Тема выпуска: Об экуменизме (1)

> Впервые слово "экуменизм" употребили в 1937 году американские богословы из семинарии в Принстоне. Для них это было удачное название особой науки о Церкви, вроде модной тогда социологии – науки об обществе. Но экуменизм, хотя и получил научное окончание "изм", наукой не стал. Ему повезло стать неизмеримо большим: частью самой церковной жизни.

> Римляне, а за ними современные романские языки вселенную называют "универсум" – от холодного арифметического "унум" – "один". А русское слово "вселенная" абсолютно равноценно греческому "экумена" – ведь и у греков название вселенной происходит от слова "селиться". "Экумена" – это не просто мир, но мир, в котором обитает человек. Если бы в космос не были вселены люди, он не был бы вселенной. Вселенная – большое село. Поселения, конечно, бывают разные, но одно их объединяет: человек селится там, где мир. Где война – там кончается вселенная и начинается линия фронта, там вместо поселков, сел, селений существуют блиндажи, фортеции, крепости. Поэтому уже в древности "вселенной" называли Средиземноморье, точнее – Римскую империю. Внутри ее границ был мир, была вселенная – на границе была непрестанная война с варварами, а следовательно, вселенная кончалась.

> "Экуменической", "вселенской" называли в первые века после Рождества Христова и Церковь, границы которой почти совпадали с границами Империи. А затем произошло неизбежное: Церковь перешагнула фронты, добралась до Индии, Китая, Японии, и весь мир стал ее вселенной – а вот Империя разрушилась, раскромсанная тысячей границ. Но, умирая, старая политическая вселенная попыталась свести в могилу и единую вселенскую Церковь. Разделились царства, разделились и церкви – на западную и восточную в XI веке, затем в XVI западная – на католическую и протестантскую, и так далее, и тому подобное. Казалось, только в воображении христиан осталось слово "вселенская" как неотъемлемое свойство Церкви.

> Конечно, всегда оставались христиане, которые понимали, что их междоусобицы противоречат вселенскости – всеохватности и мирности – Церкви. Слабым утешением была вера в то, что вселенскость Церкви сохраняется, несмотря на все внутрицерковные склоки – благодаря Христу, Главе Церкви и ее Телу, Которое наши распри ранят, заставляют кровоточить, но не могут убить или разделить. Но лишь XX век – век двух мировых войн – увидел, как христиане не только тоскуют о единстве, но пытаются явить его миру.

> Произошло это не случайно. Именно в нашем веке религия стала прежде всего частным делом личности, ответственностью не организации, а лица. Церковные администрации с момента раскола церквей тысячу лет назад не переставали искать единства: созывали соборы, устраивали богословские прения – всё бесполезно. Иерархии искали единства – холодного арифметического единства. Христиане ищут вселенскости – теплого, обжитого дома. Неудивительно, что первый экуменический призыв раздался в 1910 г. именно на миссионерской конференции в Эдинбурге. Звать людей к единству очень трудно – они-то хотят найти жизнь, поселиться рядом с Христом. Более всего им мешает в этом зрелище воюющих между собой христиан – ибо где война, напомню, там нет вселенной, там фронт.

> Первый призыв к объединению исходил от протестантов – это неудивительно, ибо протестантизм более расколот на сотни направлений. Но второй призыв к "сближению и взаимному сотрудничеству" раздался в 1920 г. в Окружном послании православного Вселенского Патриарха Константинополя. И это понятно: расколотость протестантизма на сотни частей менее болезненна для Вселенской Церкви, чем ее раздел на две части – католическую и православную. В 1937 г. в Эдинбурге началась, а в 1948 г. в Амстердаме завершилась организация Всемирного Совета Церквей. Тогда он объединил 147 церквей, сейчас в нём состоят более 300. Конечно, объединение это не более похоже на Единую Вселенскую Церковь, чем ООН – на всемирное правительство. Собираются большие церковные начальники, вместе молятся, общаются, размышляют.

> Русская Православная Церковь вошла в ВСЦ лишь в 1961 г. И хотя она – лишь одна из трех сотен членов ВСЦ, но, конечно, лишь с ее приходом экуменическое движение стало напоминать нечто вселенское. Отчаянно не хватает Католической Церкви. Впрочем, если в 1928 г. Папа Пий XI запретил католикам участвовать, как он выразился, "в панхристианском движении", то в 1964 г. Рим признал, что некатолики стоят не вне Церкви, а внутри ее, что они являются "отделенными братьями". С тех пор Ватикан посылает своих "наблюдателей" на экуменические съезды.

