* * *
Л.Буйе. О Библии и Евангелии / Гл. 8 ЦАРСТВИЕ БОЖИЕ: Апокалипсисы и Евангелие
../../r2/2/075.htm

> Иоанн Креститель представляется нам великим наследником всех этих устремлений. В его глазах, Царствие Божие не только грядет, — оно близко, оно готово себя проявить, и, наконец, Иоанн первым говорит, что оно тут — в Иисусе. И Царствие это должно придти как огненный вихрь. Пришествие его подобно тому, как веяльщик отсеивает зерно от плевел, а потом очищает свое гумно огнем. Это — суд, при котором нынешний мир будет уничтожен вместе с теми, кто за него цепляется, тогда как спасены будут те, кто заранее его покинул, чтобы уйти в пустыню, за духовный Иордан "крещения покаяния" (????????), навстречу Тому, Кто грядет. Иоанн Креститель сам — человек пустыни, отшельник, буквально уже не живущий в этом мире, назорей, от рождения посвященный Владыке другого =эона=, у него, невозможность основывать какие бы то ни было надежды на том мире, в котором мы находимся, доводится до самого конца, настолько, что даже и преимущественное положение Израиля при этом как будто устраняется. Для новой твари требуется предварительно смерть прежней твари, настолько полная, что он не останавливается перед тем, чтобы заявить иудеям:

    "Не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь". {Мф.3.9-10}

> А после того как Иоанн склоняется перед Ним как перед основателем Царствия, Иисус Свои первые слова обращает именно к этим бедным, которых Иоанн как бы представлял своей пламенной личностью:

    "Блаженны нищие...
    Горе вам, богатые".
    {Ср. текст великой  проповеди у Луки, где он, несомненно, дан в наиболее первоначальной форме (6.20 и дальше).}

> Можно было даже сказать, что в устах Самого Иисуса антагонизм между "нынешним эоном" и "эоном будущим" с самого начала проявляется настолько, что положение в последнем представляется почти автоматически перевернутым по сравнению с первым.{} К тому же именно это вытекает и из песни Богородицы. {Лк. 1.46-55}

> С другой стороны, современные изыскания подчеркнули в синоптических Евангелиях, а в особенности у Марка, сохранившего, по-видимому, наиболее первичные рамки изложения, одно очевидное обстоятельство, которого XIX век упорно не желал видеть, а именно: всё дело Иисуса представляется Ему Самому как борьба с дьяволом, для изгнания его из мира.{} В начале первых трех Евангелий, эпизод искушения Христа имеет программное значение. Сам Дух уводит Иисуса в пустыню, где Ему предстоит противостоять Сатане, и Он побеждает Сатану именно тем, что отвергает искушение такой жизни, которая протекала бы в легкости и изобилии — "скажи, чтобы камни эти сделались хлебами",  — искушение земного владычества — "всё это (все царства мира) дам Тебе", — и искушение использовать для Себя Самого полученное от Бога могущество, вместо того, чтобы служить Ему в добровольном смирении, — "бросься вниз, ибо написано: ангелам Своим заповедует о Тебе, и на руках понесут Тебя". {Ср. Мф.4.1-11;  Лк.4.1-13} Чем дальше продвигается Иисус в Своем общественном служении, с тем большей ясностью Он, вместе с обетованием конечного торжества, говорит о необходимости, в самом этом обетовании заключенной, общей катастрофы, в которой должен погибнуть Израиль, а затем и весь нынешний мир (это и составляет предмет того, что не без оснований называют "синоптическим Апокалипсисом" {Мф.24.1-25,46; Мк.13.1-37; Лк.21.5-36 (ср. 17.20-37)}), а также и об еще гораздо более таинственной необходимости отвержения, страданий и смерти Сына человеческого, для того, чтобы Он, наконец, вернулся в Царствии Своем, с ангелами, на облаках небесных. {Мф. 20.17-19; Мк. 10.32-34; Лк.18.31-34}

> Именно этим путем Его учение, Его смерть и воскресение и благовествование о пришествии ожидаемого Царствия, т. е. Евангелие, становятся исполнением пророчеств, осуществлением надежды Израиля. Глубокая верность Иисуса всему тому, что вело к нему с разных сторон, не менее чудесна, чем творческая новизна Его божественной личности.


