> Пожертвовать православностью или католичностью?

> Попытки показать единство христиан рушатся постоянно из-за технических деталей. Что должно быть в начале: яйцо или курица? Жизнь как способность дарить жизнь или жизнь как пассивное принятие, как приготовление к жизни?

> В России после 1990 года благодаря религиозной свободе появились десятки людей, желающие единства Церкви как прежде всего единства православных и католиков. В основном это православные, что естественно уже потому, что большинство христиан в России изначально православные.

> Конечно, это православие скорее этнографическое, сугубо обрядовое, но тем острее его носители переживают обрядовые и словесные расхождения с католичеством. Впрочем, и по мере укоренения в православии расхождения между православными и католиками не уменьшаются. И на вершинах аскетики, мистики, этики опыт разных людей не блекнет, сливаясь. Наоборот, он приобретает подлинную цветность и подлинное своеобразие.

> Своеобразие православно-католического диалога в том, что тут на первом месте – вопрос о власти. Пусть это власть любви, но – власть. И православные могут не признавать эту власть Рима, – тогда они гуляют по каким-то другим полям. Но если православный человек признаёт необходимость такой власти, он неизбежно стоит лицом к лицу с католичеством. Должен ли он тогда явить единство, переходя на сторону этой власти? Тогда он столкнётся с тем, что эта самая власть не поощряет – во всяком случае, в России – православия как части Церкви.

> Чтобы стать на сторону Папы, надо стать латинским католиком, надо перестать совершать богослужение по-православному, надо ходить в костёл, где пронизано польским или французским духом. Надо войти в печальную реальность: какие бы красивые слова не произносились высоко на престоле Петра, внизу вполне сохраняется отчуждённость от православия, а часто слегка замаскированная неприязнь к нему.

> Но верность есть верность, и поэтому разве не следует человеку всё-таки поставить идею повыше, себя пониже и ходить на мессу, ходить на мессу, ходить на мессу, ну и радоваться, если раз в год потихонечку приедет c Украины греко-католический священник и отслужит литургию.

> Правда, для единства православия и католичества придётся даже перестать называть себя православным и именоваться "греко-католиком", но какие жертвы не принесешь...

> Действительно, а какие жертвы не принесешь ни в коем случае? Можно ли принести в жертву яйцо, чтобы не пресёкся куриный род? Разумеется, нельзя. Тогда – оставаться православным и ждать, ждать, ждать, пока католики не изменятся "не только в голове, но и в членах"?

> Оба варианта безнадёжны. По-человечески. Устанут, разочаруются, да просто вымрут энтузиасты. Уже вымерло целое поколение русских православных эмигрантов, которые пошли в Католическую Церковь, натолкнулись на отчуждение, но терпели. И вымерли, и не осталось у них никаких преемников, кроме всё тех же патеров – немецких, польских, французских – которые считают, что они знают православие лучше любых православных.

> Ну что ж, человек – не динозавр, вымрет – но воскреснет. На это вся и надежда: что единство христиан не христианам нужно, а Христу. Пусть Он и делает то, что не в силах сделать мы.

 

> Православие и католичество: цель – конец

> Попытки восстановить единство христиан, в том числе, православных и католиков, постоянно подтверждают простую истину цинизма: всё хорошее вырастает из плохого, из самолюбия, из тщеславия, из гордыни. Владимир Соловьев ратовал за единство православия и католичества, потому что это единство хорошо вписывалось в его утопию христианской империи. А так – он был не очень-то "церковный" человек, и в этом смысле рассуждал о православии и католичестве как посторонний. Но если поколение Соловьёва смотрело на христианскую империю как <на> продолжение Российской, то русские после революции обращались к папству уже не как к способу вывести империю на международную арену, а как к замене империи, погибшей во время революции. Папа в их глазах должен был заменить "продавшуюся большевикам" Московскую Патриархию. О таких "православных, состоящих в общении с Папой", вспоминал Тоцке:

"Из числа представителей старых российских домов подобные мысли разделяли князь Волконский, князья Оболенский и Урусов. Можно упомянуть и о средних слоях дворянства, например, о семьях Евреиновых, Кологривовых или Длусских. К этому кругу присоединились некоторые люди из мира искусства, например, поэт Вячеслав Иванов, супруги-художники Браиловские и г-жа Данзас, философ. Сегодня подобные мечты представляются совершенно нереальными, но я бы подчеркнул, что перечисленные лица – это всё серьезные люди, глубоко озабоченные будущим России, которую постигло несчастье. Итак, именно с этими людьми и завязал контакты о. Иоанн-Хризостом. Почти все они сменили свою церковную принадлежность и перешли в католичество лишь из желания добиться универсальной теократии. Они постоянно рассуждали о взаимодействии императора, папы и патриарха" (Новая Европа. - №3. - 1993 г. - С. 19).

