/предыдущая глава книги: Традиционная идентификация верующий/неверующий слишком поспешна, схематична, поверхностна/

> Религия масс всегда представляет собой лишь пиетет, благоговение, охранение и имитацию традиционных форм богопочитания. Это — поклонение поклонению, для которого формы и традиционность важнее содержания. Обыватель способен уловить сакральное измерение, но не способен распознать Бога, одним из свойств присутствия Которого является эффект переоценки ценностей. Неспособному распознать Бога остается только поклоняться само́й сакральной форме, и потому его поклонение по сути не отличается от любых других актов обнаружения сакрального что в язычестве, что в исламе, иудаизме, христианстве... В причастном типе христианства^* поклоняющийся Богу не поклоняется более ничему (Ин.4:21,23). Этот тезис Иисус уравновесил поклонением человеку: познавший Бога уже не разменивается на фетиш, символ и аллегорию. Иисус вводит эту практику Самим Собой в Воплощении: познавший Бога может поклониться Ему в человеке, так как Бог усвоил Себе человечность. Дети Божьи могут принять от Христа омовение ног как от равного, чтобы уничтожить всякую вертикаль. Сопротивление Петра в сюжете с омовением ног было сопротивлением человека старой формации.

> А те, «кому не дано», не столько верят в Бога, сколько верят в веру в Бога. Карл Саган как-то рассказал притчу «Дракон у меня в гараже»:

> «— У меня в гараже живет огнедышащий дракон!
> — Покажи мне, — говорите вы.
> Я веду вас в свой гараж. Вы осматриваетесь и видите лестницу, пустые банки из-под краски и старый трехколесный велосипед. Дракона нет.
> — Где дракон? — спрашиваете вы.
> — А, он прямо здесь, — отвечаю я, помахивая в воздухе рукой. — Я забыл предупредить, что это невидимый дракон.
> Вы предлагаете разбросать на полу гаража муку, чтобы обнаружить его следы.
> — Хорошая мысль! — говорю я. — Но этот дракон всегда пари́т в воздухе.
> Затем вы решаете использовать инфракрасный датчик, чтобы обнаружить невидимый огонь.
> — Хорошая мысль! Но этот невидимый огонь также и не жгуч.
> Вы хотите распылить на дракона краску и сделать его видимым.
> — Хорошая мысль! Но это бестелесный дракон, и краска не прилипнет.
> И так далее. На каждое ваше предложение о физическом эксперименте я отвечаю особым объяснением, почему он не даст результата».

> Итак, данный персонаж верит в возможность веры в Дракона, а не в самого Дракона, так как предупредительно представляет того то невидимым, то проницаемым и т.д. Что делает такую «веру в Дракона» возможной? Причина в том, что сам акт веры имеет удовлетворительную оценку в нашем сознании. Вера упорядочивает, утешает и т.п. Но сам предмет веры остался не принят. Потому почитается только психологический акт веры и ее материальные формы.

> Реальность человеческого сознания намного сложнее актов веры или неверия. Если продолжать пользоваться этой терминологией — мы и верим, и не верим одновременно. Классический парадокс Джорджа Мура («за окном идет дождь, но я в это не верю») разрешается тем, что «верю» и «не верю» относятся к разным объектам: акту веры и Богу. Таким образом, обвинение Карла Сагана в скрытом неверии остается значимым только для верующих, поклоняющихся поклонению (т.е. традиции и идеологии).

> Суть парадокса Дж. Мура: невозможно верить в то, что небо одновременно совершенно синее и совершенно зеленое, — непонятно, во что именно надо верить? Здесь отвергается вера в веру, а не само синее/зеленое небо. Можно, как это делают физикалисты, верить в то, что нет свободы воли, и не верить в это одновременно. Когнитивист Дэниел Деннет называет это «верой в убеждение».

> Плюс ко всему карты путает система ценностей: верующий в убеждение не может себе в этом признаться, так как ценностью считается не «верить в веру», а «верить в Бога». Если человек не может провести различия между этими понятиями, значит, его вера есть следствие аксиологической предпосылки о добродетельности веры, то есть вера в веру.

> Для того чтобы правильно оценивать компоненты веры, мы должны различать:
> 1) восприятие Бога;
> 2) желание Бога;
> 3) желание верить в Бога по той причине, что это добродетельно;
> 4) любовь к эмоциональным и рациональным обоснованиям своей веры.

> Раскроем эти четыре пункта. Ценность феномена восприятия Бога основывается на нём самом. Он не нуждается в дополнительных обоснованиях для себя и других — как боль в своей реальности для субъекта не нуждается во внешнем подтверждении. Мы не приходим к понятию Бога через сумму других знаний, это первичная данность нашей интроспекции, наподобие свободы воли, о которой также давно идут дискуссии.

> Желание Бога само по себе располагает к имитации восприятия Бога, к символическому принятию желаемого за действительное. Это и есть основной фактор, порождающий имитационный тип христианства со всей его тяжеловесной атрибутикой, символикой и условностями.

> Желание верить в Бога есть еще более удаленная модель реализации жажды Бога. Всякий человек хочет быть добродетельным. Считая веру в Бога добродетелью, он стремится веровать и усваивает все внешние проявления веры, особенно же охотно — негативного свойства (возмущение попранием веры). Приведу несколько примеров различения желания предмета и самого предмета. Например, христианин такого типа желает истолкования Священного Писания, но от чтения толкований он быстро устает, потому что ему нужно удовлетворение желания, а не само истолкованное Писание. То же и с трудами святых отцов: мало кто их читает, но все любят идею «читайте святых отцов!». То же с канонами и догматикой: мало кого увлекают догматические труды, но идея догматической точности и канонической правильности нравится почти всем.

> Любовь к эмоциональным и рациональным обоснованиям своей веры часто выступает как фундамент христианской идентификации. Пафос великого дела, красота христианских тезисов о любви, всепрощении и т.д. сами по себе приятны для сознания. Человек стремится стать частью грациозной и мощной православной традиции. Ее неотъемлемым компонентом является исповедание Бога, вера в Него, соблюдение уставов и обычаев. Для такого типа христианства эти составляющие равны между собой, так как являются лишь условием принадлежности православию как наиболее фундаментальному и гармоничному основанию жизни.