* * *
Александр Шмеман. ТОЛКОВАНИЕ ВЕЛИКОГО ПОСТА. Гл. 5
../../rasylka/002/038-44.htm#N43


> Земной  мир, пища сделались его богами, источником и началом его жизни. Он
> стал  их  рабом.  Адам  по-еврейски  значит "человек". Это - мое имя, наше
> общее  имя.  И человек всё еще Адам, все еще раб "пищи". Он может уверять,
> что  он  верит  в  Бога,  но  для него Бог - уже не его жизнь, не пища, не
> всеобъемлющее  содержание  его  существования.  Он  может  уверять, что он
> получает  жизнь от Бога, но он не живет в Боге и для Бога. Его знание, его
> опыт,  его  самоуверенность  построены  всё  на  том  же принципе: "хлебом
> единым".  Мы  едим, чтобы жить, но мы не живем в Боге. Изо всех грехов это
> самый большой грех. И этим грехом наша жизнь приговорена к смерти.
> 
> Христос  -  Новый  Адам.  Он  пришел  для  того, чтобы уничтожить болезнь,
> вселённую Адамом в жизнь, чтобы восстановить человека для настоящей жизни,
> и  поэтому  Он тоже начинает свое земное служение с поста. "... Постившись
> сорок дней и сорок ночей (Он) напоследок взалкал" (Матф. 4,3). Голод - это
> то  состояние,  когда  мы  сознаём  нашу зависимость от чего-то, когда нам
> срочно,  насущно нужна пища, - что и доказывает, что нет в нас само-сущной
> жизни.  Это  тот  предел,  за которым я или умираю от голода, или, насытив
> свое  тело,  сознаю  вновь,  что  я живу. Другими словами, это тот момент,
> когда перед нами встает ультимативный вопрос: от чего зависит моя жизнь? И
> так  как  вопрос это не отвлеченный, так как сама жизнь моего тела зависит
> от  его  решения,  момент  этот  оказывается и искушением. Сатана пришел к
> Адаму  в раю; он пришел к Христу в пустыне. Два голодных человека услыхали
> его  словА: ешь, потому что твой голод показывает, что ты всецело зависишь
> от пищи, что твоя жизнь в пище. И Адам поверил и стал есть; Христос отверг
> это  искушение  и сказал: не хлебом единым будет жив человек, но Богом. Он
> отверг  эту всемирную ложь, которую Сатана внушил всему миру, сделав ее не
> поддающейся  обсуждению,  очевидной  истиной,  основой всего человеческого
> мировоззрения,  основой  науки,  медицины,  и  может  быть  даже  религии.
> Отвергнув  эту  ложь,  Христос восстановил верное соотношение между пищей,
> жизнью и Богом, то соотношение, которое нарушил Адам, и которое мы всё еще
> нарушаем каждый день.


* * *
митр. Сурожский Антоний. О МОЛИТВЕ ГОСПОДНЕЙ
../../r2/3/m22_202.htm

Мы видели, чем мы должны быть; но как этого достичь? И Молитва Господня нам сразу говорит: +хлеб наш насущный даждь нам днесь+. Какой хлеб? Бог знает, что после падения человек должен кормиться плодом своего труда. До падения он мог жить, как Спаситель говорит сатане в пустыне, творческим, промыслительным словом Божиим, но падши и потерявши полноту общения с Богом, он должен получать какую-то долю своего существования от той земли, из которой он взят. Так что это прошение относится к самому хлебу, но не только. Спаситель говорит: Я хлеб, сшедший с небес (Ин.6,32-35,41). Это относится к Слову Божию, к Его Личности; из этой Личности как бы два потока идут: Его учение и таинства – причащение Тела и Крови.

