"Грех" и "Грехопадение" у о.А.Шмемана * * * === Первородный грех (грехопадение) Христианское учение о грехе Суть христианского учения о грехе в том, что человек отказался от жизни с Богом и для Бога и выбрал жизнь для себя. Человеческая жизнь есть сплошная зависимость: от воздуха, пищи, света, тепла, воды. Человек подчинен миру. Но в таком подчинении христианство видит падение человека и то, что оно называет первородным грехом (см.: [1, с. 200-201]). «По библейскому … рассказу, человек получил в пищу весь Mip, кроме «запретного» плода. И вот человек этот плод съел, не поверив, не послушавшись Бога… Плод этого дерева, в отличие от всех других, не был Божиим даром человеку. На нем не было благословения Божия, и, пожелав его, человек пожелал иметь жизнь не для Бога, а для себя и потому, съев этот плод, подчинил себя пище… стал до конца рабом Mipa и своей зависимости от него» [1, с. 200]. Порабощение грехом В грехопадении человек стал рабом мира и рабом греха. Для современного человека идея порабощенности греху непонятна. «…Под грехом христианство разумеет не тот или иной грешок, недостаток или даже падение - нет, но то внутреннее отпадение от Бога, от Его истины и духовного закона, которое выражается в первую очередь в нашем самодовольстве и нравственном минимализме. Грех не в том, что мы падаем и грешим. Грех в том, что мы уже не замечаем настоящего падения, не замечаем самой падшести нашей жизни, считаем ее нормальной и естественной» [1, с. 216]. Мы не осознаем своей порабощенности грехом, а потому и не хотим свободы от него. И этот отказ от свободы есть то, что называется в христианстве грехом (см.: [1, с. 216]). Отпадение от Бога, отказ от свободы, разделение во всем, распад жизни - плод и последствие греха. Но христианство утверждает, что именно от этого греха, от этого отпадения, от этого разрыва с небом пришел спасти нас Христос. (см.: [1, с. 228]). Прощение грехов Исправить последствие греха: восстановить единство, вернуть целостность, воссоединиться в любви может только взаимное прощение. «Осознать свою разделенность с другими как грех, хотеть его преодолеть - это значит - уже простить. Прощение есть таинственный акт, в котором восстанавливается утраченная целостность и воцаряется добро. По закону всякий согрешивший против меня должен быть наказан, и законность будет восстановлена. А по совести, по закону нравственному важно восстановление не законности, а целостности, единства и любви. Сделать это может только взаимное прощение» [1, с. 261]. «Если мы прощаем друг друга, то и Бог прощает нас, и только в этой взаимосвязанности прощения нашего и прощения свыше очищается совесть, воцаряется свет, которого на глубине своей жаждет человек. Ибо по-настоящему важны для него не внешний порядок, а чистая совесть - тот внутренний свет, без которого не может быть подлинного счастья» [1, с. 261]. Рабство Рабство греху Христианство утверждает, что человек, не пришедший к Богу не познавший Истину, не свободен – он раб. Раб законов природы, материи, времени, пищи, греха и смерти. Но в наши дни основной и самый страшный обман состоит в утверждении, что человек уже свободен, уже не раб, а потому не надо больше искать и добиваться какой-то иной свободы, иного освобождения (см.: [1, с. 219]) «Раб, знающий, что он раб, может мечтать о свободе, любить ее как предел желаний, как смысл жизни. Но раб, считающий себя свободным, потому что так сказали ему его руководители и вожди, - это последний предел рабства, ибо оно воспринято сознанием как норма» [1, с. 219]. И именно в таком обмане - вся античеловечность нашего времени. Рабством в духовном смысле понимается прежде всего порабощенность человека греху. Современному человеку порабощенность греху часто непонятна. «В подавляющем большинстве мы считаем себя неплохим людьми - «не хуже и не лучше других». Что же касается недостатков тех или иных грешков, сделок с совестью, падений, то все это, в сущности, «нормально», в порядке вещей - у кого же всего этого нет? Все мы люди, все мы человеки, слабые и грешные, но в последнем итоге совсем недурные» [1, с. 216]. Христианство под грехом разумеет не тот или иной грех, недостаток, но то внутреннее отпадение от Бога, от Его истины и духовного закона, которое выражается в первую очередь в нашем самодовольстве и нравственном минимализме. «Грех не в том, что мы падаем и грешим. Грех в том, что мы уже не замечаем настоящего падения, не замечаем самой падшести нашей жизни, считаем ее нормальной и естественной» [1, с. 216]. Рабство миру Порабощение греху началось с грехопадения, оно же и есть начало порабощения человека пище миру и смерти. «Смысл этого рассказа о грехопадении простой: человек поверил, что от одной пищи, т.