> Сперва экуменическое движение объединяло церкви, "исповедующие Господа Иисуса Христа Богом и Спасителем". С приходом Русской Православной Церкви эти слова были дополнены существенно: "в соответствии с Писаниями и со стремлением осуществлять совместное общее призвание во славу единого Бога, Отца, Сына и Духа Святого". Подчеркнуть библейский характер нашей веры и веру в Троицу было тем важнее, что в экуменизме появились завихрения, течения, стремящиеся к объединению вообще всех религий. А это не просто распространение благих стремлений вширь! Если явить единство Церкви – значит залечить ее раны, то слить Церковь с индуизмом или буддизмом – значит убить ее как организм, как Тело Христово, под тем предлогом, что главное не тело, не форма, а идея, дух, содержание. Но Христос – не идея, а живой человек, более того – Богочеловек; Его уже убивали – достаточно!

> Экуменизм держится на стремлении христиан к единству. Но довольно много и таких христиан, которые ни к какому единству не стремятся. Такие люди, как правило, ценят христианство как лекарство для внутреннего употребления. У нас им помогает осуждать экуменизм то, что для экуменического общения надо контактировать с заграницей – а такие контакты большевики держали под жестким контролем. Действительно, само вступление Русской Православной Церкви в ВСЦ было предпринято по указке правительственных чиновников. Сейчас прояснилось: тоска христиан о единстве не в ЧК придумана и не с ГКЧП кончится. Экуменизм – это часть нормальной, здоровой жизни христианина во Христе. Экуменизм – не какие-то поездки, трактаты, договоры. Экуменизм – это качество всех христианских поступков: от дел милосердия и проповедания до обрядов и мистики.

> * * *

> Экуменизм, однако, есть не только движение среди церковных организаций или среди членов Церкви. Экуменизм есть попытка увидеть во многих Церквах – Вселенскую, единую Церковь. //

> У современных христиан представления о вселенной такие же, как у нехристиан, контраст между масштабами Церкви и Космоса не уменьшился, а возрос, но вера во вселенский характер Церкви осталась. И духовное значимое противоречие здесь – не между космическими просторами и узкой пленочкой "мыслящей плесени", как кто-то назвал человечество, а между космизмом Христа как Бога, Церкви как Его Тела и обетованием Самого Иисуса: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Мф 18.20).

> Представление о человеке как о микрокосме было и до Христа. Если бы Христос сказал, что Вселенская Церковь – в том, кто верует в Него, это было бы очень изящно и непротиворечиво. Но ведь Он сказал о "двух или трех" – Вселенская Церковь не может ограничиться одним человеком. //

> Догмат о единстве Церкви противоречив внешне – внутреннее единство Церкви противоречит внешнему, видимому разделению. Догмат же о вселенскости Церкви противоречив внутренне, и если по всей вселенной будет одна-единственная, Единая Церковь, всё же будет оставаться непонятным, чем двое христиан более вселенские, чем один, зачем огромное здание – собор – Единой Церкви, если вселенной достаточно двоих верующих? Слово "кафолическая" – в Символе веры именно оно поставлено, а не "экуменическая" – может переводиться и как "соборная", и как "вселенская". И если последний смысл заставляет нас воспринимать каждого спасаемого Христом человека как вселенную, а вселенную воспринимать как спасаемое Христом, то первое слово – "соборная" – представляет спасение как сверхвселенское дело, как акт, не могущий ограничиться одной вселенной, требующий многих вселенных – в то время как нам само слово о существовании многих вселенных представляется столь же логически абсурдным, как абсурдно фонетически слово любовь во множественном числе.

> Человек-микрокосм был для греков натурфилософским, а не религиозным понятием. Иудейский же мудрец сказал, что Бог – всюду, кроме тех душ, которые отказываются допустить Его в себя. Когда Христос говорил, что ради души грешника пастырь оставит праведников, такую заботу не объяснить иначе, как знанием о душе как вселенной, так что без одной-единственной души уже нельзя говорить о спасении мира. В догмате о вселенскости Церкви навечно сопряглись в неразрешимом противоречии эти два мироощущения: Церковь вселенская, ибо спасает всю вселенную, и тем не менее множество людей спокойно ограждают себя, свои личные вселенные, от этого спасения.