Вот перед чем мы находимся. Господь нас не забудет, даст хлеб материальный, вещественный, но чего мы должны искать в Нём – это встречи с Ним как Словом Божиим. Это то слово, которое Он произносит в Евангелии, которое нам указывает путь, и это те Тайны, которые приобщают нас Ему в связи со словом сказаннным. Есть место в писаниях одного кармелита, католического монаха средних веков, где он пишет, что если мы справедливо говорим, что Христос – Слово Божие, то мы должны понять, что Бог есть та бездна молчания, из которого только и может прозвучать совершенное слово – и не только как звук, а как воплощенный Сын Божий.

<...> Дальше прошение: +Оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим+. Да, мы приобщились Богу в слове, в таинстве и в общении с живым Христом. Теперь Христос нам ставит вопрос: Я в момент Моего распятия сказал: +Прости им, Отче, они не знают, что творят...+ Ты – на грани; ты можешь войти дальше в жизнь, только если, подобно Мне, готов сказать: прощаю тем, против кого я что-то имею. Если ты этого не скажешь, ты не можешь идти дальше в ту пустынюСледующее слово, где будут Предыдущее словоискушенияСледующее слово, где будет встреча с сатаной, – ты будешь побежден; в тебе достаточно зла, чтобы тебя сокрушил сатана и взяло в плен искушение. Остановись, это грань такая же, как в заповедях Блаженства: +Блаженны милостивые, они помилованы будут+ (Мф.5,7); не помилуешь – нет пути. И это опять-таки не пожелание, это не значит: Господи, Ты – оставь, а я – повременю... Григорий Нисский говорит потрясающую вещь: тут Господь согласен на то, чтобы уподобиться нам; Он простит нас так же щедро, как мы прощаем, и Он призывает нас прощать так же великодушно, как Он прощает... И это грань, перед которой каждый из нас стоит.

Помню, когда я был подростком, у меня была вражда с товарищем (думаю, что я не единственный согрешил таким образом), и я своему духовнику сказал: "Что мне делать? Когда я дохожу до этого места, я останавливаюсь и думаю: Кириллу не могу простит!" (До сих пор запомнилось, шестьдесят лет прошло!..) Он мне ответил: "Что же, дойдешь до этого места, скажи: Не прости меня, Господи, потому что я Кириллу не прощу..." Я говорю: "Не могу!" – "А ты моги – или прости..." Тогда я подумал схитрить; я дошел до этого места и попробовал перескочить через этот ров... Тоже не выходит, потому что как же я могу не сказать то, чего Бог от меня ожидает? Сказать то, что я хочу – не могу; сказать то, что Он хочет – не могу. Пошел обратно к отцу Афанасию: "Что мне делать?" Он ответил: "Знаешь, если не можешь, но хотел бы, хоть немножечко хотел бы простить, когда дойдешь до этого места, скажи: Господи, я хотел бы простить, да не могу, а Ты попробуй меня простить как бы вперед". Я попробовал – тоже не выходит; как-то "не то" Богу говорить: Ты мне всё дай, а я Тебе крупицы насыплю, как пташке... Я боролся с этим, боролся неделями, и, наконец, Бог должен был победить. Мне пришлось сказать: "Да, я должен простить Кирилла..." Пошел к Кириллу, говорю: "Ты – такой-сякой-этакий, но я тебя прощаю..." Он говорит: "Нет, давай мириться!" И тогда пришлось мириться, то есть не с Кириллом "таким-сяким-этаким", а его принять таким, какой он есть.

> Я хочу сказать нечто о примирении и о прощении. Мы всегда думаем, что "простить" значит "забыть". Ну, ушло в какую-то древность, случилось три недели тому назад, десять лет тому назад, больше не болит, не мучит меня – забуду... Это не прощение. Забыть – не значит простить. Прощение начинается в момент, когда я еще чувствую рану и могу сказать: Хорошо, я этого человека принимаю, какой он есть, сколько бы он мне боли ни причинил: я его приму, как Христос меня принимает, и я буду нести его, если нужно, либо как пропавшую овцу (если он дается), либо как крест, на котором я должен умереть, чтобы он жил, потому что у креста я смогу сказать: Прости ему, Господи, он не знал, что творит... Потому что жертва всегда получает божественную власть отпустить грехи, простить своего мучителя.