е. от одной зависимости от нее, получит то, что дать ему может только Бог. Путем пищи он захотел освободиться от Бога, и это привело его к рабству пище. Через пищу человек стал рабом мира, но это значит также - и рабом смерти» [1, с. 258]. === https://kateheo.ru/library/manuals/slovar-po-voskresnym-besedam-protopr-aleksandra-shmemana (ссылки на "Беседы на Радио Свобода") * * * Зло иррационально. И это не очередная теория, не абстрактный принцип, а то, что известно человеку из его непосредственного, каждодневного опыта. Об этом же свидетельствует и все искусство. Не случайно одной из главных тем поэзии всегда была любовь и связанное с нею страдание. Какими теориями, какими идеологиями объяснить, например, муки неразделенной любви, ужас измены, разлуки, расставания? Как бы рационально ни перестраивали общество, экономику, аппарат власти и т. п., этот неподвластный времени опыт личного страдания все равно остается. Я говорю об этом опыте потому, что на его примере лучше всего видна нищета всех современных теорий будущего счастья. Допустим, что все, наконец, будут сыты, что удастся победить нищету и голод; допустим, что в мире, как обещают все идеологи счастья, введены будут равенство, справедливость и максимальное удовлетворение всех житейских нужд; допустим, наконец, что каждый получит возможность свободно избирать род жизни, труда и развлечений. Все это, сколь ни кажется утопическим, в плане рациональном хотя бы допустимо, как допустим, к примеру, прогресс в области медицины и связанное с ним сокращение физических страданий. Но, быть может, именно тогда, когда в разуме и воображении мы уже построили всеобщее счастье, становится очевидно, что зло, подлинное зло, глубже всего этого и корень его иррационален. Недаром библейский рассказ о происхождении зла первое обнаружение его связывает не с недостатками мироустройства, а с раем. Ибо, согласно Книге Бытия, именно в раю, т. е. в полноте радости и блаженства, первочеловек Адам захотел… о, не зла как такового, конечно, а того, что привело к грехопадению, в котором христианская вера всегда видела проявление глубинной сущности зла. Чего же захотел первочеловек Адам? Упрощая, можно сказать, что захотел он жизни для себя и только с собою; власти, ничем не ограниченной; смысла, им самим созданного. Устами Бога-Творца Библия говорит об этом так: Адам захотел быть как Бог (Быт 2:22). Жизнь дана была человеку затем, чтобы смысл ее лежал вне его — в любви, самоотдаче, служении и радости от них. Но именно этот смысл человек отверг и продолжает отвергать в теориях и идеологиях, сулящих ему как-будто всецелое и окончательное счастье. Ибо все эти теории и идеологии сходятся в том, что счастье есть полное удовлетворение внешних нужд и потребностей человека. "Корень всех зол", https://www.mgarsky-monastery.org/kolokol/975 * * * Взлетов, удач, потрясающих достижений цивилизации оспаривать не приходится, и я уверен, что почти никто из нас, сидящих здесь, если он в здравом уме и твердой памяти, не захотел бы вернуться даже в самое романтизированное средневековье. Но если говорить с религиозной точки зрения, вряд ли можно оспаривать то, что постоянной доминантой в истории нашей современной цивилизации, отличительным ее свойством было с самого начала систематическое возвеличивание человека, - парадоксально, путем систематического умаления, урезывания самого понимания человека, интуиции его природы, призвания и замысла. В этом - специфический парадокс нашей цивилизации. С одной стороны, наш мир более, чем какой-нибудь другой мир, предшествовавший ему, можно назвать антропоцентрическим. С другой стороны, этот окончательно оказавшийся в центре человек - явление очень небольшого калибра. Попробую пояснить эту мысль. Почти все цивилизации, предшествовавшие нашей, в сущности, смотрели вверх - на высшее, горнее и идеальное. И в этом высшем, горнем и идеальном видели меру и объяснение всего: мира, человека, жизни. Спор всегда шел только о том, как понимать это горнее и как жить им. Это могли быть очень горячие споры, но споры внутри того же смотрения вверх. Поэтому, несмотря на всю глубочайшую разницу между Афинами