> Люди развязывают войны, потому что боятся, — не столько друг друга, сколько всего вообще. Они не доверяют ни ближним, ни самим себе. Никто ни в чём не уверен — то ли ближний вдруг сорвётся и захочет тебя убить, то ли сам ты, потеряв голову, наложишь на себя руки. Люди не могут довериться никому и ничему, потому что перестали доверять Богу.

> Ненависть к другим — опасна. Но ещё опасней — безотчетная, глубоко спрятанная ненависть к самому себе. Именно она вынуждает нас искать в других то зло, которое мы не способны разглядеть в собственном сердце.

> Видя, как оступаются другие, мы пытаемся навести порядок, уничтожив виновных или, по крайней мере, убрав их с глаз долой. Легко бывает уравнять грех и грешника, когда этот грешник — не мы сами. Себя-то мы бережем: если и подмечаем грех, то не спешим за него отвечать. Мы не привыкли соотносить свои проступки с собственным безволием и злым умыслом. Куда легче всё списать на невольный промах или внушение чуждого духа. Правда, окружающие нам не верят, и мы это прекрасно знаем. Они ведут счёт нашим делам и не дадут нам уйти от ответа.

> Подсознательно стремясь облегчить бремя своей вины, я готов переложить его на кого угодно. Например — на "кого-то", неизвестно как во мне поселившегося. Сделав очередную гадость, я сваливаю всё на него, но и тут совесть моя неспокойна. Слишком многое ей непонятно, да и этот "некто" слишком ей дорог. Как же тут не поддаться искушению и не высмотреть таящееся во мне зло в ком-то другом? Чем грешней окружающие, тем праведней я сам.

> В довершение всего мы непомерно раздуваем свою восприимчивость ко злу и принимаемся корить себя даже за то, что неплохо само по себе. Мы только и думаем о разлитом повсюду зле. Все свои душевные силы тратим на то, чтобы обезвредить его, покарать, изгнать, одним словом — избавиться от него любым доступным нам способом. Мы так распаляемся, что в конце концов выбираем насилие. Нам непременно нужно кого-то убить или что-то разрушить, да и воображение уже нарисовало врага, козла отпущения, на которого мы готовы свалить мировое зло. Он — источник порчи, разжигатель вражды. Уничтожим его — и все помирятся; не будет больше ни зла, ни войн.

> Такого рода фантазии особенно опасны тогда, когда за ними стоя́т искусные построения и псевдонаучные мифы, — наподобие тех, что принимают на веру марксисты. Впрочем, ничем не лучше туманные, путанные, часто не имеющие твёрдых основ и даже бессовестные измышления, которые на Западе выдаются за религию или философию.

> Сегодня, когда мир словно обезумел; когда никто не знает, что думать, а на самом деле — не берёт на себя ответственность подумать; когда человек, отрываясь от реальности, с головой уходит в собственные фантазии и не слышит здравых рассуждений о морали; когда все его силы уходят на то, чтобы какой-нибудь новой выдумкой оправдать свою моральную несостоятельность, — сегодня становится ясно, что никакие усилия и добрые устремления миротворцев не спасут мир от новой бойни и всеобщего разрушения. Всё очевидней становится разрыв между благой целью и негодным результатом, между вялым стремлением к миру и рьяной подготовкой к войне. Международные встречи всё больше походят на посмешище, как бы тщательно и умело их ни готовили. Тем, кто пытается наладить диалог, больше не верят. Более того, их презирают и ненавидят. И именно этих "людей доброй воли", хоть что-то сделавших для примирения, скоро начнут нещадно поносить и гнать. В конце концов их принесут в жертву обуявшей человека ненависти к самому себе, которую они, к несчастью, только распалили бесплодностью своих благих начинаний.

> Мы, видимо, всё ещё находимся в плену суеверий и по привычке считаем, что всякий потерпевший неудачу был так или иначе нечестен и виноват, а неудача дана ему в наказание. Если человек не осуществил своих благих замыслов, мы склонны думать, что он допустил какой-то промах — согрешил или просто ошибся. Чужие ошибки выводят нас из себя. Того, кто их делает, мы или судим свысока, или свысока же прощаем. Мы не можем ни пожалеть его, ни принять смиренно и с пониманием. Оттого-то мы никак не поймём простой истины, которая помогла бы нам выйти из политического и нравственного тупика: все мы в той или иной степени никуда не годны, все виноваты, все ограничены, все ослеплены жадностью, самодовольством, гневом, притворством, все раздвоены и обманываем самих себя.