> И это – цель. Я помню, одна моя прихожанка пришла, говорит: "Знаете, отец Антоний, не выношу Екатерину Сергеевну, сбудьте ее из прихода, я не могу ее больше терпеть!" Я говорю: "Знаете что, Ирина, вы должны терпеть Екатерину Сергеевну, я должен терпеть ее и вас, а Бог должен терпеть всех троих – кому хуже?.." Значит, тут грань, нельзя входить в компромисс, никуда не уйдешь от этого, и только если ты на это решишься (конечно, в совершенстве мы не умеем прошать, но если хоть волей, намерением мы говорим: да, я хочу простить; у меня не хватает великодушия, чтобы всё было так, как надо, чтобы я этого человека взял на плечи, как крест, как овцу, но я готов на это, я буду врастать в эту меру), – только тогда мы можем вступить в то, что я назвал несколько минут тому назад Предыдущее словопустынейСледующее слово: то место, где я буду стоять перед лицом Предыдущее словоискушенияСледующее слово. "Искушение" по-славянски значит две вещи: во-первых, то, что мы называем искушением, то есть то, что побеждает нас своим соблазном; и во-вторых, испытание. Помните, апостол говорит: Бог злом не испытывает (Иак.1,13). Если Он ставит нас перед лицом возможного падения, то потому, что увидел в нас достаточно веры, верности Ему, чтобы сразиться с этим искушением.

> И вот, мы вступаем в область, где на нас начнут находить испытания, Предыдущее словоискушенияСледующее слово, так же как когда Христос в полноте Своей силы после крещения пошел в Предыдущее словопустынюСледующее слово, появился дьявол и Его начал соблазнять. Соблазняет он самыми простыми вещами: "Ты же сорок дней не ел. Если Ты Сын Божий, как Ты воображаешь или как Ты собираешься говорить, что Тебе стоит из камней сделать хлеб и насытиться? Если Ты Сын Божий..." И как легко нам сказать: Да, я ведь Бога называю Отцом, Христос меня признает за брата, я молился сыновней молитвой, я крещен, я причастился Святых Даров, я в меру моих сил простил всем – почему бы в этом духе Христовом не употребить Божественную силу на то, что мне нужно?.. – Нет!..

> Потом сатана нам скажет: Испытай свою силу. Ты говоришь, что ты соединен со Христом крещением, – вздор! Докажи; не верю... И мысль приходит: а что если мне на самом деле доказать (конечно, не сатане, а кому-нибудь вокруг)? Да, со мной случилось что-то замечательное. Ты только на меня посмотри, ведь я новая тварь... Не в таких глупых словах, но в таком же направлении (потому что мы находим более подходящие слова для того, чтобы свою гордыню или тщеславие проявить). Или сатана говорит: Смотри, сколько в тебе силы, возможности; неужели ты будешь довольствоваться тем малым, к чему ты призван? Ведь я могу тебе дать власть, я из тебя могу сделать – правителя, директора, полковника, что угодно; у тебя будет власть над людьми... И тут тоже надо сказать: Нет, мне это не нужно, я призван быть таким же смиренным, как Христос; мне ничего не нужно, я ничего доказывать не буду ни тебе, ни себе... Вот это на нас будет находить. Можно массу примеров дать тех искушений, которые к нам могут прийти, но это не нужно – принцип поставлен.

> А затем – +Избавь нас от лукавого+. Это значит, что не только найдут на нас общие искушения, которые так легко рождаются во мне самом, но сам бес придет и приразится мне, и будет стараться меня сломать. Помоги, Господи!