и Иерусалимом, между Библией и Элладой, христианство все же смогло в так называемый "отеческий век", век святых отцов, воплотить и выразить себя на языке, в категориях и формах эллинизма, создать христианский эллинизм. Поэтому, несмотря на радикальное отвержение язычества и языческой священности, Церковь смогла в час победы над язычеством выразить свою веру, свою надежду и свою любовь в символах дохристианской священности. И именно на этой почве, на этом общем устремлении вверх выросла та христианская цивилизация, которую сегодня принято развенчивать и обвинять во всех смертных грехах, от которой принято отрекаться, как от чего-то постыдного и изжитого, и которую, по всей вероятности, так ненавидят сегодня за то, что в самом сердце ее, как бы мы ее ни анализировали, как бы не сводили к тому или иному принципу, сияет высокий, такой неизреченной красоты и глубины образ человека - человека, пронизанного божественным Светом. Для меня нет сомнения в том, что отречением от этого образа неизреченной Славы началась наша, пока что последняя по счету цивилизация. Началась с того, что в богословской аналогии следовало бы назвать вторым грехопадением. Христианское богословие открыло нам, что человек пал потому, что хотел стать как Бог, но без Бога, что он хотел удовлетвориться своей человечностью, а это значит урезать и ограничить в самом себе свою жажду абсолютного. Уже тогда, в раю, змей нашептал ему слова: "Человек есть мера всех вещей". Уже тогда, в раю, змей внушил ему, что смирение, в котором больше, чем в чем бы то ни было, раскрывается божественность человека, - это рабство, а вот гордость маленького человека - это свобода и царство. И по аналогии с этим первым грехопадением я говорю и о втором грехопадении, более страшном, ибо это второе грехопадение, этот отказ от образа неизреченной Славы, произошел после того, как Христос просиял в мире, уже после того, как раздались все слова, все молитвы, все гимны о подлинном небесном призвании человека. "Можно ли верить, будучи, цивилизованным?", http://www.sinergia-lib.ru/index.php?page=schememann_a * * * Не случайно библейский рассказ о грехопадении сосредоточен опять же на пище. Человек съел запретный плод. Помимо всяких прочих толкований, плод этот отличается от всех остальных плодов в раю: он не был предложен в дар человеку. Не дарованный, не благословенный Богом, он был «пищей в себе», а не в Боге, образом мира, любимого ради самого себя. Любить нелегко и человек предпочел оставить любовь Божию без ответа. Человек возлюбил мир – но, опять таки, не в Боге, не как общение с Ним. И такое, прежде всего, эгоистическое отношение к миру, стало постепенно чем-то само собою разумеющимся. Человек стал воспринимать мир «как таковой», ограниченный самим собою, а не пронизанным присутствием Бога. Это и есть мир, называемый в Евангелии – «миром сим», миром собою живущим и в себе заключенном. И уже привычным стало жить не вознося благодарение Богу за дарованный Им мир, естественной – утрата евхаристического отношения к творению Божьему. Наш мир есть падший мир, ибо он утратил сознание, что Бог есть все во всем (1Кор.1:28). И это пренебрежение Богом и есть первородный грех, в котором задыхается жизнь. Ибо даже религия в этом падшем мире не может ни исцелить, ни исправить его, потому что она согласилась низвести Бога в область «священного», противопоставить Его «миру профанному». Религия – и это очень страшно – примирилась с «секуляризмом», тогда как Бог оказался удаленным в сферу «священного». Изначальное назначение человека состояло в постоянном претворении человеком своей естественной зависимости от мира в причащение божественной жизни, которая была, согласно Евангелию, «светом человеков». Он был создан священнослужителем благодарения. Принося мир Богу, он-в этом отношении, в этом благодарении – получал дар жизни. Но грехом он лишился этого священства. Его зависимость от мира стала всецелой. Его любовь сбилась с пути. Он по-прежнему любит, по-прежнему алчет. Он сознает свою зависимость от того, что вне его. Но и любовь его, и зависимость отнесены к миру, только к миру. Человек забыл, что сами по себе – этот мир, его воздух, его пища, не могут дать нам жизнь, что они – источник жизни постольку, поскольку они получены и приняты «ради Бога» и в Боге, как носители Божественного дара жизни. В мире, воспринимаемом как самоцель, все приобретает самодовлеющую ценность, но, тем самым, утрачивает