> С другой стороны, и Папа относился к единству с православными как к средству упрочения своей власти, своей политической линии. Не в отношении православных: те политически представляли (и представляют) для папства величину ничтожную. Папа Пий XI пытался "привить" православие католичеству, чтобы уравновесить влияние иезуитов и василиан, приглушить "схоластические тенденции" (<Там же>, с. 15).

> Ничего удивительного, что эти усилия в конечном счёте оказались бесплодны. Единство Церкви бесконечно важнее любого политического единства, и манипуляции сверху тут если не кощунственны, то наивны.

> Против манипуляции единством восставала Евгения Герцык. Эта формальная протестантка, познакомившаяся с Бердяевым, весной 1911 г. приняла православное миропомазание. Бердяев познакомил ее со своим знакомым священником (м.б., Мечевым?), но таинство совершил о. Евг. Синайский в Марфо-Мариинской обители. Но год спустя Герцык из Лозанны писала Вяч. Иванову о своих сомнениях в связи с тем, что она лучше узнала Лютера: ничто не спасает, кроме Христа. "Церковное служение и монашеская жизнь совсем бескорыстны, это только любовь бесцельная и самочинная любовь Земли к Богу, и потому так же неистребима". Из ощущения Лютера – бессмысленны обряды – она делает практический вывод противоположный: да, и именно бессмысленностью хороши, близки к любви.

> "Церковь так страшно не похожа на Христа ... самые плоские теософские толкования ближе", потому что Церковь – не путь спасения, а "вольный дар человека Богу". "Чувствую благоговейно руку Рима, но ведь из сложения фанатического католичества с православием не выходит вселенской церкви... Соединение церквей уже совершилось реально во многих из нас, но чтоб оно стало явным – часто с болью думаешь: должен кончиться Рим и кончиться православие... И тогда я думаю гневно: "Вячеслав всё это уже испытал, измерил и – ушел" (Письма, с. 603).

> Наивны попытки осмыслить единство православных и католиков исключительно в терминах культуры. С начала XIX века и до начала XXI именно так реагировали образованные русские люди на интерес православных к католичеству. Например, культуролог Роман Лункин пишет:

"Русский католик восточного обряда – это представитель западнической идеологии и культуры, почитатель Петра Чаадаева, Александра Герцена, Иосифа Бродского и Варлама Шаламова. Обращенный в католичество российский гражданин стремится самими фактом перемены своей церковной принадлежности стать человеком европейской культуры, хочет изжить в себе азиатские комплексы и предрассудки" ("Портал-кредо", 21.2.2005).

> Это такая же методологическая простота, которая побуждает атеиста видеть в религии всего лишь обман или самообман. Более того, если циническое отношение к религиозности нельзя в принципе ни доказать, ни опровергнуть, то утверждения Лункина нуждаются в подтверждении – социологическими данными, историческими и т.п.

> Подтверждений нет, а живой опыт подсказывает, что современные православные, стремящиеся к единству с католиками, уже не мыслят в терминах "проектов" и "утопий", они не историософы, как Чаадаев, Соловьев, Вяч. Иванов, а прежде всего и именно христиане, что вполне соответствует изменившейся исторической обстановке, в которой христианство из объекта бумажных манипуляций немногих интеллектуалов и политиков становится распылённым и разнообразным движением.

> Этот аспект специалист, сосредоточенный на политике и культуре, склонен игнорировать, как бы негативно это ни сказывалось на его рассуждениях. Хотя не обязательно быть христианином, чтобы обратить внимание на реальные, а не выдуманные или вычитанные из книжек, особенности современной христианской психологии.