> Мы будем судимы любовью

> За две недели до Великого поста читается в Церкви евангельская притча о Страшном суде. Враги религии часто ссылаются на нее, да и на само выражение «Страшный суд», как на доказательство того, что религия вообще и христианство в частности держится только страхом, только боязнью загробного воздаяния, что христианин живет «из-под палки». Совсем недавно один молодой и, главное, необычайно идеалистически настроенный человек, готовый всю жизнь свою отдать человечеству, сказал мне: «Для чего мне религия? Религия – это костыли, а я могу и должен ходить сам, без костылей». Он, этот молодой человек, под костылями разумел, конечно, саму идею посмертного воздаяния в примитивно-антирелигиозном восприятии. Но так ли это?

> Прежде всего выслушаем саму эту притчу, как излагается она в 25-й главе Евангелия от Матфея:

> Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мiра: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную (Мф.25:31–46).

> Вот что сказано в Евангелии. И не требуется никакой натяжки, никаких ухищрений, чтобы сразу расслышать в сердцевине этой притчи всё ту же заповедь, всё то же откровение, что и в сердце всего христианства – заповедь и откровение любви. Мiр судится, мiр будет судим любовью – вот смысл слов Христа. Но дело в том (и тут-то и ошибаются, вольно или невольно, все разоблачители Евангелия и христианства), что заповедь любви нельзя навязать. Нельзя любить по приказу. Государство, общество могут насаждать справедливость, но не любовь. Как полюбить не человека вообще, не человечество в целом, а вот этого живого человека на больничной койке, раздетого, голодного, находящегося в заключении? На это ни одно учение, будь то политическое или философское, ответа не дает. И вот в обществе, которое кричит о свободе, равенстве и братстве, миллионы людей томятся в тюрьмах, призывы к освобождению соединяются с проповедью классовой ненависти и даже слово «любовь» всегда означает одновременно ненависть к кому-то. Но единственность учения Христа в том, что оно, не призывая ни к свободе, ни к «научной» организации общества, ни к справедливому распределению земных благ, говорит о любви к конкретному человеку, без которой невозможен никакой закон, никакая справедливость. Не случайно великий антихристианин Ницше заявлял: «Любовь к ближнему мы заменим любовью к дальнему». И здесь – главный нерв всей борьбы с религией, источник ненависти к ней всех, кто готовы любить «дальнего», однако во имя этого «дальнего» кровью заливают землю, сея на ней ненависть и страх. Но как всё же полюбить своего ближнего? На этот вопрос и дает ответ притча о Страшном суде. Она как бы говорит: «Если вы в распятом Учителе узнали образ подлинного Человека, если в словах Его услышали истину о жизни, если в жизни Его увидели свет, то сумеете в каждом человеке всегда, при всех обстоятельствах разглядеть единственное и неповторимое лицо Христово. ...Я был в темнице, и вы пришли ко Мне, Я был болен, и вы посетили Меня...» Отождествление Христа с каждым человеком, которое любого из людей наделяет особой, исключительной ценностью и открывает для нас возможность его полюбить – вот главный смысл притчи о Страшном суде и одновременно – сердце христианства.

> Спор между христианством и отвергающими его учениями есть спор о человеке. Для этих учений, обещающих рай и свободу на земле, человек – всегда только средство и никогда не цель, а отсюда – полное подчинение, полное сведение человека к целям, которые лежат вне него. Для христианства же человек – всегда цель, всегда центр, всегда то, ради чего существует мiр, всегда то, что не может быть сведено к средству. И Страшный суд – всего лишь конечный вопрос, обращенный к каждому и судящий нас судом любви: «Кого ты любишь, какой любовью наполняешь свою жизнь?»

> Вот почему, когда наступает время, приближающее нас к переоценке жизни, раскаянию и исправлению, когда вновь оказываемся мы на пороге Великого поста, этой весны обновления, Церковь предлагает притчу о Страшном суде.

 

> Ожидание встречи⁵

> Есть удивительный церковный праздник – Сретение Господне. Мало кто теперь знает о нём, ибо он так часто приходится на будний, рабочий день, тонет в ритме и суматохе нашей такой обыденной, такой грубо материалистической жизни!

> А когда-то он был одним из важнейших, самых радостных и значительных дней церковного года – одним из двунадесятых праздников, т.е. праздников, связанных с теми главными воспоминаниями Церкви, в которых она выразила и запечатлела свое переживание мiра, жизни и человека.

