Тема выпуска:
Загадка "единой плоти": возвращение к первой любви

В конце выпуска – форма для выражения Вашей его оценки и мнений.

> Возвращение к первой любви

> Многое множество произведений мировой литературы описывает круги вокруг одного и того же сюжета: встреча — влюбленность — препятствия — их преодоление — свадьба (или просто объятие или лишь многообещающая улыбка при встрече); занавес закрывается. Подразумевается, что интересному сюжету дальше делать больше нечего, объятие не кончится, улыбка не погаснет, так что следовать далее за героями уже нет никакого смысла. Наше любопытство тянется к другим, боковым, извилистым дорожкам: приключениям, драмам, несчастной или запретной любви. Если же приключений нет, то получается, что большая часть человеческой жизни проходит в некой полосе неинтересности; общее ложе, ни малейшей интриги вокруг пола, никакого сюжета для игры воображения.

> Что касается христианского брака, то, по сути, его траектория совершенно иная: бракосочетание — преодоление тысячи препятствий — новое обретение первой любви. Часто при обязательной подготовке к браку (без прохождения которой католическая Церковь, например, не допускает к венчанию своих членов) учат тому, как начинать этот путь и мало говорят о том, как его продолжать или через какое-то время неизбежно заканчивать. Все знают при этом, что устоять в браке часто бывает труднее, чем проложить даже самую крутую дорогу к нему. Куда легче преподать науку совместного проживания молодым, кто с нетерпением только еще собирается освоить ее, нежели тем, кто сам готов делиться ею от избытка опыта и усталости от него.

> "Крепка как смерть любовь", — повторяем мы, уповая на то, что крепость ее может перебороть смерть и распад. Цена брачного союза выявляется и тогда, когда мы физически и духовно проходим через опыт угасания плоти того, кто был с нами "единой плотью". Любовь исполняется, наполняется благодатью, приобретает настоящую мощь не только в терцинах и образах "Божественной Комедии", но и тогда, когда тело супруга разрушено болезнью, и тогда, когда поражен и сам его разум, и даже тогда, когда одного из супругов давно нет в живых.

> Вспомним слова умирающего Тютчева:

> Всё отнял у меня казнящий Бог;
> Здоровье, силу воли, воздух, сон,
> Одну тебя при мне оставил Он,
> Чтоб я Ему еще молиться мог.

> Эти строки обращены к жене, когда-то оставленной поэтом ради любви к другой и вновь обретенной на пороге смерти. Здесь словно обновляется икона брака или, скорее, делается попытка ее создания; так и не завершив свой разговор с Богом, Тютчев молитвенно прикасается к Его тайне через сердце и ласку другого существа, через любовь Божию, оставленную или явленную через "одну тебя". И в этом есть своя закономерность; нередко мы опытно узнаем об осуществлении своего брака как раз в период близящегося или насильственного его рассечения. Даже простое путешествие, ненадолго лишающее нас родного очага, часто открывает нам, что привычная наша жизнь в огромной мере состояла в диалоге с другим, что она была со-бытием вдвоем, т.е. обменом и дарением, вслушиванием и узнаванием, со-присутствием и несением в себе другого, и потому лучшая литература о браке — это письма с дороги или из тюрьмы (например "Письма Ольге" Вацлава Гавела, отчасти даже "Голос из хора" Абрама Терца или горы бесчисленных и безвестных лагерных писем). Но еще большей внутренней правдой бывает наделена беседа с супругом умершим, когда один, умолкший, начинает говорит устами другого и словно облекается в новый образ, который творится любовью. И потому, признаться, мы не знаем более мощной поэмы о браке, написанной в ХХ-ом столетии, чем мемуары Надежды Яковлевны Мандельштам. История здесь начинается с ареста и смерти героя и движется вспять, чтобы превратиться в грандиозную фреску "страшной поры", увиденную, прожитую, осмысленную в образе, судьбе и поэзии одного человека — Осипа Мандельштама. Трехтомник этих воспоминаний останется не только необходимейшим введением в советскую жизнь "на воле", но и одним из самых подлинных доказательств осуществившегося брака.