и всякую ценность, ибо смысл и ценность всего – в Боге, и мир наполняется смыслом только тогда, когда он становится таинством Божественного присутствия. «Естественный» мир, оторванный от источника жизни, это – мир умирающий и, вкушая этой тленной пищи, человек, на деле, причащается смерти. Да и сама наша пища мертва и ее приходится хранить в холодильниках, словно труп. «Возмездие за грех – смерть» (Рим.6:23). И жизнь, которую избрал человек – ущербленная и смертная жизнь. Бог показал ему, что вкушение земной пищи, которое человек сам избрал, приведет его в землю, из которой взяты и пища и человек: «Ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт.3:19). Человек утерял подлинную – евхаристическую – жизнь, потерял жизнь самой жизни. Он перестал быть священником мира и стал его рабом. Согласно библейскому рассказу, произошло это «во время прохлады дня», т.е. ночью. И когда Адам покинул райский сад, его жизнь перестала быть евхаристией – благодарственным приношением мира Богу – с собою, во тьму, он увел и мир. В византийском песнопении, описывающем изгнание человека из рая, Адам сидит перед вратами рая, лицом к нему, и плачет. Это – образ человека в падшем мире... * Отвлечемся на время от темы пищи. Мы начали с нее с одной лишь целью – освободить понятия «сакраментальный», «евхаристический» – от тех напластований объяснений, которыми они обросли за века «школьного» богословия, употребляющего их почти исключительно в рамках противопоставления «естественного» и «сверхъестественного», «профанного» и «священного», т.е. того противоположения религии, с одной стороны, жизни с другой, которое делает невозможным ни преображение жизни, ни осмысление религии. Но «первородный грех» состоит не в том, что человек «ослушался» Бога, нарушил «религиозные правила». Грех состоит в том, что он перестал алкать Бога, перестал свою жизнь опознавать как таинство общения с Богом. Грех – не в пренебрежении «религиозными обязанностями», т.е. религией, а в том, что Самого Бога человек стал воспринимать в категориях «религии», и это значит в противопоставлении Его – жизни. Единственное настоящее грехопадение человека – неевхаристическая жизнь в неевхаристическом мире. Грех человека не только в предпочтении мира Богу, не в нарушении равновесия между духовным и материальным, а в том, что мир сделался миром материальным, тогда как его надлежало претворить в жизнь в Боге, исполненную смысла и духа. Христианство, однако, благовествует, что Бог не оставил человека в изгнании, не обрек его лишь на тоску по подлинной жизни... Бог сотворил человека «по сердцу своему» и для себя, и вот, сама свобода человека есть усилие понять гложущий, таинственный голод... И эти потемки, эту тоску по потерянному раю. Бог освятил Своим светом. И сделал Он это не только чтобы спасти человека, но и в исполнение предвечного о нем замысла, чтобы мог понять человек – Куда и к Кому извечно зовет его неумолимый голод. "За жизнь мира", https://azbyka.ru/otechnik/Aleksandr_Shmeman/za-zhizn-mira/1 * * * Вся перспектива жертвы определяется отправной точкой. Здесь начало предшествует всякому греху или злу; оно связано с тем, что принадлежит подлинной жизни. Затем наступает следующий этап: зло, предательство, страдание и смерть. Жертва остается, но обретает новую силу и переходит к третьему этапу, имеющему эсхатологическое значение как конец всех вещей, исполнение всего в совершенной жертве, совершенном общении, совершенном единстве. Вот три измерения жертвоприношения, которые, как мне кажется, надлежит восстановить в интересах взвешенной оценки и последовательного богословия жертвоприношения. Полагаю, что все эти аспекты — благодарение, общение, даяние (предложение), причастие (разделение), преображение — равно существенны и равно необходимы для того, чтобы подход наш был всесторонним. В связи с идеей общения возникает вопрос о человеческом участии: как исполняет человек свою жертвенную роль? Быть может, Бог тоже нуждается в пище? И здесь, пожалуй, следовало бы поразмыслить о значении пищи в истории творения и грехопадения. Согласно мифологии творения, человек создан голодным существом — вот почему Бог сотворил мир как его пищу. Человек — существо зависимое, и зависимость эта есть объективное рабство. Но если Бог — господин, а мы — всего лишь рабы, что может получить Он от вселенной, где все от Него зависит? Здесь-то и вступают в дело жертвоприношение и