> Методологические проблемы

> Постпозитивистская {Постпозитивизм – общее название для нескольких школ философии науки, объединённых критическим отношением к эпистемологическим учениям, которые обосновывали получение объективного знания из опыта. – П.р.р.} историческая критика при анализе древних текстов обращается к современным критическим методам – с целью понять, какую функцию выполняли эти тексты в то время, когда они только возникли. Поскольку бо́льшая часть библейских текстов связана с историческими событиями (их функция – об этих событиях рассказать), отправной точкой для любой нашей работы с ними становится понимание фактов.

> В том, что касается критических методов, ключевую роль по-прежнему играет критерий несходства{}: подлинны те речения, которые не удается вывести ни из идей иудаизма, ни из раннего христианства. Этот подход подвергается справедливой критике, ведь если бы Иисус высказывал лишь оригинальные и совершенно новые идеи, окружающим было бы очень трудно его понять, а нам – счесть его реальным живым человеком. Однако важнейшие мысли и деяния личности действительно уникальны и нетипичны. И в «Исследовании Иисуса» мы также должны начинать с уникального – и лишь затем спрашивать о том, какие части оставшихся свидетельств совместимы с уникальными и образуют вместе с ними целостную картину.

> Критерий достоверности, особенно продвигаемый Гердом Тайсеном{}, <на первый взгляд> кажется альтернативной версией критерия несходства, однако по сути являет собой полную его противоположность. Воссоздание жизни и идей любого человека из прошлого должно сочетаться с миром, в котором он жил. В нашем случае это означает, что мы должны уметь объяснить, в каком смысле деяния и слова́ (лексические коды, метафоры) Иисуса были уникальны для его современников. «Достоверность» в данном случае означает, что и типичные черты, и даже черты уникальные можно распознать, лишь поместив их в изначальный контекст и сопоставив с окружающей обстановкой.

> Литературный обзор и деконструкция
{Деконструкция – понятие современной философии, означающее понимание посредством разрушения стереотипа или включения в новый контекст. – П.р.р.}

> С литературоведческой точки зрения рассказ о Страстях Иисусовых – кульминация всех канонических Евангелий{}. Несмотря на все свои великие деяния, Иисус «предан» в руки врагов и умирает как распятый Мессия или Царь Иудейский. И, как это ни парадоксально, распятие можно понять как его инаугурацию и <коронацию>.

> Попытки разложить историю Страстей на составные части и воссоздать тот процесс, посредством которого она развивалась в известные нам версии – их четыре, или пять, если добавить Евангелие Петра {Один из новозаветных апокрифов. Текст был утрачен, его фрагмент был найден в 1886 году при раскопказ в Ахмиме (Египет). В сб. "Иисус. Все мировые исследования" ему посвящена гл. в ст. Крэйга Эванса "Иисус и неканонические писания". – П.р.р.}, – имеют для «Исследования Иисуса» косвенное, но немаловажное значение. Несколько десятилетий тому назад авторы ряда важных исследований, посвященных евангельским историям Страстей, высказывали сомнение в существовании более древнего рассказа о Страстях, возникшего еще прежде Евангелия от Марка{}. И более того, в древнейшем пласте преданий об Иисусе мы находим несколько независимых текстовых единиц, наделенных самостоятельным смыслом, – но всё же вскоре они начинают сочетаться друг с другом, и Марк первым сводит их в общий литературный «каркас». Однако существование письменного ядра рассказа о Страстях, возникшего еще до посланий апостола Павла, по мнению некоторых современных ученых{}, вполне вероятно{}. Что же касается Евангелия Петра, возможно, оно сохранило ценные детали древних преданий, однако в целом оно – и в том числе слова́ на кресте – несомненно, появилось позднее. И его самый очевидный поздний элемент в нём – это представленная в форме рассказа история о воскресении, которая в христианской литературе I в. отсутствует.{}

> Согласно 1Кор 11:23, во времена апостола Павла предания об установлении Вечери Господней и о предательстве Иисуса были связаны друг с другом в один цикл. Должно быть, предательство, что вполне логично, связывалось с арестом и допросом. История распятия – семантически отдельная текстуальная единица, и даже исторически она вполне могла быть независимым преданием,{} ядром позднейшего рассказа о Страстях. Мы видим здесь сюжетные единицы, известные апостолу Павлу – скорее всего, благодаря устной традиции, – как группа текстов, повествующих о последних днях Иисуса{}. Марк придал им письменную форму; Лука и Матфей позаимствовали их у Марка, а возможно, знали о них и из каких-то иных письменных источников.{} О письменном характере рассказа о предательстве Иуды можно судить по тому, что в Евангелии от Марка (Мк 14:10) Иуда назван одним из двенадцати апостолов – для читателей Марка (см.: Мк 3:19) информация излишняя. С этой группой историй Марк сочетал историю об отречении Петра, которую рассказывает поразительным образом: отречение Петра противопоставлено исповеданию и пророческим словам Иисуса в Мк 14:62. Литературное значение этого повествования для современного литературоведения раскрыл Эрих Ауэрбах в своей книге «Мимесис»{}.

> Мы не знаем, где и как сложились отдельные части рассказа о Страстях – установление Тайной Вечери, Гефсимания, предательство и арест, допрос, отречение Петра, распятие, {Авторы Евангелий также добавляли в свои повествования отрывки народных устных преданий – скажем, сон жены Пилата (Мф 27:19).} – и можем прийти лишь к самым общим выводам о связи повествований о Страстях у синоптиков и Иоанна. Вполне возможно, что Иоанн читал рассказ Марка, добавил к нему сведения из собственных источников и дал всему в целом совершенно новую интерпретацию в свете собственного богословия.