* * *
Cофья Куломзина. Наша церковь и наши дети / Приложение 1: Беседы с родителями / О значении поста в жизни детей
../../r2/3/c06_054.htm

> Соблюдение постов было прочной частью старинного русского быта, особенно в деревнях, где вся трудовая жизнь крестьян строилась по церковному календарю: от праздника к празднику, от поста к посту. Не знаю, что сохранилось от этих обычаев, но по тому, как в рассказах современных писателей описываются поминки по покойникам, по-видимому многое обычаи еще не забыты. Может быть, где-то сохраняется память о постах.

> Мне кажется, что в нашем старинном понимании поста не все было благополучно. Не помню где — чуть ли не в "Дневнике писателя" Достоевского, — я прочитала о грабителе, которого судили за убийство девочки, которая несла на базар лукошко яиц. Убил грабитель девочку из-за тех грошей, которые он отобрал, а когда на следствии его спросили, почему он не съел яйца, ответил: "Да я не мог, ведь день-то был постный". Конечно, это страшная карикатура, но она отражает суеверное отношение к посту. Пост имеет духовный смысл. Пост сам по себе не цель, а только средство к достижению цели. Самое главное в жизни христианина — понимание этой цели.

> Вот что говорит нам о посте Евангелие: перед тем, как выйти на проповедь, Иисус Христос ушел в пустыню и оставался там, постясь сорок дней, и наконец "взалкал", т.е., почувствовав сильный голод, сильно ослабел. И именно в этот момент Иисус преодолел три искушения, которыми старался соблазнить Его нечистый дух, дьявол. Он предлагал Ему сотворить чудо для Себя, превратив камни в хлеб; поклониться дьяволу и за это получить власть над всеми земными царствами; и, наконец, доказать чудом Свою божественность. Отвергнув все три искушенияСледующее слово, Иисус Христос возвратился "в силе духа" из Предыдущее словопустыни (Лк.4,1-14).

> Своим ученикам Иисус Христос, исцелив бесноватого, которого они не могли исцелить, сказал: "Сей род (т.е. нечистая сила, владевшая бесноватым) не может выйти иначе, как от молитвы и поста" (Мк. 9, 29).

> Для нас, православных мирян, поститься — значит на некоторое время, перед великими праздниками, воздерживаться от некоторых видов пищи и вести более собранный, сосредоточенный образ жизни. Поститься — значит освобождать себя от еды и удовольствий, рабами которых мы становимся. Мы хотим освободить себя от этого рабства, чтобы обрести жизнь с Богом, жизнь в Боге, и мы верим, что жизнь в Боге даст нам большую радость, большее счастье. Поститься — значит укреплять силы в борьбе со слабостями, подчинять вкусы и желания воле, стать хорошим хозяином собственного душевного хозяйства.

* * *
Николай Бердяев. ДУХ И РЕАЛЬНОСТЬ. Основы богочеловеческой духовности (IV)