священство. Священник — прежде всего жрец (я не говорю сейчас о священстве в церковном понимании) и, следовательно, человек, который в состоянии свободно изменять эту зависимость; он есть человек, способный сказать: «Благодарю». В тот миг, когда созданный Богом раб может возблагодарить Его за жизнь и пищу, раб этот становится свободным; жертва, принесение благодарения есть освобождение. Я всегда понимал грехопадение (или то, что зовется «первородным грехом») как утрату человеком желания быть священником. Можно сказать и иначе: у человека зарождается желание быть не священником, а потребителем, и тогда он шаг за шагом приходит к мысли, что есть и жить — его неотъемлемые права, которые наделе суть всецелое рабство, ибо «правам» нет конца. В романе Достоевского «Бесы» выведен человек, домогающийся последнего права — права быть богом и совершающий самоубийство из желания доказать, что он свободен, как Бог. Но истинно свободными делают нас жертвоприношение, благодарение и хвала. Тайна пищи в том, что она не имеет никакого смысла, если не становится жизнью. Пища, какую я ем, — мертвая, и ее воскресение во мне должно быть чем-то большим, чем калории и белки; поистине, она должна быть таинством жертвоприношения. Следует остановиться на высшем акте жертвоприношения, который есть мученичество, и оно представляется мне отличным от героизма. Последний встречается почти повсеместно, даже среди животных. Безусловно, это очень почтенная добродетель, и я не намерен ее очернять, но мученичество — нечто совсем иное. Мученики были свидетелями — свидетелями преображения и смерти. То, что разрушил Христос, было не физической, а духовной смертью, которая есть отчуждение, в котором мы живем, — отчуждение друг от друга, от мира, от природы, от Бога и, прежде всего, от самих себя. Первый христианский мученик — архидиакон Стефан — незадолго до смерти воскликнул: «Вижу небеса отверстые!» (ср. Деян. 8:56). Он свидетельствовал о смерти, которая стала жизнью. «Дни рождения» мучеников празднуются Церковью в дни их кончины, в эти дни они «родились». Смерть свою мученик видит не приращением капитала добрых дел, которым впоследствии может распорядиться Церковь, но жертвой любви и хвалы; ему дана фантастическая привилегия соединиться с Христом в смерти, которая не есть случайность, но кульминация жизни, переполненной через край. Но чтобы постичь истинное назначение страдания, незачем стремиться к мученичеству. Все мы страдаем, и обычно — крайне пассивно. Но есть иного рода страдание, которое я принимаю на себя, когда «жертвую» или «отрекаюсь» от чего-нибудь. Это страдание того, кто обратился от падения. Один русский поэт сказал: «И на строгий Твой рай силы сердцу подай». Он употребил слово «строгий», а это совсем иное, чем обычная верность принципу удовольствия, уверенность, что в жизни вечной все будет легко. Его мысль, скорее, в том, что страдание есть средство возврата, открытия и возрастания. Мысль, что страдание — это условие роста и потому все, что растет, страдает, встречается и у Тейяра де Шардена. Равным образом и свободно избранное страдание существует постольку, поскольку у меня нет иного пути к подлинному моему «я». Бог не создавал страдания, я создал его сам — своим отпадением от истинной жизни. Возвращение к ней болезненно и требует дисциплины. Все это ставит обширный вопрос о современном отношении к жизни и медицине. Да, потрясающие успехи медицинской науки сегодня налицо, но я опасаюсь, что мы вскоре придем к обществу, где страдание, попросту говоря, будет запрещено законом. Я не шучу, это и в самом деле очень страшно. Вот уже и в церковной проповеди весьма затруднительно говорить о вещах, вызывающих у прихожан тревогу. Проповедовать во всех случаях необходимо лишь то, что «хорошо кончается». На мой взгляд, религиозной реакцией здесь должно быть восстановление истинного смысла страдания, и я вижу, как люди, уже не способные встретить страдание лицом к лицу, впадают в душевное расстройство. Концепция всеобщего благосостояния близка к тому, чтобы объявить страдание преступлением против естества: вы не должны страдать! Я не верю, что Бог создал страдание и смерть. Он не создал мир, где всякая любовь оканчивается разлукой, где все прямо противоположно тому, на что мы надеемся; и литургия, дабы помочь нам уяснить это, возвращает нас к мгновению, когда Бог, создавая мир, увидел, что все «хорошо весьма». Лишь когда разрушается то, что «хорошо