Яков Кротов АЗБУКА ДОБРОТЫ / ТЕЛО http://www.krotov.info/yakov/dobrota/telo.html Есть доброта как терпимость. "Дом терпимости" - простой пример. Это терпеливое отношение к тому, что в мире существует не только зло, причиняющее страдание, но и зло, причиняющее удовольствие. Отношение Иисуса к блудницам и мытарям - из этого разряда. Большинство людей на такое отношение неспособны - неспособны одинаково терпеливо относиться ко всякому искушению. Большинство при случае сконтактируют с блудницой и, что хуже, будут искать случай уклониться от контактов с налоговиком. И если многие устоят перед соблазном торговать собственным телом, то очень немногие устоят перед соблазном взять налог с чужой торговли чем бы то ни было. Терпимость возможна и без знания о Христе. Достаточно сознавать ограниченность своих возможностей, а это открыто каждому. Христианское же стремление подражать Христу в конце концов обернулось рождением толерантности. Это высшая терпимость (в очень немногих языках, включая русских, она обозначается особым словом), когда человек терпит то, что кажется ему зло, потому что не уверен, зло это или нет. Свойство такое христианского происхождения. Во-первых, потому что Христос обязал не осуждать другого - а на психологическом уровне это и означает отказ выносить суждение. Во-вторых, потому что если быть христианином - то есть, не разумом только, а всеми чувствами стремиться ко Христу - тогда невозможно не сознавать ограниченность себя, своих знаний, своих мнений. Зло в другом нужно терпеть уже потому, что мы никогда не можем знать другого так, как знает его Бог. За себя - пожалуйста, решай, это и право, и обязанность. Другим - не сметь командовать. Терпимость такая не в человеческих силах. Достаточно сказать, что такая терпимость включает в себя отказ от смертной казни - даже если человек убил, снасильничал, сделал аборт, сжег шесть миллионов евреев. Но то, что не по силам человеческим силам, по силам человеческой свободе. В конце концов, именно взгляд на человека прежде всего как на тело помогает понять самое интересное: любовь. Существуют тысячи определений любви, но всЈ-таки прежде всего любовь - это соприкосновение двух тел. Соприкосновение и не добровольное (добровольна, скорее уж, проституция), и не принудительное. Соприкосновение и не от безысходности, как в давке, и не от сострадания - а от непреодолимого желания соприкоснуться. Любовь - это терпеливое отношение к тому печальному факту, что непреодолимое желание одного может столкнуться с не менее непреодолимым нежеланием другого. И потому любовь к человеку есть прежде всего согласие на свободу его тела. Или, что часто сложнее, еЈ тела. С незапамятных времЈн человечество не знало такой свободы. Любовь заменялась скотством - и не только скотством принудительной случки, когда власть или деньги распоряжались чужим телом. Может быть, ещЈ более было скотства разделяющего - когда за другого решали, как ему поступать со своим телом. Божье восстание против развода, выраженное Иисусом с такой жуткой и не вполне понятной для большинства людей силой, - отсюда. Разводящийся не за себя одного решает. Да и не только о разводе в браке идЈт речь, а о разводе всего человечества, о раздроблении его. Более того, развод не так страшен, как нетерпимое отношение к разводу. Грех - зло, но во много раз более зло, когда из-за греха разрывают и то, что осталось, когда к разврату (всего лишь возможному, что слишком понятно и не нуждается в объяснениях) добавляется нетерпимость и агрессия. * * * Яков Кротов ИСТОРИЯ ЛЮБВИ / ВВЕДЕНИЕ В ИНТИМНУЮ ЖИЗНЬ http://www.krotov.info/yakov/love/intimn.html Введение в интимную жизнь есть, а выводов из интимной жизни не бывает. Есть выход из интимной жизни в публичную (и если человек выходит в публичную жизнь, не имея интимной, он всегда очень рискует). Есть плоды интимной жизни. Но интимность жизни там, где введение повторяется вновь и вновь. Фантазии о дефлорации могут это отражать: человек ощущает интимность как постоянно возобновляемое вторжение в интимность другого. Впрочем, большинство современных эротических текстов (различие эротики и порнографии если и существует, в данном случае не имеет значения) сосредоточены не столько на дефлорации другого, сколько на собственной. Порнографию иногда выделяют именно по признаку отсутствия сюжета. Точнее, сюжет всегда один и тот же: первая встреча. Завязка условна. Объединение отдельных сцен механично, и даже если описывается история «падения», углубление во всЈ больший разврат (как будто разврат может быть «большим»!), текст без труда можно разъять на отдельные рассказы. Психология действующих лиц целиком определяется удивлением: есть! Есть такое дело! Погоня за таким удивлением есть погоня за лучшим, что только возможно в жизни – за вечностью, потому что и вечность жива лишь постольку, поскольку нова. Вечность как вечное повторение есть не вечная жизнь, а вечные муки, и в этом смысле одинаково идиотичны как фантазии о вечном восседании на облаках с игранием на арфе, так и фантазии о вечном плотском