> Апостол Павел призывает супругов, да и всех христиан, носить бремена друг друга (см. Гал.6,2), и без такого разделения бремен действительно не может состояться ни один брак. Но не следует ли носить и дары друг друга и сами "иконы" друг друга, под которыми стоит подпись Творца каждого из нас и даже — как бы это выразить? — звучание или интонацию друг друга, вовсе не смешивая их в одно, но давая прозвучать другому в своей душе, в глубине своего существования. Здесь "тайна трех", ибо, когда это соединение удается, между ними всегда стоит Христос. Два образа встречаются в первообразе, и только здесь эта встреча может быть подлинной и неразрывной.

> Если мы станем говорить об отличии сегодняшнего католического взгляда на брак от православного, то нам вовсе не обязательно обращаться к западному воззрению на соединение полов, столь суровому у блаженного Августина, ибо оно давно оставлено и практически забыто. В Западной Церкви сегодня мы видим скорее вполне оптимистическое, доверчивое, почти безмятежное отношение к браку, скрепленному таинством. Православие же, напротив, в богословии своем восхваляя брак как творение рая, милость Божию к человеку и преддверие Царства (см. С. В. Троицкий. Христианская философия брака. М.: "Путь", 1995, сс. 184-185: "Ни Церковь, ни государство не являются источником брака. Напротив, брак есть источник Церкви и государства. Брак предшествует всем общественным и религиозным организациям. Он установлен уже в раю, установлен непосредственно самим Богом. Бог приводит жену к Адаму, и Адам сам объявляет свой брачный союз независимым от какой бы то ни было земной власти, даже и власти родителей (Быт.2,24, ср. Мф.19,6). Таким образом первый брак был установлен "Божией милостью"), куда строже относится к его повседневной практике, настаивая — и по праву — на некоторых аскетических принципах, которые должны упорядочивать и сами празднества плоти. В католичестве есть разработанная школа подготовки к браку, воспитания ответственности перед ним и даже некоторой дисциплины отношений в нем, и этой науке, возможно, и православным было бы не грех поучиться, однако в силу иного (скажем, куда менее драматического) воззрения на человека там исчезла традиция воздержания и поста (в том числе и столь непреложного для Восточной Церкви воздержания перед участием в Евхаристии). Однако Западная Церковь ни при каких обстоятельствах не допускает развода, и если один из супругов оставляет другого, то оба они, и виновный, и наказанный (коль скоро брак их был заключен в Церкви), в равной мере на всю дальнейшую жизнь, до последнего вздоха, должны выбирать между новым браком и причастием. Ибо от всякого, живого или давно развалившегося брака может освободить только смерть одного из супругов. Если брак удается, то никакие телесные пиршества (ложе и стол) не подлежат ограничениям, если же нет, то бывшие супруги, желающие оставаться полноправными членами Церкви (как причастники, катехизаторы, восприемники при крещении, члены церковного совета и т.п.) обречены на вынужденное монашество.

> Ну а если такое, ими не избранное призвание, оказывается им не по силам? Если новая любовь вторгается в их жизнь? Не в одном ложе только дело, но прежде всего в четырех стенах, куда возвращаются в одиночку, иногда с приятной мыслью, что "здесь меня больше не побеспокоят", за которой прячется тоскливая мысль, что этот покой давно уже стал уютной клеткой с телевизором, откуда втайне хочется вырваться любой ценой. В наши дни католическая Церковь не знает, что делать со многими миллионами "второбрачных" своих чад, которым кажется, что Церковь отсекла их от себя и потому в свою очередь повернувшихся к ней спиной. Иногда они бывают даже ревностны в вере, ибо, пережив обращение в зрелые годы, они имели несчастие завести до того новую семью и неизбежно — не по чьей-то мстительной воле, но в силу канонов (опирающихся на слова Христа, как бы "окаменевших" в каноническом праве и не допускающих исключений) — оказались, в какие бы сочувственные и благожелательные слова это ни облекалось, в положении прихожан "второй категории".

Проект "Христианское просвещение" нyждается в вашей поддержке!