весьма», можно дать любую цену за его воссоздание. Эта цена — наше соучастие: жертва существует не ради одной нашей выгоды. К той энергии, что есть в мире, она добавляет энергию, воссоздающую жизнь. Христос прибегает к самому сильному оружию и превращает смерть в служанку жизни, соделав Свою смерть жертвой и принеся эту жертву с любовью. Даже смерть претворяет Он в жизнь. И причастниками и свидетелями этого являются мученики. В жертве присутствует величайшая смысловая глубина, и разрушенный в наши дни синтез всех ее аспектов требует восстановления. Доля истины присутствует, наверное, почти в любой теории — надо лишь собрать их вместе и начать с жертвы как с самого содержания богосозданной жизни, ибо Сам Бог — всегда жертвенный, неизменно дающий и неизменно причастный Своему творению; единственное, что ищет Он в ответ и что составляет Его «пищу», есть любовь. Жертва и богослужение, http://www.odinblago.ru/shmeman_zhertva/ * * * Освящение Наше благоговение и поклонение никогда не относятся к "материи", а всегда к тому, =явлением и присутствием= чего она является. Всякое =освящение= в Церкви не есть создание "священных предметов", своей священностью противоположных "профанным" (неосвященным), а =отнесение= их к изначальному, а вместе с тем и конечному смыслу, к Божьему замыслу о них. Ибо весь мир был создан как "престол Божий", как храм, как символ Царства. Он весь по замыслу =священен=, и сущность его — в словах Бога ="хорошо весьма"= (Быт.1)... И =грех человека в том и состоит, что он затмил это "хорошо весьма" в самом себе, и тем оторвал мир от Бога, сделал его "самоцелью", а потому — и распадом, смертью...= (http://messia.ru/r2/1/130.htm по книге: протопресв. Александр Шмеман "Евхаристия: Таинство Царства", гл. 3.VI) /+см. тж. http://messia.ru/r2/2/211.htm - протопресв. Александр Шмеман о празднике Преображения ('Освящение плодов')/ Жажда Бога и жертва =Захотеть Бога.= Это значит, прежде всего, всем существом узнать, что =Он есть=, что вне Его - мрак, пустота, бессмыслица, ибо в только в Нём - причина, смысл, цель, радость всего существующего. Это значит возлюбить Его всем сердцем, всем разумом, всем существом. И это значит, наконец, испытать и познать беспредельность нашей оторванности от Него, нашу страшную вину и одиночество в этом отрыве. Узнать, что в последнем итоге =есть лишь один грех=: не захотеть Бога и оторваться от Него, и есть только одна печаль - "не быть святым", не иметь освящения - единства с единым Святым... Но там, где есть эта жажда Бога, это сознание греха и эта тоска по подлинной жизни, там неизменно есть жертва. В жертве человек отдает себя и свое Богу, потому что, узнав Бога, он не может не любить Его, а возлюбив - не стремиться к Нему, к единству с Ним. А т.к. на этом пути к Богу стоит и загромождает его грех, то в своей жертве человек ищет также прощения и искупления; он приносит ее в умилостивление за грехи, он вкладывает в нее всю боль и муку своей жизни, чтобы страданием, кровью, смертью, наконец, искупить свою вину и воссоединиться с Богом. И как бы ни затемнялось и ни огрублялось религиозное сознание, как грубо, утилитарно, по-язычески ни понимал человек и своей жертвы, и то, во имя чего, и кому он ее приносит, в основе ее неизменно оставалась исконная, неистребимая жажда Бога. И в своих бесчисленных приношениях, закланиях, всесожжениях, человек, пускай впотьмах, пускай дико и первобытно, но искал и жаждал Того, Кого не может перестать искать, ибо Он для Себя создал нас и не успокоится сердце наше, пока не найдет Его (бл. Августин). Однако все эти жертвы были бессильны уничтожить грех и восстановить полноту утерянного человеком единства с Богом. К ним ко всем, а не только к ветхозаветным жертвам, можно отнести слова Послания к Евреям: они никогда не смогут "сделать совершенными приходящих с ними, иначе бы перестали приносить их; потому что приносящие жертву, быв очищены однажды, не имели бы уже никакого сознания грехов" (10,1-2). Они были бессильными потому, что, хотя и исполненные жажды Бога и единства с Ним, сами они оставались =под законом греха=. А грех - это не вина, которую можно загладить и искупить, внеся, пускай и самую высокую, цену. =Грех - это, прежде всего, отрыв самой жизни от Бога, и потому - такое падение и распад ее, в которых вся она, а не только отдельные грехи, стала греховной, смертной.