> «Я ВЕРЮ В БОГА…»

/см. предыдущие части в выпусках #3295, #3296./

> «Я верю» – что это значит?⁴

> «Я верю в Бога». Но что такое вера?

> Не странно ли это – вновь и вновь задавать всё тот же вопрос, и прежде всего – себе самому? И не дан ли ответ на него тысячи, миллионы раз в религиях всех времен и народов?

> Но вот в последней беседе я говорил, что, если вдуматься в это утверждение заново, оно перестает казаться привычным. И прежде всего выясняется, что вера – не то же, что знание, во всяком случае в общеупотребительном, житейском смысле последнего слова.

> Сказав «Утверждение “Я верю в Бога” означает: “Я знаю, что Бог есть”», мы ни в коем случае не сделаем это знание подобным моему знанию о том, что в моей комнате стои́т стол, а за окном ее идет дождь. Знание последнего рода, которое мы называем «объективным», не зависит от меня, оно входит в мое сознание помимо моей воли, помимо всякого свободного выбора. Это знание в самом деле «объективно», и я, т.е. субъект, личность во мне, могу только принять его, сделать своим.

> Утверждение же «Я верю в Бога» предполагает выбор, решение – предполагает, иными словами, какое-то очень личное участие всего моего существа. И как только это личное участие исчезает, мертвой и фактически нереальной становится и моя вера. И об этом я говорил в прошлой беседе, заявляя, что по-настоящему верим мы отнюдь не всегда, ибо веру никак не превратить в «объективную», всегда самой себе равную часть моих убеждений, моего мировоззрения.

> Многие обращаются к Богу в страхе, несчастье, страдании. Но проходят трудные минуты, и они возвращаются к жизни, никакого отношения к вере не имеющей, живут так, как если бы никакого Бога не было.

> Еще больше таких, кто верят не столько в Бога, сколько, как ни странно это звучит, в «религию». Им попросту хорошо, уютно, покойно в храме. Многие из них с детства привыкли к этой «священности» храма и обряда, где всё так красиво и глубоко-таинственно – не то, что в уродливой и плоской повседневности. И они держатся за эту «священность», ни во что толком не вдумываясь. Конечно, такая «религия» порой дает высокие и светлые переживания, помогающие жить, но всё же и она сама по себе, а жизнь – сама по себе.

> Есть и такие, кто считают религию полезной и нужной для нации, для общества, семьи, для больных и умирающих, для поддержания морали – иными словами, сводят ее к некой «пользе». Помню, когда я был еще молодым священником, матери обращались ко мне с просьбой помочь им посредством исповеди искоренить в детях дурные наклонности: «Скажите моему ребенку, что Бог всё видит! Он испугается и не будет больше так делать».

> Религия помощи и утешения, религия как некое удовольствие от священного и возвышенного, религия как польза... Замечу, что в таком ее понимании есть своя доля правды. И однако, сведенная только к этому, религия не имеет ничего общего с той верой, о которой апостол Павел на заре христианства сказал: Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр.11:1). Вдумаемся в эти странные слова: осуществление ожидаемого, уверенность в невидимом. Странные – потому что заключают в себе, по-видимому, противоречие. Ибо если я ожидаю чего-то, то именно потому, что оно еще не осуществилось, иначе незачем было бы и ожидать. И как может невидимое – т.е. то, что не может быть проверено и засвидетельствовано, – стать во мне уверенностью, т.е. реальностью, обладанием?

> А между тем именно так, этими с виду парадоксами определяет апостол Павел веру. Заметим прежде всего, что в этом определении нет слова «Бог». Это слово появляется дальше, в следующих стихах его послания, а тут он говорит о вере как присущем человеку особом состоянии, как о некоем даре, которым он обладает. Что же это за дар?

> На вопрос этот можно ответить так: стремление, тяга к самому желанному, предчувствие совсем иного, чем то, что уже есть, ожидание того, для чего только и сто́ит жить. И вот странно: почти так же определяет человека безбожник – философ Сартр. «Человек, – говорит он, – есть бесполезная страсть»⁵. Бесполезная, потому что предмет ее иллюзорен и человеку на деле некуда стремиться, нечего ожидать, нечего жаждать. Но важно то, что и он, Сартр, находит в человеке это ожидание и эту жажду.

> Так вот, вера, по апостолу Павлу, есть жажда, ожидание и одновременно стремление человека к тому, о чём он знает своим глубинным опытом. Не будь того, чего человек жаждет, не было бы в нём этого ожидания и стремления, а без этого стремления не было бы и встречи. Встречи, в которой невидимое становится уверенностью, т.е. реальностью и обладанием.

> Всё это значит, что вера в христианском опыте – не итог рассуждения и проверки, не мимолетное эмоциональное переживание, но встреча самого глубокого человеческого ожидания с тем, на что оно, порой неведомо для самого человека, направлено. Об этой встрече, об этом осуществлении ожидаемого и уверенности в невидимом лучше всего сказал блаженный Августин: «Для Себя Ты создал нас, Господи, и не успокоится сердце наше, пока не найдет Тебя»⁶.

[ Протопр. Александр Шмеман. Оп. в сб. "Беседы на Радио 'Свобода'", т. I ]

# Буду рад прочитать Ваши мнения о представляемых в рассылке текстах –