соединении. История любви есть, а истории интимной жизни нет. Не потому, что сексуальное внеисторично, а потому, что история интимного не зафиксирована. Все реконструкции, все предположения – о сексуальном матриархате, о промискуитете, об отсутствии запретов на инцест – которые в изобилии стали изобретаться околонаучными персонами с XIX столетия, – всЈ это голые фантазии. Утверждение +«неандертальцы вообще не помнили, кто кому кем приходится»+ (Иванов С. Эдип без комплексов. // Еженедельный журнал. – 11 фев. 2003 г. С. 2.), а потому-де не было запретов на инцест, - не основано ни на каких реальных фактах из жизни неандертальцев. Об их интимной жизни вообще ничего не известно и никогда известно не станет. Попытки реконструировать далекое прошлое, полагая, что оно сохранилось у «диких», «первобытных» народностей – давно признаны неудачными. «Дикие» народы слишком часто оказываются одичавшими. Возможно, лет через пятьсот история интимной жизни появится – но она будет насчитывать пятьсот лет, ибо фиксация интимного началась совсем недавно. * * * Николай Бердяев О НАЗНАЧЕНИИ ЧЕЛОВЕКА (II.IV.8) http://www.krotov.info/library/02_b/berdyaev/1931_026_10.html Пол, брак и любовь. Проблема сексуальной и эротической этики — одна из самых трудных и самых глубоких проблем, наиболее метафизическая из этических проблем. Этика пола наиболее находится под властью социальной обыденности. И тут самая интимная сторона личности, совсем неуловимая извне, о которой человек стыдится говорить кому бы то ни было, вместе с тем наиболее социально организована и регулирована. Это определяется тем, что последствием интимной половой жизни является деторождение, продолжение человеческого рода, т.е. интимно-личное и совершенно несоциальное имеет социальные последствия. Поэтому в жизни пола происходит особенно трагический конфликт личности и общества, фатальное столкновение личных и общественных судеб. Именно потому, что в жизни общества интимно-личное делается общественно регулируемым и личность должна отвечать перед обществом за чувства и действия, в которых нет ничего социального и которые социально уловимы лишь в своих последствиях, нет области, в которую проникло бы столько лицемерия и в суждениях о которой проявлялось бы столько трусости. Именно в своих суждениях о жизни пола люди бывают наиболее трусливы и неискренни и наиболее терроризованы обществом. Между тем как суждение и оценки чистой этики должны быть освобождены тут от власти социальной обыденности, т.е. в принципе этика должна быть десоциализирована и индивидуализирована. Первое, что нужно установить, это то, что для социальной обыденности жизнь пола доступна лишь как факт физиологический и как факт социальный. Как факт физиологический, жизнь пола или влечет за собой деторождение и благополучное продолжение человеческого рода, или разврат и разложение рода. Как факт социальный, жизнь пола влечет за собой образование семьи, и она организуется в интересах общества и рода и в соответствии со структурой общества. Но для социальной обыденности совершенно недоступно явление любви эротической, любви между мужчиной и женщиной. Она просто не замечает этого факта и свое суждение о нЈм подчиняет исключительно физиологической и социальной точке зрения. Любовь по существу есть явление несоциальное и внесоциальное и не имеет никакого отношения к обществу и роду, это есть явление совершенно личное и связано исключительно с личностью. Между двумя всякий третий лишний. Половая потребность связана с жизнью рода и потому попадает в поле зрения социальной обыденности, которая регулирует ее социально-родовые последствия. Но любовь никак не связана с родом и обществом, и о ней обычно ничего не говорят в традиционных этиках, которые лишь трактуют проблему брака и семьи. Это поразительно в христианской литературе и у учителей церкви, которые не заметили феномена любви и ничего не сказали интересного о ее смысле. Поразителен низкий уровень всего, что написано в литературе святоотческой, у христианских теологов о браке и семье. Трактат св. Мефодия Патарского «Пир десяти дев» {«Пир десяти дев, или О девстве» — написанное в форме диалога произведение религиозного писателя Мефодия, епископа Патарского (или Олимпийского в Ликии и Тирского), христианского мученика (ум. ок. 312). В нЈм осуждаются языческие эротические культы и некоторые современные автору еретические христианские учения. Послужило объектом пародии в «Декамероне» Дж. Боккаччо. Подробную характеристику этому произведению Бердяев дает в книге «Смысл творчества» ()} жалок и банален. Это есть наполовину описание физиологических процессов, наполовину восхваление девства. Но никаких углублений проблемы пола и брака нет. Трактат Бл. Августина невозможно читать, таким духом мещанства от него разит. {Отношение Бл. Августина к женщине, с которой он жил 16 лет и от которой имел ребенка, свидетельствует о низменности его понятий о любви. См. Papini «Saint Augustin»{}} В сущности, трактаты о поле и браке Бл. Августина и других суть трактаты по организации