http://www.krotov.info/berdyaev/1937/duh_04.html

Евангелие не есть аскетическая книга в том смысле, в каком позже появились христианские аскетические книги, аскетические наставления к духовной жизни. Достаточно сравнить Евангелие с "Добротолюбием" или с "Подражанием Христу"*, чтобы почувствовать огромное различие стиля, связанное с духовным различием по существу. В Евангелии говорит Бог, в аскетических книгах говорит человек. В Евангелии есть элементы, которые формально могут быть названы аскетическими, но в нем нельзя найти аскетической метафизики, родственной, например, неоплатонизму. Евангелие есть книга мессианская, если хотите, революционно-мессианская, а не аскетическая. В Библии, в юдаизме не было аскезы в том смысле, в каком он был в индусском религиозном типе, в орфизме, в неопифагорействе, в неоплатонизме. Аскеза явилась гораздо позже, например у ессеев, но это принадлежит уже эллинистическому миру. Путь пророческого вдохновения совсем не был аскетическим путем. Пророчество не отвращается, не отрешается от мира, народа и человечества, а обращено к ним ц служит им. Пророчество не было школой и методом духовного возрастания по ступеням. Пророк побеждает мир иным путем. Мессианизм очень глубоко отличается от аскетизма. Евангелие погружено в юдаистическую человеческую атмосферу, и ему чужды пути и методы аскетических и мистических школ Индии и Греции. Иисус Христос в своем человеческом образе совсем не напоминает аскета. Указывают на то, что он провел сорок дней в пустынеСледующее слово. Он не был бы вочеловечен, не был бы и человеком, если бы не испытал борьбы против Предыдущее словоискушений. Всякий подвижнический и героический путь человека через это проходит. Но Иисус Христос совсем не уходил от мира множественного, от человеческого мира в самых его низинах, он не отрешался от грешного мира, он нисходил к этому миру и смешивался с ним. Он жил среди людей, среди мытарей и грешников, посещал пиры. Фарисеи упрекали его в том, что он не соблюдает правил чистоты, соприкасается с нечистым. Евангелие есть благая весть о наступлении Царства Божьего, а не раскрытие аскетических методов для спасения души. Евангелие само по себе не обосновывает никакой аскетической школы. Аскетика есть школа и метод, длинный путь совершенствования и развития. Евангелие же говорит о новом рождении, о благодатном духовном возрождении. В нем все есть прорыв духа в этот мир, а не эволюция, все катастрофично. Разбойник мгновенно обращается ко Христу и наследует Царство Божье. Мытари и грешники впереди идут в царство небесное. Евангелие совсем не есть книга, которая учит индивидуальному спасению души путем школы и метода. Оно мессианично, обращено к Царству Божьему. В этом главная разница. Отрицание этого "мира" в Евангелии есть не столько аскетическое отрицание, сколько мессианско-эсхатологическое. Аскеза индивидуалистична, - Евангелие социально в религиозном смысле слова, в том смысле, в каком социально было пророчество. При этом можно поститься, жить в бедности, жертвовать всеми благами мира. Но это не есть аскетическое упражнение для дела индивидуального спасения. Жертва совсем еще не означает аскезы, смысл ее иной. Евангелие требует не аскезы, а жертвы любви. Аскезы не было в апостольской церкви, ее не было во всем первохристианстве. Христианские мученики не был аскетами. Аскеза возникла позже. Принцип аскезы должен быть определен не по воздержанию, ограничению потребностей, отказу от благ мира, не по жертве собой во имя Бога и ближних, а по отношению к миру и человеку, к множественному, противополагаемому Единому. Неаскет по принципу может вести более "аскетическую жизнь", чем аскет, и все же не быть аскетом, т. е. принимать на себя муку множественного тварного мира и разделять его судьбу. Принцип аскезы противоположен принципу любви. Евангелие совсем не рекомендует многословия в молитве, совсем не учит спасению через уединенную молитву, и совсем не об этом будет спрошено Христом на страшном суде.

* * *
Александр Мень. ПОЗНАНИЕ ДОБРА И ЗЛА 
../../rasylka/004/665.htm

> В  христианстве  вера  и этика нераздельны. "Вера без дел мертва", -
> говорил  апостол  Иаков.  Люди,  по  известному сравнению сирийского
> подвижника аввы Дорофея,  подобны радиусам:  чем ближе они к центру,
> к Богу, тем ближе друг к другу.

> Однако   <...>   на  протяжении  истории  люди,  формально  принимая
> христианство,    нередко    искажали    его    нравственный   смысл.
> Они  превращали  Весть  о  любви  в  орудие  социального и духовного
> подавления.  Эту тенденцию Достоевский олицетворил в образе Великого
> Инквизитора.   Значение  этого  образа  выходит  далеко  за  пределы
> трагической   измены  Евангелию  внутри  церковной  ограды.  Великий
> Инквизитор  имеет  множество  перевоплощений. Меняются лишь эмблемы:
> кресты, звезды, погоны, но суть остается той же.

> Инквизитор вознамерился "исправить" Христа и утвердить жизнь на иных
> принципах.   Он  не даром напомнил  об искушении  Христа  в пустыне,
> где  Богочеловек  отверг  путь  Сатаны,  путь  рабства.  Великий  же
> Инквизитор  считал,  что  прав  был  Сатана,  что  благо  для  людей
> достигается лишь через ложь, корысть, порабощение.