> Отвергая благое в намерениях ближних, будучи не в силах рассудительно и терпеливо обходиться с несовершенными плодами их действий, мы невольно выказываем собственную злонамеренность, нетерпимость, слепоту, нравственное и политическое шарлатанство.

> Мы были бы гораздо ближе к настоящему миру, если бы трезво осознали, что наши политические идеалы надуманы и иллюзорны; что мы защищаем их далеко не из чистых побуждений и потому не видим ничего хорошего или полезного в идеалах своих противников (которые, конечно же, могут оказаться иллюзорнее и бесчестнее наших). Мы не продвинемся ни на шаг, пока не признаем, что политика — это клубок добра и зла. И хотя зла в ней, видимо, больше, мы должны упрямо надеяться, что в ней есть и доброе.

> Кто-то скажет: "Сто́ит нам согласиться, что все одинаково неправы, как наша политическая воля будет парализована. Действовать можно, только сознавая собственную правоту".^* Отвечу на это, что наша политика будет действенной лишь тогда, когда мы осозна́ем, что одна какая-то партия или страна просто не может избавить мир от всех его бед и что избавления нужно искать сообща.

> Всё это я говорю не для того, чтобы мы развивали в себе комплекс вины. Если бы мы считали себя заведомо и во всём "неправыми", мы сняли бы с себя всякую ответственность. Зачем что-то решать, когда всё предельно просто? Поймём же, что каждый из нас и все мы вместе — не безупречные добряки и не отпетые злодеи, что добро и зло перемешаны в нас таинственным и необъяснимым образом. Не преувеличивая собственных заслуг, будем держаться за присущую нам малую толику добра. Будем защищать свои истинные права, ибо не признавая их за собой, мы не признаем их и за другими. Будем однако помнить, что мы вольно или невольно попрали права наших ближних. И неважно, сами мы дошли до этого или ближние упрекнули нас, не пощадив нашего самолюбия.

> Принципы, на которых стои́т личная нравственность и которые вносят гармонию в семью или какое-то другое малое сообщество, годны и для целых стран, и для всего мира. Однако в нашем теперешнем положении, как, впрочем, и в любом другом, глупо ожидать, что мир примет эти принципы, вняв чьей-то нравственной проповеди. Невероятно, чтобы они повсеместно возобладали потому лишь, что какая-то часть политиков в одночасье внутренне переродилась. Бессмысленно и даже смешно строить политические планы в надежде на нравственное прозрение правителей — дело совершенно непредсказуемое и субъективное. Однако вне политики, в среде верующих, вполне позволительно надеяться на это таинственное превращение и даже молиться, чтобы оно совершилось. Мы можем и должны верить не столько в то, что те, от кого зависит мир на этой земле, "обратятся" по прямому наитию свыше, сколько в то, что, несмотря на свои упрямство и предрассудки, они всё-таки не совершат роковой ошибки.

> Наивно и глупо ждать, что люди начнут доверять друг другу. Но почему бы им не научиться доверять Богу? Почему бы им не понять, что, как бы они ни были злы и немощны, таинственная сила Божия способна необъяснимым образом защитить их от них самих; что Бог способен превратить зло в добро? () Приняв и полюбив Бога, который бесконечно мудр и не оставляет нас даже тогда, когда мы отчаянно злоупотребляем своей свободой, мы смогли бы полюбить своих врагов. Мы смогли бы полюбить грешников так же, как их любит Бог. Пытаясь любить тех, кому мы не доверяем, неся хоть малую часть их греховного бремени, ставя себя на их место, мы строим мир, покоящийся не на человеческой хитрости, а на непостижимой милости Божией.

> Ибо только любовь — а значит, и смирение — способна изгнать страх, лежащий у истоков войны.