родовой жизни и очень напоминают трактаты по скотоводству. Личная любовь, личная судьба совершенно отсутствуют в этих трактатах. О феномене любви, который совершенно отличается и от феномена физиологического удовлетворения полового влечения, и от феномена социальной организации жизни рода в семье, никто и не упоминает. Феномен любви, по-видимому, отнесен к сфере поэзии и мистики, вызывающей к себе подозрительное отношение. Хотя жизнь пола оставалась для христианской мысли исключительно фактом физиологическим и социальным и отнесена была к жизни рода, а не личности, христианская церковь установила таинство брака. Таинство же всегда связано с интимной жизнью личности. И на этой почве возникает в христианском мире величайшая трагедия. Жизнь личности оказывается принесенной в жертву жизни рода и общества. В самой природе таинства брака есть неразрешимая проблематичность и несоответствие с другими таинствами. Остается непонятным, в чЈм материя таинства брака. <....> Сокровенная жизнь пола и половой любви есть тайна двух личностей. Всякий третий и всЈ третье не может быть между ними судьей и не может даже узреть реальности, здесь явленной. Это есть самая интимная и индивидуальная сторона человеческой личности, которую личность не хочет открыть перед другими, а иногда скрывает и перед собой. Жизнь пола связана со стыдом, и в этом обнаруживается ее генезис от грехопадения. Стыд и ужас одного пола перед другим преодолеваются или положительно, любовью, т.е. преображением стыда, или развратом, т.е. утерей стыда. И вот трагизм половой любви заключается прежде всего в том, что сокровенное, тайное, интимное между двумя, только для этих двух видимое и понятное, профанируется и делается публичным в социальной обыденности. Нормально было бы, чтобы, кроме двух любящих, об этом не знал никто третий, не знало общество. Но половая любовь имеет последствия, которые ввергают ее в социальную обыденность и подчиняют ее законам, хотя она по сущности своей не принадлежит социальной обыденности. Личное в поле для социальной обыденности неуловимо, но уловимо социальное в поле. И потому для личности половая любовь трагична, она профанируется, отдается на суд общества, и в ней гибнут упования личности. Половая любовь профанируется не только обществом, она профанируется и самой личностью, ее греховными страстями, влечениями и волнениями. Любовь есть взлет вверх, к вечности, и опускание вниз, во время, где она подвергается тлению и смерти. В любви есть смешение двух начал — небесного и земного, вечного и временного, Афродиты Небесной и Афродиты простонародной. И элемент земной, временный и простонародный в любви подчиняет ее социальной обыденности. Мимолетная влюбленность, связанная с преходящим влечением, смешивается с любовью. И ввиду роковой связи любви с родом общество начинает контролировать качество любви, что оказывается для него непосильным и имеет последствия, которые не имелись в виду. Только мистическая любовь, которая преодолеет в себе стихию рода и будет до глубины личной, окончательно выпадет из социальной обыденности и освободится от власти общества. Онтологически между двумя любящими третьим, высшим может быть только Бог, но не общество, не другие люди. Лишь греховность любящих ввергает их во власть других людей и общества. Любовь, взятая в своем чистом элементе, в своей оригинальности есть феномен личный. Семья же есть феномен социальный. В этом непреодолимый трагизм любви в этом мире, ибо подлинная любовь приходит в этот мир из мира иного. Половая любовь в социальной обыденности и образует семью. Формы семьи изменчивы, как изменчива социальная обыденность, на которой не почиет дух вечности. Консерватизм социальной обыденности не есть охранение вечного, но охранение временного. <.....> Материнство извращено в социальной обыденности, само подвержено греховным страстям и похотям и потому требует духовного просветления и преображения. Этически цель всегда заключается в преображении связей родовых в связи духовные и родового материнства, которое может быть источником рабства, в материнство духовное. Образ вечного преображения материнства дан в Божьей Матери. <....> <...> Христианство выдвинуло культ девства и связало его с культом Девы Марии. Только это и было глубоко в христианском отношении к полу. Учение о браке и семье всегда было оппортунистично и приспособлено к социальной обыденности. Девство было связано с личностью, брак же связан был с родом, семья была связана с обществом. Признав деторождение единственной целью брака, дающей ему оправдание, христианство связало этот смысл и эту цель с физическим половым общением, сопровождающимся утерей девственности, утерю же эту оно метафизически презирает, считает низшим состоянием. Цель и смысл брака оказывается физиологической и требует утери девственности, т.