= И не может быть у этой падшей жизни, целиком подчиненной закону греха, силы саму себя исцелить и возродить, снова наполнить Жизнью, снова сделать освящением... В ней остаются порыв, жажда, раскаяние, их вкладывает человек в свою религию и в свои жертвы, но эта религия и жертвы не могут спасти человека от порабощенности греху и смерти, как не может падающий в пропасть сам остановить своего падения, заживо погребенный - высвободить себя, мертвый - воскресить себя. =Спасти=, именно спасти, - ибо в спасении, а не просто в помощи нуждается наша жизнь, - может только Бог. Только Он может исполнить то, бессильной мольбой о чём остаются все жертвы, чаянием, прообразом, предвосхищением чего все они были. Он исполнил это в последней, совершенной и всеобъемлющей жертве, в которой Он отдал Сына Своего единородного для спасение мира, в которой Сын Божий, став Сыном Человеческим, принес Себя в жертву за жизнь мира. В этой жертве исполнилось и совершилось всё. В ней очищена, восстановлена, явлена во всей сущности и полноте сама жертва, ее предвечный смысл как совершенной любви и потому совершенной жизни, состоящей в совершенной самоотдаче: во Христе "так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего...", и в Человеке Христе - так возлюбил человек Бога, что отдал себя до конца, и в этой двуединой отдаче ничего не осталось не отданным и во всём воцарилась любовь - "любовь Отца распинающая, любовь Сына распинаемая, любовь Духа - торжествующая силою крестной". И в этой жертве воссияло и даровано было прощение грехов, ибо она была только любовью и только в любви. И наконец, в ней исполнена и утолена была извечная жажда человека по Богу: Божественная жизнь стала нашей пищей, нашей жизнью... Всё то, что сознательно или бессознательно, впотьмах, частично, искаженно вкладывал человек в свои жертвы, всё то, чего чаял от них, и то, что не могло "придти на сердце человеку", всё это было исполнено, совершено и даровано =единожды и навсегда= - в этой жертве всех жертв. Последняя и самая радостная тайна ее в том, что Христос даровал ее нам, новому, в Нём возрожденному и с Ним соединенному человечеству - Церкви. В этой новой жизни, Его жизни в нас, нашей в Нём, Его жертва стала нашей жертвой, Его приношение - нашим приношением. "Пребудьте во Мне и Я в вас" (Ин. 14,4). Что же это значит, как не то, что Его жизнь, вершиной которой стала совершенная Им жертва, дарована нам как наша жизнь, как единственно подлинная жизнь, как исполнение извечного замысла Божия о человеке? Ибо если жизнь Христа - приношение и жертва, то и наша жизнь в Нём и вся жизнь Церкви - приношение и жертва. Приношение самих себя и друг друга и всего мира, жертва любви и единства, хвалы и благодарения, прощения и исцеления, причастия и единства. И потому эта жертва, приносить которую дано и заповедано нам и в приношении которой исполняет себя Церковь, как жизнь Христа в нас и наша в Нём, не есть жертва новая, "другая" по отношению к той, единственной, всеобъемлющей и неповторимой, которую принес Христос =раз и навсегда= (Евр.9,28). Восприняв и соединив в Себе всё "небесное и земное" (Еф.1,10), наполнив Собою всё, Христос всё принес Богу и Отцу; в Его жертве прощение всех грехов, вся полнота спасения и освящения, исполнение и потому завершение всей религии. И потому новых, других жертв не нужно, они невозможны. Однако, именно потому, что единой и неповторимой жертвой Христовой сама наша жизнь восстанавливается, возрождается и исполняется как приношение и жертва, как возможность всегда претворять тела наши и всю нашу жизнь в "жертву живую, святую и угодную Богу" (Рим.12,1), "устроять из себя дом духовный, священство святое, чтобы приносить через Иисуса Христа духовные жертвы, приятные Богу" (1Петр.2,5). Новых жертв не нужно, ибо во Христе мы "имеем доступ к Отцу" (Еф.2,18). Однако этот доступ в том и состоит, что в нём сама наша жизнь стала приношением и жертвой, "возрастанием в святой храм в Господе" (Еф.2,21), радостью приношения себя и друг друга и всего творения Богу, призвавшему нас "в Свой дивный свет" (1Петр.2,9). Этим приношением живет, в нём саму себя исполняет Церковь. Снова и снова принося эту жертву, мы всякий раз с радостью узнаём, что приносим мы ее =через Иисуса Христа=, что это Он, нам Себя отдавший и в нас пребывающий, вечно приносит единожды и навеки принесенную Им жертву. Узнаём, что, принося Богу нашу жизнь, мы приносим Христа - ибо Он наша жизнь, жизнь мира и нам нечего принести Богу, кроме Него. Узнаём, что в этом