> Бессмертие любви

> Одна из самых трогательных, самых удивительных подробностей Евангелия – это участие женщин в страданиях Христа, их молчаливое присутствие у Креста и затем, уже после смерти Страдальца, их деятельная любовь, забота о погребении Его тела.

> Там были, – пишет евангелист Матфей, – также и смотрели издали многие женщины, которые следовали за Иисусом из Галилеи, служа Ему; между ними были Мария Магдалина и Мария, мать Иакова и Иосии, и мать сынов Зеведеевых (Мф.27:55-56). Про мужчин – про учеников Иисуса, про апостолов, сказано, что все они, оставив Его, бежали (Мф.26:56). А вот женщины в этот час одиночества и страданий, богооставленности и тоски, про которую Сам Христос сказал: Душа Моя скорбит смертельно... (Мф.26:38), – женщины оказываются верными, и только они, только их любовь и верность, жалость и сострадание ярким светом озаряют эту тьму всеобщего предательства, страха и зла.

> Когда-то русский мыслитель В.В. Розанов упрекал Евангелие, да и всё христианство, в чрезмерной «небесности», в том, что нет в нём никакого человеческого, земного тепла, что оно всё уводит нас в какую-то запредельную высь, заставляет дышать ее разреженным воздухом и забыть о земном. Но вот через две недели после Пасхи празднует Церковь Воскресенье жен-мироносиц, посвященное такой человеческой, такой материнской любви к Христу и человеческому в Нём. Как замечает евангелист, женщины эти не знали, что Христу подобает воскреснуть из мертвых³. И значит, ничего не ждали, ни на что не надеялись, и со смертью на кресте Человека, Которого они так любили, для них оканчивалось всё. Всё, кроме любви и верности, и вот это и подчеркивается евангельским повествованием! И если имена жен-мироносиц увековечены в Евангелии, если каждый год в радостные пасхальные дни Церковь предлагает нам вглядеться в их образ, полюбоваться им, то это потому, что без простой человеческой любви и верности конкретному, неповторимому человеку нет и не может быть христианской любви и самого христианства.

> Да, всё христианство стоит или падает с нашей верностью или изменой этой заповеди о любви к ближнему. И не случайно великий ненавистник христианства Фридрих Ницше больше всего ненавидел в нём эту заповедь, предлагая заменить ее заповедью о «любви к дальнему»⁴. И человечество, увы, пошло по пути этой «любви к дальнему» и во имя ее, во имя этого неизвестного, несуществующего «дальнего» осудило на страдания и смерть столько ближних! И неужели не ясно еще, что все вышедшие отсюда идеологии потому так ужасны, что всегда готовы живого, всем человеческим теплом дышащего человека принести в жертву абстрактному, еще не родившемуся «человеку будущего».

> Идеологии знают «народы» и «расы», «классы» и «группы», но не знают людей. Нас с детских лет учат любить какого-то собирательного, мифического человека вообще. Евангелие же всё время говорит о малых сих, и в ответ на вопрос Кто мой ближний? (Лк.10:29) указывает нам израненного, брошенного и лежащего у дороги человека, мимо которого один за другим с полным безучастием проходят носители всевозможных идеологий. И в центре Евангелия как главное его содержание – не абстрактное учение, не мораль, не закон и не догмат, а живой Сын Человеческий – Иисус из Назарета Галилейского. И христианская вера есть прежде всего любовь к Нему, личная и живая, – такая, что и теперь, спустя столько столетий, пронзает нам душу при воспоминании о той ночи в Гефсиманском саду, о тех словах, которых ничто никогда не сможет вытравить из нашей памяти: Душа Моя скорбит смертельно...

> И неужели не понимают все те, кто столетиями борются с религией в надежде ее искоренить, что все их рассуждения о возможности или невозможности согласовать религиозные верования с наукой, все их «философские», «научные» и иные доказательства бессильны? И бессильны потому, что разбиваются не о другое философское или научное мировоззрение, а о любовь. Ибо никакая философия и наука не смогли еще поколебать живой человеческой любви. «Не оставлю вас сиротами, приду к вам. И когда увижу вас, радости исполнится сердце ваше, и радости этой никто не отнимет у вас» (ср. Ин.14:18; 16:22). Радости любви нельзя отнять. Нельзя отнять потому, что она знает о Боге таким знанием, к которому, в сущности, ни наука, ни философия прибавить ничего не могут. Любящему достаточно видеть и обладать, и меньше всего нужно ему о своей любви философствовать. Ошибка и, прибавлю, бездонная глупость антирелигиозной пропаганды в том, что она до сих пор видит в христианстве систему идей, положений и предписаний. Но нет, всё гораздо проще: христианство – это то горение сердца, о котором говорит Евангелие от Луки в рассказе о путниках на дороге в Эммаус. Вот шли они, и был вечер, и Кто-то приблизился и пошел рядом и говорил с ними, и они только одно потом могли сказать: Не горело ли в нас сердце наше?.. (Лк.24:32). И что может вся наука, вся философия мiра против этого горения сердца?

> В день жен-мироносиц мы вспоминаем и переживаем всё это заново: горение сердца и любовь, верность и сострадание – всё, что может быть направлено только на живое и неповторимое лицо человека, всё, что по ту сторону обобщений, отвлеченностей и философий. Вспоминаем о том, что именно им, этим женщинам с их простой любовью первым дано было убедиться в бессмертии любви, означающей победу и над самой смертью. Их первых, пришедших рано утром ко гробу, встретил Иисус, Который сказал: Радуйтесь! (Мф.28:9). И этой радостью мы живем вот уже две тысячи лет. Забываем о ней, падаем, изменяем – но снова и снова возвращаемся к ней, и никто не отнимет ее у нас.