е. высшего состояния человека. Продолжение человеческого рода предполагает утерю девственности, цельности, предполагает рабство личности и духа у бессознательной родовой стихии, у материи. Тот факт, что половой акт соединения мужчины и женщины, предполагающий утерю девства, особенно катастрофическую у женщины, призван продолжать человеческий род, указывает на глубокий надлом в поле, на падение человека в половой жизни. Смысл же любви, ее идея и принцип есть победа над падшей жизнью пола, в которой личность и дух превращены в орудие безличного рода и достигается дурная бесконечность вместо вечности. Любовь и есть восстановление личного начала в поле, не природного, а духовного. Эмпирически любовь есть смешанное явление, она притягивается вниз, она извращается природным влечением. В любви есть ужас, и подозрительное отношение к ней оправдано. Но по идее своей и по смыслу своему любовь совсем не есть половая похоть, не имеет обязательной связи с физиологическим влечением и может избавлять от него. Поэтому духовный смысл брачного соединения может быть лишь в любви, в личной любви двух существ, в стремлении к соединению в единый андрогинный образ, т.е. в преодолении одиночества. {Любовь однополая онтологически осуждена тем, что в ней не достигается андрогинная целостность, разорванная половина остается в своей стихии, не приобщается к полярной ей стихии, т. е. нарушается закон полярности бытия.} Эта высшая истина не есть отрицание того, что женщина спасается чадородием. Такова этика искупления в греховном мире. И материнство в нЈм свято. Если бы не было деторождения в этом мире, то половое соединение превратилось бы в царство разврата. Но выше этого этика творчества раскрывает любовь как окончательный смысл брачного соединения, как победу над круговоротом природы. Любовь должна победить старую плоть пола и раскрыть новую плоть, в которой соединение двух не будет утерей девственности, а будет осуществлением девственности, т.е. целости. В этой огненной точке только и может начаться преображение мира. * * * Яков Кротов СВОЙСТВА БЕЗ ЧЕЛОВЕКА / АМОРАЛИЗМ И МОРАЛИЗМ http://www.krotov.info/yakov/svoystva/bessovestnost.html Аморализм оправдан как защита от агрессии: человек перестает оценивать происходящее. Его бьют, он бесстрастно это фиксирует (Довлатов, Зона, 1982). Спасительное нравственное беспамятство. То же свойство у бьющего - сатанизм. Морализм надоедлив и кажется непрактичным, когда вокруг сволочи – а когда вокруг не сволочи? Тем не менее, писал Помяновский, «как раз реализм и заставляет нас отнестись к прагматикам с осторожностью, а к надоедливым моралистам – с надеждой, что некоторые из них окажутся трезвыми и дальновидными реалистами. … Причина поражения моралистов – не их принципы, а их иллюзии» (Помяновский Е. Кому сегодня нужен Джозеф Кондрад. <...>). Морализм – непрактичная и жесткая штука, в этом смысле он не годится для жизни так же, как дорожный указатель не годится для того, чтобы ездить на нЈм верхом (образ того же Помяновского). Дорожные указатели не для этого ставятся, но на своЈм месте они незаменимы. Моралист манипулирует моралью и тем самым оскверняет мораль - иногда больше, чем простой честный развратник, который знает о себе, что он развратник и ни на что не претендует. Грешник не утверждает, что разврат - это хорошо, как это делают аморалисты. Моралист же, утверждая, что мораль - хорошо и лучше безнравственности, прав абсолютно, только ему не хватает немножечко цинизма, пессимизма и того отчаяния, без которого невозможно покаяние. Да, эти не очень приятные свойства необходимы, чтобы не делать из морали прикладных выводов. Нужно немножко уныния - как некоторым сортам сыра нужно немножко плесени - чтобы не судить грешных людей, а призывать их покаяться прежде суда. Плох морализм. Правда, есть ещЈ и бессовестность. Когда человек сталкивается с нею, то готов простить морализму и морализаторству любые издержки. Только простит ли морализм, что мы подошли к бессовестности так близко, что испугались? А почему не простить - не прощать аморально, во всяком случае, после воскресения Христа. Морализм есть прямая противоположность камешку в ботинке. Мораль должна быть для себя, уязвлять себя, натирать себе ногу. Морализм - трЈт другого. Может быть, всего лишь взглядом, может быть - отсутствием, бойкотом. Но и отсутствовать надо любя, а не демонстрируя. * * * Яков Кротов МОЖНО ЛИ ЧЕЛОВЕКУ БЫТЬ БОГАТЫМ / ПРАВОСЛАВИЕ И ДЕНЬГИ http://www.krotov.info/yakov/3_vera/2_veruyuschie/27_money.htm Православие принимает деньги как принимает дождь: и под дождЈм можно оставаться христианином. Даже не обязательно раскрывать зонтик, а уж крестьянину это и несколько смешно. Деньги нужны, как воздух. Воздух человеку нужен. Именно поэтому Православие осуждает не деньги, а попытку лишить окружающих денег, отсосать воздух из мира и загнать его в свой подвал, чтобы потягивать кислородный котейль. Именно это называется богатством (подразумевается, “греховным богатством”) в православной традиции. Прюдон сказал, что всякая собственность есть кража. Православие трезвее и утверждает, что всякая кража есть преступление против собственности, необходимой человеку для жизни. Поэтому 25 Апостольское правило запрещает священнику служить Богу, если он пойман