> Что проку рассылать по почте открытки, увещая людей "молиться о мире", когда миллионы уходят на подводные лодки, бомбы и ракеты? В Новом Завете это зовётся "хулой на Бога", куда более страшной, чем хула безбожников. Мы словно в насмешку копим горы оружия, защищаясь от тех, кто искренне верит, что Бога нет, и уповает только на свою силу. Страшно сказать, но, доверяя Богу, мы готовы уничтожить своих врагов прежде, чем они уничтожат нас! Мы идём на это, даже рискуя погибнуть вместе с ними!

> Я не хочу сказать, что молитва исключает все прочие человеческие средства, помогающие достичь естественного блага и законной цели. Можно же молиться о телесном здравии, принимая при этом лекарства, предписанные врачом. Человек верующий так обычно и поступает. В разумном сочетании оба средства ведут к одной цели.

> Представьте теперь, сколько денег, сил, страсти, труда уходит на оружие, которое вскоре устаревает и превращается в хлам. Сравнимо ли с этим наше жалкое "молитесь о мире" на дешёвой открытке? Сравнимо ли наше благочестие со смертоносным разрушением, которое мы поощряем без малейшего стыда и раскаяния? Нам, видимо, и в голову не приходит, что невозможно молиться Богу мира (который заповедал нам любить друг друга, как Он возлюбил нас¹, и который сказал, что взявший меч от меча и погибнет²), одновременно обрекая на гибель уже не тысячи, а миллионы людей — солдат, мужчин, женщин, детей, всех без разбора, включая почти наверняка и нас самих!

> Хорошо, когда больной, помолившись, принимает лекарства. Но как понять того, кто просит исцеления и глотает яд?

> Молясь о мире, я прошу Бога умиротворить не одних только русских и китайцев, но и мой собственный народ, и меня самого. Я прошу защитить меня не только от "красных", но и от безрассудства и слепоты моих соотечественников. Молясь о мире, я прошу угасить воинственный пыл врага и одновременно — воинственный пыл моей страны, которая делает всё, чтобы война стала неизбежной.^* Иными словами, я прошу, чтобы русские сложили оружие и оставили нас в покое, и одновременно — чтобы и мы, и русские пришли в себя и научились всё решать сообща, а не готовили всеобщее самоубийство.

> Я прекрасно понимаю, что не иду в ногу с научным веком, кажусь наивным и старомодным. Но ведь владеющая умами псевдонаука не может предложить и этого! Надо, впрочем, отдать должное самим учёным-ядерщикам: нравственная сторона дела волнует их больше, чем кого бы то ни было, и они одни осмеливаются время от времени открыть рот и что-то пролепетать.

> Но их не слышат!

> Если бы люди действительно хотели мира и искренне просили о нём Бога, Он дал бы просимое. Но почему Он должен давать то, чего никто по-настоящему не хочет? Люди стремятся к чему угодно, только не к миру.

> Для одних мир — это свобода безнаказанно и беспрепятственно грабить, наживаясь за чужой счёт. Для других — свобода упиваться всеми доступными благами, не отвлекаясь на тех, кого алчность богачей довела до полного истощения. Для всех почти мир — это преграда для внешнего произвола и физического насилия, которые мешают удовлетворять животную тягу к комфорту и наслаждениям.

> Люди просят у Бога воображаемого "мира" и недоумевают, почему их молитва остаётся без ответа. Они не понимают, что Бог уже ответил, дав им просимое, — ведь их мир — это разновидность войны. "Холодная война" родилась из ложных представлений о мире. В экономике, политике, этике люди знают только принцип "каждый за себя", и нелепо думать, будто мир, стоящий на иллюзиях и фантазии, окажется прочным.

> Итак, люби́те не свой выдуманный мир, а прежде всего друг друга и Бога. Ненавидьте не тех, кого считаете разжигателями войны, а ненасытность и хаос в собственных душах, — войны рождаются только оттуда. Если вы любите мир, ненавидьте несправедливость, тиранию, алчность, — но только в самих себе, а не в ближних.

---

> ¹ "Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас" (Ин.15:12).

> ² "Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут" (Мф.26:52).

* Автор пишет эти строки в контексте "холодной войны" и гонки вооружений. Разумеется, утверждение, что все стороны конфликта одинаково неправы ложно в отношении сторон военного вторжения.  — Прим. ред. рассылки.