 

> Свидетельницы Жизни

> Второе воскресенье после Пасхи⁵ издавна посвящено было в Церкви воспоминанию о женщинах, которые следовали за Христом, помогая Ему своей заботой, а после распятия пришли ко гробу, чтобы по обычаю того времени приготовить Его тело к погребению. Им первым явился восставший от смерти Христос, они первыми услышали от Него: Радуйтесь! – и таким образом, оказались первыми свидетелями Воскресения.

> В то, что Христос воскрес, одни веруют, другие нет. Но тем и другим следовало бы вдуматься в смысл присутствия этих женщин как бы на заднем плане евангельского повествования, в смысл молчаливой их заботы и верности до конца. Сделать это особенно необходимо в наши дни, когда все заняты чем угодно, но только не внутренним мiром человека, не той его глубиной, которая в последнем счете одна только и интересна, одна заслуживает внимания и изучения. Про современное человечество можно сказать словами Христа: Какая польза человеку, если он приобретет весь мiр, а душе своей повредит? (Мф.16:26). Ибо именно приобретением всего мiра занят или, лучше сказать, по-настоящему одержим современный человек. Он всецело, без остатка сосредоточен на одном внешнем, больше того – только от этого внешнего и ждет окончательного счастья.

> Есть, похоже, некий тайный закон, по которому исключительный интерес к внешнему, громкий успех во внешнем обязательно оборачиваются для человека внутренним оскудением и пустотой. Не странно ли: человек ходит по Луне, побеждает пространство, демонстрирует чудеса техники, но при этом никогда еще, кажется, не знали на земле такой великой тоски, такого глубокого страха, такой страшной опустошенности. Мы словно разучились жить внутренней жизнью, в собственной душе искать и находить то, что не зависит от внешних успехов или неудач. А между тем весь смысл евангельской проповеди, всё содержание Евангелия – в провозглашении примата внутреннего над внешним, в призыве не столько овладеть мiром, сколько раскрыть в себе самих ту глубину, те возможности, которые одни только и могут дать настоящее счастье.

> Этот призыв современное человечество всё чаще отвергает или, по крайней мере, игнорирует. И не по слабости или несерьезности, а, что гораздо страшнее, по всё более укореняющемуся убеждению, что ничего внутреннего на деле нет и человек без остатка растворяется во внешнем. Но потому-то и надо, пока еще есть время, вглядеться в другой образ человека, задуматься над другим замыслом о нём, над другим объяснением его неискоренимого влечения к счастью.

> О женщинах, с которых мы начали нашу беседу, сказано в Евангелии очень мало, но во всём сказанном там открывается то, что почти совсем забыто нами. Почему они последовали за Христом? Ведь Он не учил внешней премудрости, но призывал в самих себе искать мiр духа. Итак, если они последовали за Ним, то, стало быть, жаждали внутреннего, духовного, не удовлетворяясь наружной оболочкой жизни. Они служили Христу. И внутренний мiр их открывается нам прежде всего как мiр любви, как мiр непрерывно крепнущей личной верности, личного участия.

> Мы всё время говорим о «правах», мы всё время хотим подчинить себя и других какой-то внешней «системе»; мы уже почти неспособны к личной встрече, к чуду той огненной любви, главный смысл и главная радость которой – самоотдача, жертва, служение. Эти женщины были бескорыстны, ничего не ждали, ничего не хотели от Христа в ответ на свое служение и любовь. Ученики Его спорили о первенстве, Иуда ждал от Него спасения родины, другие приходили за исцелениями, чудесами, помощью. Но женщины эти по-настоящему выходят из тени и перечисляются по именам лишь к моменту, когда не остается ничего, кроме тела Человека, Которого они любили и Который умер в страшных страданиях и одиночестве. Они не ждали ничего, и меньше всего – воскресения, победы, торжества. Только простая человеческая любовь, простая человеческая верность привели их ранним утром ко гробу. И весь смысл евангельского рассказа об этом утре в том, что их любовь и верность стали источником неслыханной радости, неслыханного счастья. Радуйтесь! (Мф.28:9) – сказал им Христос. И как в Нём Самом любовью побеждены были распад и смерть, так и в них, в этих женщинах, любовь стала свидетельницей торжества жизни.

> И вот спустя столько столетий мы слушаем в пасхальные дни этот рассказ, и уходит, растворяется оглушительный шум внешнего, в котором мы живем. Победы, достижения, успехи – что значат они в сравнении с этим рассказом, с этой солнцем освещенной встречей любви? Есть ли на свете большая радость, большее счастье, чем пережитые в то мгновение, когда они, подняв свой горестный взор, увидели свет и услышали голос, с которым вошла в них эта радость первой Пасхи? Где еще искать большего счастья, большей радости, большего смысла?

> Нам всё твердят о каком-то туманном будущем, когда наступит наконец всеобщее и обязательное, на материальном базисе построенное счастье. Но вот появилось в жизни чуть больше внешних достижений, еще меньше осталось в ней внутреннего, а всё нет его, счастья, и всё серее, тоскливее и страшнее становится мiр. Но ведь всё случившееся тогда, в то утро, может случиться и с нами, стоит только открыть в себе мiр любви, заботы, служения, преданности. Стоит только открыть в себе жажду встречи с главным, как тотчас приходит к нам это Радуйтесь!, и снова открывается мiр невозможных возможностей, счастья подлинного и неистребимого.