на воровстве. Поэтому св. Григорий Нисский в своЈм 6 правиле, входящем в корпус канонического права Православной Церкви, приравнивет разбойника к убийце: ведь бандит не всегда убивает, но всегда готов убить “и к сему приуготовляется и оружием, и скопищем подобных себе”. Св. Григорий Богослов в проповеди “На богатолюбцев” защищает не нищих и обличает не богатых; вчитаемся: “Есть мера красоте, есть и зрению, и бегу, и силе ... всЈ, что дело труда, а не хищничества. ... Но чужий овладевает имуществом трудившегося и приобретавшего честно, или законно получившего отеческое наследие” (). Особый вопрос: как относится к деньгам православное монашество (впрочем, оно к ним относится точно так же, как монашество католическое). Преп. Иоанн Лествичник из 30 глав своего знаменитого наставления по аскетике две центральных посвятил именно обличению сребролюбия и, более того, сказал, что нельзя одновременно иметь любовь и деньги, ясно, что деньги для него лишь часть мира. Оправдывать деньги, всЈ равно что оправдывать брак, оправдывать ответственность, оправдывать, в конце концов, Церковь, - занятие глупое и неисполнимое. Монах уходит от всего этого по определению. Проблема не в том, что нельзя иметь деньги, а в том, что вообще нельзя иметь, - надо быть. Деньги тем именно опасны, что, когда они есть (а ещЈ пуще, когда они есть, но в недостаточном количестве), человек словно исчезает: есть фотоэлемент, который любуется деньгами, есть сигнализатор, который показывает писком, что, по его мнению, денег требуется подбавить ещЈ, есть механизм, зарабатывающий деньги. Но если нельзя вообще иметь, то разве можно иметь любовь? Конечно, нельзя: нельзя делать идола даже из любви, это уже будет похоть и разврат, пускай даже утонченно-романтический или филантропический. Конечно, Лествичник имеет в виду нечто иное, не столь философичное: он подчеркивает, что жадина любить не может. Так что обе его главы, посвященные сребролюбию, именно сребролюбию и посвящены, а вовсе не серебру, не благородному металлу. Было бы материализмом думать, что само по себе соприкосновение с деньгами может изгнать любовь и благодать. Другой вопрос, можно ли прикоснуться к благородному металлу и остаться благородным. Всякий воспитывается в убеждении, что прикосновение к грязи делает человека грязным вне зависимости его желания; это убеждение, может быть, имеет под собой серьЈзные основания. Однако, прикосновение к женщине само по себе не делает человека прелюбодеем, - с точки зрения обычного человека, но не с точки зрения монаха. В монастырь женщине входить нельзя, и никаких разговоров о том, что бесстрастный монах может как-нибудь пережить визит престарелой тетушки. Конечно, на практике монахи, даже не бесстрастные, с женщинами общаются (и деньгами распоряжаются), но это лишь терпимое исключение из правил. Разгадка проста: монашество по определению есть проповедь Евангелия через материю. Люди, противополагающую дух и материю, считают монашество более духовным, чем “обычная” жизнь. На самом деле, дух и материя связаны так крепко, что, чтобы быть более духовным, надо не меньше уделять внимания материи (иначе недалеко и до полного разврата, что неоднократно и повторялось в истории религий), а больше. Поэтому монашество уделяет более внимания материи, а не менее, и в этом смысле оно более материально, чем христианство не-монашеское. Люди, посвящавшие себя воздержанию, борьбе со страстями, постоянной молитве были и до монахов, монахи же ввели одно-единственное отличие: выразили это посвящение материально, в расстоянии, в воздержании от прикосновения к золоту, женщинам и т.п. Вот почему монашество бесполезно спрашивать, как надо обращаться с деньгами или с женщинами. Это всЈ равно, что учиться рыбной ловле у специалиста по соколиной охоте. Поэтому Церковь (и монахи) подчеркивают, что монашество и брак равночестны, как равночестны рыбы и птицы, слон и кит. Монашество проповедует то же самое Евангелие, ту же самую весть о Воскресении и Спасении, только другим языком, многим более внятным, как книжка с картинками кому-то понятнее, нежели книга без картинок. Однако, если на картинках не нарисовано ни одной женщины, было бы странно предполагать, что в тексте книги тоже не найдется место женщине. Своеобразие монашества как языка проповеди означает, что одинаковое отношение монашества к деньгам и браку не означает, что в вечной жизни деньгам и браку будет уготовано одинаковая участь. Денег не будет, брак - развернЈтся во всю мощь и станет, наконец, тем, что имел в виду Бог, творя Еву. Но понять это из монашества нельзя, это можно понять лишь из Евангелия. * * * Дмитрий Ольшанский ХРИСТИАНСТВО В КОНТЕКСТЕ СЕКСУАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ http://www.krotov.info/libr_min/o/olsh1999.html Примеры ограничения тела в средние века приводит и Н.