> Вот опять приходит этот вечер, вот загорается вечная звезда и во всём мире наступает тишина. Ее будут нарушать, ее будут «разоблачать», но люди всё равно услышат эту торжественную и светлую тишину Рождества. Да, не все пойдут в церковь, не все одинаково поймут этот праздник, но где-то в самой глубине души каждый знает, что нет ничего выше, чище, прекраснее, чем рассказ о Царе-ребенке и Его Матери, о простых пастухах с поля и мудрецах с Востока. <...> Не странно ли: большой поэт, завершая круг своего творчества, в грохоте и суете нашей эпохи нашел последнее, высшее вдохновение не в них, а всё в той же рождественской пещере. Это Пастернак, вслушайтесь:

> Это написано как будто о нас, о людях двадцатого века, о нашей взбаламученной эпохе, о переполненной страхом и страданием нашей земле. Это мы стоим в темноте, словно в сумраке хлева, это мы, отравленные злобой и подозрительностью, разучились понимать друг друга и едва подбираем слова... И вот в эту рождественскую ночь кто-то будто раздвигает эти потемки, убирает какое-то препятствие, и звезда Рождества снова озаряет Деву и ясли, и в их озарении просветляемся и мы.

> Можно долго объяснять, во что мы, христиане, верим, о чём свидетельствует и возвещает Рождество, но, как сказал кто-то мудрый, если нужно объяснять, то объяснять не нужно. В рождественские дни, во всяком случае, объяснять ничего не хочется. Ведь сидя в темном зале и слушая подлинно вечную музыку, мы молчим и отдаемся ей, разговоры и обсуждения начинаются после, как и попытки объяснить друг другу то, что было так ясно и просто, пока мы слушали. То же происходит с верой, то же и с Рождеством. Великий французский поэт Поль Клодель⁷⁸ вернулся к вере, когда после долгого и мучительного кризиса почти невольно зашел в собор Парижской Богоматери. Это случилось в день Рождества. И внезапно он понял извечную, поразительную «детскость Бога». Слова «Будьте как дети» (сp.: Мф. 18:3) означают в устах Христа не отречение от знания, опыта и мудрости, но возвращение к тому, что утрачивается нами вместе с детством: к цельности восприятия, к умению всецело отдаваться радости. На Рождество Бог является нам в образе детства с его первозданной чистотой, и мiр с любовью склоняется перед этим Ребенком, вручая Ему себя, и помнить об этом в наши дни важнее всего.

> Прежде всех философий, прежде всякого анализа нужно почувствовать и принять правду и красоту Рождества, которая веками сияла тысячами свечей в радостных детских глазах. Нужно почувствовать и принять правду и красоту человеческого образа, явленного в трех мудрецах, всю жизнь отдавших исканию и нашедших Ребенка, пещеру, звезду. «Издалече пришли мы»⁷⁹, – говорят они, и мы тоже всегда идем издалека: из пустыни жизни, от тусклой ее повседневности, от уродства и страдания. Ни книгам, ни рассуждениям не убедить нас. Остается и жжет мучительный вопрос: есть ли правда на земле, есть ли то, что бесспорно, к чему всегда можно вернуться, чтобы вздохнуть полной грудью и найти ответ? И вот чистое зимнее небо и та далекая звезда, на которую, как мы слышали у Пастернака, оглянулся один из волхвов. Не оглянуться  ли и нам, не вернуться ли издалече к вечному Младенцу, у которого столько света, столько радости, столько жизни?