> Видимого единства в Церкви не было никогда. Уже при апостолах Церковь состояла из множества автономных общин, между которыми пролегали огромные пространства неверия. Не было единства обрядового. В Азии и Европе уже во втором веке не совпадали даты празднования Пасхи, не говоря о различиях, которые существовали с самого начала, – из-за растянутости коммуникаций. Более того, с первых дней Церкви внутри одной и той же общины возникают деления – деления на "иудеохристиан" (соблюдающих все предписания иудаизма и одновременно исповедующих Христа) и "просто" христиан, бывших язычников, от большинства ветхозаветных предписаний освобожденных. Внутри совершенно монолитных по обряду общин возникает деление на мирян и священников, а внутри духовенства – задолго до всякого феодализма – возникает и детализируется иерархия, более всего напоминающая средневековые сословия.

> {Одновременно единство Церкви было постоянным и} ощущалось столь же четко, как единство человеческого рода, которое никак не умаляется от разделения человечества на мужчин и женщин, блондинов и шатенов, вегетарианцев и людоедов, начальников и подчиненных.

> В первые два века единство Церкви не переживалось как проблема. Это единство веры, единство во Христе, и попытки возвести второстепенные отличия в критерий деления на находящихся в или вне Церкви встречались учителями Церкви прежде всего ласково-ироничным недоумением: 'У вас говорят: "я Павлов"; "я Аполлосов"; "я Кифин"; "а я Христов". Разве разделился Христос?!...'

> Проблемой – кровавой, занудной и пустой – становится административное, управленческое единство Церкви с того времени, как Римская империя, ее преемники и продолжатели заключили с Церковью союз, пытаясь сделать Церковь одним из инструментов в оркестре мира сего. В Византии такое соединение Церкви и государства именовалось "симфонией". В западной половине христианской цивилизации исполнители сидели иначе, чем в восточной, но симфонии так и не удалось сыграть ни там, ни там. "А вы, друзья, как ни садитесь..." Самые громкие конфликты между Церквами – прежде всего, католической и православной, но также католической и англиканской, католической и протестантской – были на самом деле столкновениями государственных структур. Самый ожесточенный характер эти конфликты имели поэтому вовсе не там, где были движения духа, способные к столкновению, а там, где {духовную сферу захлестнули политические страсти}. [Ирландия, запад Украины, Югославия – по сей день не успокаиваются европейские техасы, где проходит граница между церковными традициями – вторичная по отношению к политическим границам.]

> {Ссорятся не религиозные, а политические субъекты.} Униатство – тоже ведь от слова "унум", "единая" – вовсе не о единстве Церкви пеклось. В конце XVI века, когда уния была провозглашена, она решала проблему украинских земель в составе Польши. В XIX и XX веках, когда указами Николая Павловича и Иосифа Виссарионовича уния была объявлена "ликвидированной", она стала несуществующей, конечно, лишь с административной точки зрения – решалась не церковная проблема, а имперская. Церкви здесь и в сотнях других случаев было в чужом пиру похмелье. // В единой Римской империи и до, и после утверждения христианства в качестве государственной религии пятеро патриархатов (включая Рим) были абсолютно равны между собой. Наоборот, в эпоху раздробленности государственных структур структуры церковные активно централизовались. И даже на Востоке (включая восток Европы), где централизация никогда не была полной, именно в XIX веке Церковь позаботилась осудить филетизм – учение о том, что границы между отдельными церквами должны совпадать с границами национальными. И название "автокефальная" (то есть "самостоятельная") у православных церквей – Русской, Элладской, Болгарской – и по сей день есть обозначение не национальной, а географической их принадлежности. Итак, проблемы единства церквей и единства государств всегда параллельны и никогда не синхронны. (То же можно сказать о соотношении Церкви и культуры: и достижения их, и проблемы часто совпадают, но никогда не сливаются.)

> Драму церковного разделения разыграли в свое время как некий спектакль новгородские юродивые четырнадцатого века Николай и Федор. Они юродствовали не поодиночке, как это обычно принято, а объединились в своем юродстве; не просто каждый из них разыгрывал какой-то спектакль, но они разыгрывали уродливость вдвоем. Николай жил на левом берегу Волхова, на Софийской стороне; Феодор – на правом, на стороне Торговой. Время от времени они сходились на мосту и начинали драться, швыряя друг в друга камнями, комьями земли и палками. Драка между святыми – разделенье и раскол Церкви в миниатюре! Что сей сон значит?! Новгородцы прекрасно понимали, ибо время от времени сами сходились на этом же мосту и устраивали уже не игрушечные стычки, а настоящие кровавые побоища. Святые лишь совестили их: разделены они, конечно, не были.

> Как драка юродивых была лишь слабым отражением войн мира сего, так склоки, расколы, распады в Церкви – всё то, что так привлекает внимание мира сего, – являются всего лишь проекцией на Церковь разделений этого самого мира.