Бердяев. Две ключевые фигуры средневековья: монах и рыцарь, - как нельзя лучше иллюстрируют эту идею. Первый налагает на себя обет безбрачия и аскезы, ограничивая таким образом свою физическую сущность, последний же непосредственно заковывает своЈ тело в доспехи. Результаты подобного ограничения весьма пагубны как для религии, так и для человеческой природы. С одной стороны, "выброшенное из культуры", тело ищет удовлетворения в сфере анти-культуры. С другой, же подобное ограничение просто ведЈт к деградации личности и еЈ творческих сил. Как метко замечает У. Блейк в книге "Бракосочетание Неба и Ада": "Если б расчищены были врата восприятия, всякое предстало бы человеку, как оно есть - бесконечным."{} Более того, следуя Фрейду, изуродованные ограничениями и подавлениями, естественные человеческие желания приобретают весьма искажЈнные формы. По меткому выражению Канта, чем выше мораль, тем ниже нравственность. Действительно, чем жЈстче был диктат христианской морали, тем более развращЈнные форму принимали желанием простого человека. В качестве авторитета следует сослаться на книгу М.Бахтина "Этика словесного творчества", где описывается карнавальная традиция средневековой Европы. Во время карнавала происходит символический "переворот" с ног на голову, отрицание всех высоких социальных и религиозных норм и воспевание низменного и пошлого. Отсюда распространЈнный в европейской карнавальной традиции культ чрева, как и вообще нижней части тела, разврат и обжорство, символом которого стал Гаргантюа, возвышение всего низменного и поклонение кучам фекалий. Однако, не только карнавальная традиция является таким катализатором низменных желаний человека, как можно видеть из романа Умберто Эко, сами монахи также не отличались особым целомудрием. В светской культуре христианских стран рождается явление, которого нет ни одной другой культуре - порнография. Хотя "Плейбой" настаивает на том, что этот феномен возник эпоху викторианской Англии, не могу полностью согласиться с этим мнением. В известном фильме Феллини "Казанова" показаны первые порнографические рисунки. Именно внушение норм морали приводит в конечном итоге к тому, что человек начинает стыдиться своих естественных потребностей, вместе с тем, он не может удовлетворить их в рамках светской культуры, которая всегда (до начала ХХ века) была пронизана религиозной моралью. Как вообще викторианский джентльмен мог говорить о том, о чЈм и подумать то стыдно? Следовательно, если есть спрос, должно рождаться предложение, и такое предложение появилось. Порнография дала тайное и извращЈнное удовлетворение потребностей. С ходом истории порнографическая продукция претерпела ряд изменений, но можно заметить две основные стороны, которые сохранились: неофициальность и неестественность удовлетворения сексуального желания. Таким образом, порнография стала порождение христианской культуры. Однако уже можно говорить о том, что в современном мире феномен порнографии изжил себя. Во-первых, утрачен неофициальный характер порнографии: любой человек может ознакомиться с любым изданием, во-вторых, мало кто уже относится к порнографии как к способу само удовлетворения. Она становится больше похожей на искусство, чем на способ сексуального наслаждения. В современном мире порнография как явление антикультуры изжило себя. Надгробием ей можно считать общественный музей эротики в Барселоне. * * * Яков Кротов АЗБУКА ДОБРОТЫ / ОТКРЫТКА http://www.krotov.info/yakov/dobrota/otkrytka.html Обычно с открытостью борются открытостью, на замкнутость отвечают замкнутостью. ВсЈ это напрасный труд. К примеру, царь игнорирует мнение своих подданных; что же? им кричать под окнами дворца об этом, называя его мерзавцем? или им повернуться к власти спиной и ее игнорировать, как она игнорирует его? Оба пути бесперспективны; первый рождает революционеров, второй - подонков. Невозможно жить наружу, постоянно оправдываясь, хамелеонски изменяясь, отказываясь от Истины ради спокойствия окружающих или визгливо вступаясь за Истину только ради внимания друзей, соседей, собратьев. Но невозможно и жить внутрь, ведь самоизоляция, какими бы идеями она ни оправдывалась, проповедует презрение к людям: соседям, подчиненным, родственникам, пасомым. Надо осознать обе эти невозможности, вывариться в них и изнемочь, поразиться, как мог апостол Павел быть "всем для всех", не переставая быть проповедником Христа и именно Христа, чтобы понять: нет выхода логического, нет поведенского стереотипа и сценария, который может выручить. Есть единственное, евангельское: "Невозможное человекам - возможно Богу", и есть свидетельство апостола о том, что эта невозможная возможность действительно осуществляется, когда, если и насколько мы идем к Богу через Христа. "Куда христианину податься", как не за Христом? И недаром Павел, сказав, что он готов мяса не есть вовек, докончил всЈ-таки не рецептов воздержания, а: "Подражайте мне, как я подражаю Христу". Бог стал человеком, хотя это невозможно и соблазн, Христос остается среди нас и всЈ же не смущает никого, хотя не всех привлекает (чем и отличается от христиан), Иисус любит, и только Его любовь показывает, как вырваться из ловушки, в которой и замкнутым, и открытым быть одинаково опасно и порочно: любить чисто, без