризаторами; например, в статье аргентинского физика и нейробиолога Энзо Талиаезуччи так описывается эффект псилоцибина: «Нейронные корреляты религиозного опыта охватывают участки мозга и лимбической системы, соотносящиеся с теми, которые, в числе прочего, вызывают сон, психоделическое состояние и эпилепсию. Если в соответствующем контексте дать кому-нибудь грибы, то это способствует приобретению религиозного опыта». Мэтью Альпер в книге «Бог и мозг» (2014) выдвигает «этноботанический довод против существования духовной реальности»: «Вся наша „духовная“ когнитивная деятельность, восприятие, ощущения и поведение — проявление унаследованных импульсов, порожденных нейронными связями мозга, а значит, не может считаться признаком какой-либо действительной духовной реальности». В том же направлении двигались авторы популярных книг Д.Хамер, Д.Свааб, Т.Норретрандерс и др. Все они указывают на ненадежность психических состояний как идентификаторов духовности. Православной аскетике знакома такая установка; наиболее усердно ее разрабатывал святитель Игнатий (Брянчанинов), опираясь на цитаты святых отцов. «Приноси Богу молитвы тихие и смиренные, а не пылкие и пламенные... Огнь нечистый — слепое, вещественное разгорячение крови — воспрещено приносить пред Всесвятого Бога», — писал он в трактате «О молитве».

> С другой стороны, ориентир на чистый рационализм («мозги в пробирке» Хилари Патнэма) тоже не может выступать мерилом духовности, так как логизирует {приводит в соответствие с логическими законами мышления – Прим. ред. рассылки.} ментальный мир, который не обязан умещаться в логику.

> Обозначенная дилемма подводит нас к отказу от выявления рецепта правильной молитвы. Как писал Иоанн Кассиан Римлянин, «всех видов молитв столько, сколько в одной душе или во всех душах может порождаться разных состояний и настроений... Никем не могут быть воссылаемы всегда однообразные молитвы. Всякий иначе молится, когда весел... когда угнетается... когда испрашивает» (Добротолюбие. II,9). Итак, сколько людей, столько и видов молитв. В этом контексте правильный рецепт для одного будет неполезен для другого. Таким образом, противоречия в православном наследии относительно пылкости или бесстрастия на молитве, воображения или безо́бразности нужно оставить как есть, без попыток выявить наиболее и наименее православный подход. Если кому-то необходимо увидеть внешний эффект от молитвы, мы, православные христиане, можем свидетельствовать о Боге любовью и адекватностью. Но внутренние параметры молитвенного делания будут обусловлены только личным общением конкретного человека с Богом.