Помнишь две максимы Оуэна? Того, для кого Бог не Иной, верующим не назовешь. С другой стороны, если для меня Бог - иной в том же смысле, что и другие люди и предметы, я впадаю в идолопоклонство, осмеливаюсь считать Его бытие параллельным своему. На самом же деле Он - основа нашего бытия, Он всегда и в нас, и на противоположной стороне. Мы реальны только в той мере, в какой эту реальность получаем от Него - каждую секунду, каждое мгновение. Чем глубже в нас лежит источник молитвы или любого другого действия, тем больше он - от Него. Это не значит, что наше участие меньше. Скорее, оно даже больше, когда и участие Бога больше. <....>

Сразу возникает вопрос: говорит ли Бог в лжеце или в кощуннике? В некотором смысле - почти "да". Без Бога он вообще не мог бы говорить. Нет слов, не берущих начало в Слове, и нет действий, не берущих начало в Том, кто есть Actus purus {=чистое действие}. Как же быть с тем, что говорит богословие о мерзости греха? Мне кажется, выход один: помнить, что любой грех - искажение энергии, которую вдохнул в нас Бог. Если бы мы всё не испортили, эта энергия распустилась бы дивным цветком одного из тех действий, о которых верно сказать и "это сделал Бог", и "это сделал я". Мы отравляем вино, льющееся в нас из божественного сосуда. Он хочет сказать с нашей помощью Музыку, но мы фальшивим. Он хочет нарисовать автопортрет, мы превращаем его в карикатуру. Поэтому любой грех - святотатство.