малейшей мысли о собственной персоне и выгоде, любить другого ради другого и Бога, и каждый свой новый шаг совершать вослед Христу, а не привычке и человеческим стереотипам. Открытость есть состояние духовной обнажЈнности. В Раю открытость — единственно мыслимое состояние, на земле открытость часто признак адского разврата. Библия осуждает Хама, открывшего наготу Ноя, но не считает нужным говорить об отцах, не скрывающих своей наготы от детей, потому что хамство детей — порок, но хамство отцов есть нечто неизмеримо более скверное, содомское. Среди сексуальных расстройств есть эксгибиционизм — выставление наружу половых органов, того, что должно быть скрыто. Тут уже открытость переходит в откровенность, становится агрессивной, навязчивой и вдвойне предосудительной. Но ведь порнографические открытки запрещено продавать, - вот и весь ответ тем, кто под предлогом охраны нравственности попытается запретить все открытки вообще и вернуть общество и душу в закрытое состояние. * * * Сергей Троицкий ХРИСТИАНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ БРАКА (VI) http://www.krotov.info/libr_min/t/toquil/troi_07.html В заключение несколько слов по модному вопросу об осведомлении с родовой жизнью молодежи. Вопрос этот не является таким важным, какого иногда представляют, и такое или иное решение его не решает основной проблемы оздоровления родовой жизни. Это осведомление может быть полезным, но может быть и вредно в зависимости от того, удастся ли педагогу провести его в сфере теоретического разума без уклонения в сферу разума практического. По-видимому, таких уклонений легче избежать тогда, когда такое осведомление будет делаться, хотя бы в связи с изучением естественной истории, в более раннем возрасте, когда подсознательные влечения еще не толкают дух человека в эту практическую сферу. И, во всяком случае, задача чисто теоретического осведомления может быть успешно выполнена только тогда, когда идеалистическая настроенность уже налицо. В противном случае это осведомление будет идти в ущерб великой задерживающей силе, которой одарила нас природа для борьбы с родовыми извращениями,- чувству стыда и вместо пользы принесет вред. Даже и ранняя влюбленность сама по себе не опасна для родовой нравственности молодежи. Здоровое, неиспорченное порнографией юношество не стремится в своей влюбленности к физическому обладанию, и его любовь есть переживание преклонения и рыцарской преданности, направленных не столько на женщину, сколько на «das Ewig-weibliche», на вечно женственное, на красоту и особенности женского духа, и потому не только для взрослых, но и прежде всего для молодежи всегда остаются в силе слова древнего христианского писателя: «Пламень любви сжигает душевную нечистоту, и разврат происходит не от чего другого, как от недостатка любви». {Иоанн Златоуст, Гомил. 30 на 1Кор.} И если ранняя любовь опасна, то не сама по себе, а ввиду слишком большой вероятности смены одного объекта любви другими, а эта внутренняя измена всегда неблагоприятно отражается на цельности и силе духовной жизни. «Ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал. Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою», - говорится в Апокалипсисе (2,3-4), и недаром древняя Церковь столь же строго относилась к повторным обручениям, как и к повторным бракам. * * * Александр Ельчанинов ЗАПИСИ http://www.krotov.info/library/e/yelchani/yelch02.html Если мы видим грех, значит сами причастны к нему, и именно к этому греху. Осуждает ли ребенок кого за разврат? Он его не может видеть. То, что мы видим, — мы отчасти имеем. * * * Клайв Льюис ЛЮБОВЬ (V) http://www.krotov.info/library/l/lewis/003love.html <....> Когда влюбленность говорит как власть имеющий, мы не обязаны ее слушаться. Конечно, она божественна по сходству, но не по близости. Если мы не пожертвуем ради нее ни любовью к Богу, ни милосердием, она может приблизить нас к Царствию. Ее полное самоотречение - модель, заготовка любви, которой мы должны любить Бога и человека. Природа помогает нам понять, что такое "слава"; влюбленность помогает понять, что такое любовь. Христос говорит нам ее устами: "Вот так - так радостно, так бескорыстно ты должен любить Меня и меньшего из братьев Моих". Конечно, это не значит, что всякий обязан влюбиться. Некоторые должны пожертвовать влюбленностью (но не презирать ее). Другие вправе ее использовать как горючее для брака. В самом браке ею одной не обойдешься, да и выживет она лишь в том случае, если мы будем непрестанно очищать и оберегать ее. Если же мы поклонимся ей безусловно, она станет бесом. А она как раз и требует безусловного подчинения и поклонения. Она по-ангельски не слышит зова самости, по-бесовски не слышит ни Бога, ни ближнего. <...