приношении "Христос приносит и Он же приносимый, Христос принимает и Он же раздающий..." (http://messia.ru/r2/1/256.htm по книге: протопресв. Александр Шмеман "Евхаристия: Таинство Царства", гл. 6.I-II) Память о Боге В ветхозаветном учении о Боге =памятью= называется сама обращенность Бога к Своему творению, та сила промыслительной любви, которой Бог "держит" мир и =животворит= его, так что саму жизнь можно назвать пребыванием в памяти Божией, а смерть – выпадением из этой памяти. Иными словами, память, как и всё в Боге, =реальна=, она =есть= та жизнь, которую подает, которую ="помнит"= Бог, она есть вечное преодоление того "ничто", из которого призывает нас Бог в "чудный Свой свет". Этот дар памяти, как силы, претворяющей любовь в жизнь, в знание, общение и единство, дан Богом человеку. Память человека – это ответная любовь к Богу, встреча и общение с Богом как с жизнью самой жизни... Человеку одному во всём творении дано =помнить= Бога и этой памятью действительно жить. Если всё в мире свидетельствует о Боге, возвещает Его славу и воздает хвалу Ему, то только человек "помнит" Его и этой памятью, этим живым знанием Бога постигает мир как мир Божий, принимает его от Бога и его к Богу возводит. На память Бога о себе человек отвечает своей памятью о Боге. Если память Божия о человеке есть дарование жизни, то память человека о Боге есть принятие этого животворного дара, постоянное =стяжание= жизни и возрастание в ней... Но тогда понятным становится и то, почему сама сущность и глубина и ужас греха лучше всего, точнее всего выражены не в многочисленных "научно-богословских" определениях, а в ходячем народном выражении: =человек забыл Бога=. Ибо по отношению к только что указанному, библейскому пониманию памяти, пониманию ее онтологическому, а не просто "психологическому", =забыть= – это значит, прежде всего, выключить забываемое из жизни, перестать им жить, отпасть от него. Не просто "перестать думать" о Боге, – ибо воинствующий атеист часто бывает одержим своей ненавистью к Богу, и на земле много людей, искренне убежденных в своей религиозности, однако в религии ищущих чего угодно, но не Бога, – а именно =отпасть= от Него как Жизни, перестать жить Им и в Нём. А именно в таком =забвении= Бога и состоял и состоит основной – "первородный" – грех человека. Человек забыл Бога, потому что свою любовь и, следовательно, свою память, и саму свою жизнь, он обратил =на другое=, и прежде всего на самого себя. Он =отвернулся= от Бога и перестал =видеть= Его. Он забыл Бога, и Бог перестал существовать для него. Ужас и непоправимость забвения в том, что, подобно памяти, оно =онтологично=. Если память животворит, то забвение есть смерть или, вернее, начало смерти, яд умирания, отравляющий жизнь, саму ее неумолимо, неотвратимо превращающий в умирание. Отсутствие того, кого я забыл, для меня – =реально=, его действительно нет в моей жизни, нет как моей жизни, он умер для меня, а я – для него. Если же Тот, Кого я забыл – Бог, т.е. Податель жизни и сама Жизнь, если Он перестал быть моей памятью и моей жизнью, она сама становится умиранием, и тогда память, бывшая знанием и силой жизни, становится знанием смерти и постоянным вкушением умирания. (http://messia.ru/r2/1/314.htm по книге: протопресв. Александр Шмеман "Евхаристия: Таинство Царства", гл. 6.XIII) * * * <...> христианство не пришло в мир как последняя и потому самая "объективная" истина, как последний и потому самый высший "авторитет". Употребляя всё те же слова, можно сказать, что христианство вошло в мир как окончательное, последнее преодоление всякой "объективации", т.е. порабощения как мертвому "авторитету", так и мертвой "свободе". Оно вошло в мир как восстановление той истинной свободы, которую потерял человек, потеря которой и есть грехопадение в последнем смысле этого слова. Ибо ГРЕХ СОСТОИТ НЕ В ТОМ, ЧТО ЛЮДИ НАРУШИЛИ ЗАКОН, Т.Е. ВОССТАЛИ ПРОТИВ "АВТОРИТЕТА", А В ТОМ, ЧТО ОНИ И Бога И МИР ОЩУТИЛИ КАК "АВТОРИТЕТ", "ОБЪЕКТИВИРОВАЛИ", ЧТО ОНИ САМИ СЕБЯ ЗАКЛЮЧИЛИ В ЭТУ ТЕМНИЦУ. Вот почему Христос пришел "отпустить измученных на свободу"... (протопр. Александр Шмемaн. АВТОРИТЕТ И СВОБОДА В ЦЕРКВИ (7) http://messia.ru/r2/1/257.htm) * * * Александр Шмеман. ВОДОЮ И ДУХОМ (3.4,5) http://www.krotov.info/libr_min/25_sh/shme/man_24.html - см. www.messia.ru/rasylka/007/1780.htm#0 * * * протопресв. Александр Шмеман - о грехах уныния и празднословия - см. www.messia.ru/r2/2/080.htm