> <.....> я не пытаюсь сказать вам, что я мог бы сделать, - я могу сделать очень мало. Я пытаюсь показать вам, что такое христианство. Не я его придумал. И в самой сердцевине его я нахожу эти слова: "Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим". Здесь нет ни малейшего намека на то, что прощение дается нам на каких-то других условиях. Слов`а эти совершенно ясно показывают, что если мы не прощаем, то не простят и нас. Двух путей здесь нет. Так что же нам делать?

> <...> я думаю, две вещи мы можем сделать, и они облегчат нам нашу трудную задачу. Приступая к изучению математики, вы начинаете не с дифференциального исчисления, а с простого сложения. Точно так же, если мы действительно хотим (а всё зависит именно от нашего желания) научиться прощать, нам, наверное, следует начать с чего-то полегче, чем гестапо. <....> Затем нам надо понять, что значит "любить ближнего, как самого себя". А как я люблю себя?

> Вот сейчас, когда я подумал об этом, я понял, что у меня нет особой нежности и любви к себе. Я даже не всегда люблю собственное общество. Видимо, слова "возлюби ближнего твоего" не означают "испытывай к нему нежность" или "находи его привлекательным". Впрочем, так и должно быть - ведь как бы вы ни старались, вы не заставите себя почувствовать нежность к кому бы то ни было. Хорошо ли я отношусь к самому себе? Считаю ли я себя приятным человеком? Что ж, боюсь, что минутами - да (и это, несомненно, худшие мои минуты). Но люблю я себя не поэтому; не потому, что считаю себя очень милым. На самом деле всё наоборот - любовь к себе побуждает меня думать, что я, в сущности, очень мил. Значит, и врагов своих мы можем любить, не считая их приятными людьми. Как хорошо! Ведь очень многие думают, что, прощая своих врагов, мы должны признать, что они, в сущности, не так уж плохи, тогда как ясно, что они плохи, и всё.

> Давайте продвинемся еще на шаг вперед. В моменты просветления я не только не считаю себя приятным человеком, но, напротив, нахожу себя просто отвратительным. Я с ужасом думаю о некоторых вещах, которые я совершил. Значит, по всей видимости, можно ужасаться и некоторым поступкам моих врагов. И тут мне вспоминаются слов`а, давно произнесенные христианскими учителями: "Ты должен ненавидеть зло, а не того, кто совершает его". Или иначе: "Ненавидеть грех, но не грешника". Долгое время я считал это различие глупым и надуманным; как можно ненавидеть то, что делает человек, и при этом не возненавидеть его самого? Позднее я понял, что много лет именно так и относился к одному человеку, к самому себе. Как бы я ни ненавидел свою трусость, или лживость, или жадность, я продолжал любить себя, мне это было совсем не трудно. Собственно, я ненавидел свои дурные качества потому, что любил себя. Именно поэтому так огорчало меня то, что я делал, каким я был. Следовательно, христианство не побуждает нас ни на гран смягчить ту ненависть, которую мы испытываем к жестокости или предательству. Мы должны их ненавидеть. Ни одного слова, которые мы сказали о них, не следует брать обратно. Но христианство хочет, чтобы мы ненавидели их так же, как ненавидим собственные пороки, то есть чтобы мы сожалели, что кто-то мог поступить так, и надеялись, что когда-нибудь, где-нибудь он исправиться и снова станет человеком.