> влюбленность требует культа по самой своей природе. Из всех видов любви она, на высотах своих, больше всего похожа на Бога и всегда стремится превратить нас в своих служителей. Богословы часто опасались, что этот вид любви приведет к идолослужению, кажется, они имели в виду, что влюбленные обоготворят друг друга. Но бояться надо не этого. В браке это вообще исключено: прекрасная простота и домашняя деловитость супружеской жизни обращают такой культ в явную нелепость. Мешает ему и привязанность, в которую неизбежно облечется влюбленность мужа и жены. Но и вне брака человек, знающий или хотя бы смутно понимающий тягу к запредельному, вряд ли вознадеется удовлетворить ее с помощью одной лишь возлюбленной. Возлюбленная может ему помочь, если она стремится к тому же, то есть если она друг, но просто смешно (простите за грубость) воздавать божеские почести ей самой. Настоящая опасность не в этом, а в том, что влюбленные начнут поклоняться влюбленности. Посмотрите, как неверно понимают слова Спасителя: "...прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много" (Лк.7:47). Из контекста, а особенно из притчи о должниках явствует, что речь идет об ее любви к Христу, простившему ей много грехов. Но обычно понимают не так. Сперва решают почему-то, что грешила она именно против целомудрия, а потом - что Христос простил ей разврат, потому что она была сильно влюблена. Получается, что великий Эрос смывает любое зло, порожденное им самим. Когда влюбленные говорят: "Мы это сделали ради любви", прислушайтесь к их тону. "Я это сделал из трусости" или "со зла" произносят совсем иначе. Заметьте, как гордо, почти благоговейно они выговаривают слово "любовь". Они не ссылаются на смягчающие обстоятельства, а взывают к высшему авторитету. Это не покаяние, а похвальба, иногда вызов. Далила у Мильтона говорит, что права перед законом любви. В этом вся суть: у любви свой закон. Неповиновение ему - отступничество, греховное искушение - глас Божий. Влюбленные обрастают своей, особой религией. Бенжамен Констан заметил, что за несколько недель у них создается общее прошлое, к которому они благоговейно обращаются, как псалмопевец к истории Израиля. Это их Ветхий завет, память о милостях к избранникам, приведшим их в обетованную землю. Есть у них и Новый завет. Теперь, соединившись, они уже под благодатью, закон им не писан. Это оправдывает всЈ, что бы они ни сделали. Я имею в виду не только и не столько грехи против целомудрия, сколько несправедливость и жестокость к "внешним". Влюбленные могут сказать: "Ради любви я обижаю родителей - оставляю детей - обманываю друга - отказываю ближнему". ВсЈ это оправдано законом любви. Влюбленные даже гордятся. Что дороже совести? А они принесли ее на алтарь своего бога. Тем временем бог этот мрачно шутит. Влюбленность - самый непрочный вид любви. Мир полнится сетованиями на ее быстротечность, но влюбленные об этом не помнят. У влюбленного не надо просить обетов, он только и думает, как бы их дать. "Навсегда" - чуть ли не первое, что он скажет, и сам поверит себе. Никакой опыт не излечит от этого. Все мы знаем людей, которые то и дело влюбляются и каждый раз убеждены, что "вот это - настоящее". И они правы. Влюбившись, мы вправе отвергать намеки на тленность наших чувств. Одним прыжком преодолела любовь высокую стену самости, пропитала альтруизмом похоть, презрела бренное земное счастье. Без всяких усилий мы выполнили заповедь о ближнем, правда, по отношению к одному человеку. Если мы ведем себя правильно, мы провидим и как бы репетируем такую любовь ко всем. Лишиться всего этого поистине страшно, как выйти из Христова искупления. Но влюбленность сулит нам то, что ей одной не выполнить. Долго ли мы пробудем в этом блаженном состоянии? Спасибо, если неделю. Как и после обращения, скоро окажется, что старая, недобрая самость не так уж мертва. И там, и тут она сбита с ног, но отдышится, приподнимется хотя бы на локоть и снова примется за свое. А преображенное вожделение, вполне возможно, выродится в простейшую похоть. Все эти неприятности не расстроят союза двух хороших и умных людей. Опасны они - смертельно опасны - для тех, кто поклонился влюбленности. Такие люди вознадеялись на нее, как на бога, сочли, что простое чувство обеспечит их навечно всем необходимым. Когда надежда эта рухнет, они винят любовь или друг друга. Себя они винить могут, а влюбленность винить не за что. Как крестная мать, она дала за нас обеты, а уж наша работа - исполнить их. Мы сами должны стараться, чтобы каждодневная жизнь уподобилась райскому видению, мелькнувшему перед нами. Влюбленность препоручает нам свое дело. Это знают все, кто любит правильно, хотя немногие могут это выразить А настоящие христиане знают, что это скромное с виду дело требует смирения, милосердия и Божьей благодати, то есть христианской жизни. Как и все виды естественной любви, влюбленность своими силами устоять не может; но она так сокрушительна, сладостна, страшна и возвышенна, что падение ее поистине ужасно. Хорошо, если она разобьется и умрет. Но она может выжить и безжалостно связать двух мучителей, которые будут брать, не давая, ревновать, подозревать, досадовать, бороться за власть и свободу, услаждаться скандалами. Прочитайте "Анну Каренину" и не думайте, что "такое" бывает только у русских. Вульгарная фраза "я бы тебя съел" оказывается правдой.