> Слово «сретение» – церковнославянское и в переводе означает встреча. В чём же состоит и о чём говорит нам праздник Сретения Господня? Он посвящен воспоминанию и духовному созерцанию события, о котором рассказывается в Евангелии от Луки. Согласно этому рассказу, через сорок дней после рождения Иисуса Иосиф и Мария по обычаю того времени принесли Его в Иерусалим, чтобы представить пред Господа. Тогда был в Иерусалиме, – продолжает Евангелие, – человек, именем Симеон. Он был муж праведный и благочестивый... и Дух Святый был на нём. Ему было предсказано Духом Святым, что он не увидит смерти, доколе не увидит Христа Господня. И пришел он по вдохновению в Храм. И, когда родители принесли Младенца Иисуса, чтобы совершить над ним законный обряд, он взял Его на руки, благословил Бога и сказал: Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля. Иосиф же и Матерь Его дивились сказанному о Нём. И благословил их Симеон и сказал Марии, Матери Его: се, лежит сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, – и Тебе Самой оружие пройдет душу, – да откроются помышления многих сердец (Лк.2:25–35).

> Мы вслушиваемся в этот простой, но такой удивительный рассказ и ощущаем, какой невероятной духовной красоты он исполнен. Как необычен, как прекрасен этот старец с Младенцем на руках и как таинственны его слова: Ибо видели очи мои спасение Твое! И постепенно начинаем постигать глубочайший смысл этого события, имеющий прямое отношение ко мне, ко всей моей жизни и к жизни всего человечества.

> Вот из такого созерцания и выросли праздники. В них снова и снова сообщаются нам правда, радость и смысл, открывшиеся в решающие мгновения мировой истории. В чём же смысл, в чём радость этого Сретения – этой встречи? Я думаю, уже само слово «встреча» намекает на ответ. Что на свете радостнее встречи с тем, кого любишь, после долгой разлуки? И сколь многие из нас за последние годы пережили эту радость, когда после томительных лет разлуки, неизвестности, страха, волнений и тоски приходил наконец день встречи, и помнят, как стучало сердце, как застилало слезами глаза в последние минуты, когда уже подходил поезд, снижался самолет! Во всех песнях, во всей мировой поэзии встреча – всегда особое событие. «Предназначенное расставанье обещает встречу впереди»⁶ – это из предсмертных стихов Есенина. А вот у Анненского: «Что счастье? Чад безумной встречи, одна минута на пути...»⁷

> Я цитирую и вспоминаю это, потому что вся жизнь – и это так ясно, не правда ли? – в каком-то последнем и самом глубоком смысле соткана из разлук и встреч, живет ожиданием встречи и есть, по существу, одна непрекращающаяся встреча с неизвестным будущим. Жизнь – это, действительно, ожидание. Но тогда не символ ли какого-то высокого и прекрасного ожидания, не символ ли подлинной человеческой жизни этот старец, всю жизнь ждавший? И ждавший не чего-то случайного, маленького, ограниченного, а такого света, который озарит всё, такой радости, которая наполнит собою всё, такого ответа, который станет ответом на все вопросы. И как удивительно, как несказанно хорошо, что этот свет, эта радость, этот ответ даны были ему в Ребенке. И вот словно видишь эти дрожащие старческие руки, принимающие любовно и осторожно сорокадневного Младенца, эти глаза, устремленные на маленькое Существо, эту внезапную, всё заливающую собою хвалу: «Теперь Ты можешь меня отпустить с миром: я видел, я держал, я обнимал То Одно, что заключает в себе весь смысл жизни!»

> Симеон ждал, ждал всю свою долгую жизнь. И не значит ли это, что в своем всё углубляющемся ожидании он духовно созерцал, предвосхищал эту встречу, так что вся жизнь его стала наконец сплошным «накануне»? Сколько, должно быть, бессонных ночей, сколько сомнений, сколько усилий! Но ведь и каждый из нас живет ожиданием какой-то встречи – встречи с любимым, встречи со счастьем, встречи (когда-нибудь, где-то там, на туманном еще горизонте жизни) со смертью... И не пора ли спросить себя: «Чего я жду? О чём всё сильнее и настойчивее напоминает мне стук моего сердца и опадающие один за другим, как осенние листья, листки календаря? Преображается ли постепенно моя жизнь в ожидание встречи с главным?» Вот вопрос Сретения, и вот его ответ. Человеческая жизнь предстает в нём как прекрасное созревание души, всё более углубляющейся, всё более освобождающейся и очищающейся от мелочного, суетного, случайного. Само старение и увядание, удел каждого из нас, видятся здесь как возрастание и устремление ввысь, к тому последнему и сладостному мигу, когда от всей души, в полноте радости и благодарности говорят: «Теперь ты можешь отпустить меня, Владыко, с миром, ибо я видел. Видел свет, пронизывающий мiр. Видел этого Ребенка, который принес в мiр столько Божественной любви и отдает Себя мне!» Нет страха, нет неизвестности. Есть только мир, благодарность и любовь.

> Вот то, что несет мне, нам, всему мiру ныне забытый праздник Сретения – праздник встречи души с любовью, встречи с Тем, Кто дал мне саму жизнь как возможность ждать и этим радостным ожиданием претворять, преображать ее.