| Благодать Господа Иисуса Христа, любовь Бога Отца и общение Святого Духа да будет с вами! | ||||||||
| Тема выпуска:
Этот выпуск тройной, и для того, чтобы было удобней читать его частями, текст разделен чертой на 3 примерно по объему фрагмента. | ||||||||
| Редактор-составитель рассылки, не является, как правило, автором текстов, которые в рассылке используются. Автор текста указывается перед текстом. | ||||||||
> Православная молитва нашего времени> Молитва как неоцененная ценность> В вопросе о молитве прежде всего обращает на себя внимание некоторое несоответствие молитвенных практик классическим параметрам Бога. На эту неувязку указал и Сам Христос. Зачем излагать свои нужды перед Богом, если знает Отец ваш, в чём вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него (Мф.6:8)? Богу не нужна информационная часть молитвы: смысл не в произносимом, а в акте произнесения. В то же время едва ли не в каждой молитве мы перечисляем свои потребности или просто заказываем хлеб насущный. Эта нагрузка на молитвословия кажется излишней. > То же и с красноречием в молитве: молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им (Мф.6:7), то есть не думайте изяществом или обилием слов привлечь Бога, Он не купится на это. А мы испещрили свои тексты красивыми риторизмами, славянизмами и параллелизмами. Мы даже обращаемся к Богу не на том языке, на каком думаем о Нём, — это уже начало лицедейства. > В Евангелии Господь указывает на некоторые важнейшие параметры молитвы: когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе (Мф.6:5-6). Это о том, что моление не должно быть встроено в одобрительный контекст. Фарисеи молились на людях, так как это считалось признаком праведности. Но если мы, сами в себе, считаем молитву признаком праведности, происходит то же самое: определенное удовлетворение от молитвенной деятельности уже получено. Совет Иисуса закрыться в комнате противопоставлен социальному одобрению, которое делает молитву автономным удовольствием. Психологическая мзда (т.е. выгода) оказывается для нее достаточным основанием. Перемещаясь за «закрытую дверь», формула повторяется: я лично ценю и одобряю свое молитвенное делание, я лично считаю, что это благочестивее перед Богом, чем смотреть телевизор. И тут ловушка захлопывается: для произнесения молитвы появляется собственное психологическое основание. > Выход из тупика — осознание абсурдности молитвы. Если Бог знает всё прежде прошения нашего (Мф.6:8) и больше сердца нашего (1Ин.3:20), то молитва есть только наша потребность, а не элемент угождения Богу. > Если мы не уничтожим молитву как рейтинговый элемент, как единицу благочестия, мы попадем в ту же ловушку, в какую попали фарисеи I века и всех последующих. Статусность молитвы должна быть облегчена или снята полностью. Нельзя отдавать приоритет молящемуся перед немолящимся даже внутри самого себя. Иначе, сколько бы ты ни затворял дверь твою и втайне молился Отцу твоему, самооценка войдет вслед за тобой и поразит тебя собственным благочестием. Великие подвижники, дорожившие молитвой, платили за нее нарочитым и искренним самоуничижением. > В истории христианства молитва стала автономной ценностью. Ею вымеряли святость святых, ею наставляли в постулатах правоверия, ею вызывали эмоции, пересказывали жития святых и обучали грамоте. Чтобы доставлять удовольствие уму и слуху, она обросла логическими и риторическими пируэтами, напевами, многоголосием и аккомпанементами. Наиболее ярким примером смешения молитвы и манифестации вероучения является пение Символа веры на литургии: это не молитва, но гармонично воспринимается так же, ведь молитва давно уже несет на себе немолитвенные тяготы. > В наш век, пронизанный психологическим измерением чего угодно, лучше расценить молитву как индивидуальную <психологическую потребность>: «Господи, я знаю, что это глупо, но вот что я Тебе скажу...» В этом — необходимое юродство христианства: когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1Кор.1:21). Мы должны обесценить практику молитвы, чтобы ее значимость как бонуса к духовности не заслоняла ее глубочайший смысл. > Молитвенный кокон> В молитвенном познании Бога мы неизбежно оказываемся перед той же гносеологической ограниченностью, что и наука: качество запроса определяет результаты исследования. От спектра наших молитвенных прошений зависит качество духовного опыта. > Тот, кто просит о насущном и бытовом, в любом случае останется на этом уровне отношений с Богом, и его опыт можно описать так: Бог дал, не дал, дал, не дал... Христианин, посвятивший свои молитвы раскаянию во грехах, получит прощение (или не получит) и этим очертит уровень общения с Богом. Лучше убрать предметность молитвы вовсе — тогда мы выйдем навстречу Богу без повода, то есть ради самой встречи. > Просьбы о помощи и горячая молитва о пощаде диктуются виной и страхом. Но апостол разрывает этот молитвенный кокон, говоря: мы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли Духа усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче!» (Рим.8:15). Здесь молитва — уже не инструмент воздействия на Бога, а сыновняя отнесенность к Отцу и приветствие брата (Ин.20:17), когда человек не мнит своей добродетели в молитве, а всё происходящее (в том числе свое моление) воспринимает как объятие (синергию) с Богом. > Молитва и «Я»> Наше сознание неоднородно; это проявляется и в молитве. Часто в нас говорит одиночество, оно словно выкрикивает слова́ молитвы, и «Я» износит моление как себя самое. Сутью такой молитвы будет возглас: вот я, Господи, — это и есть самая святая и подлинная самопрезентация перед Богом. > Но в нас так же жив Адам, укрывшийся от Бога в кустах. Православные чаще всего склоняются именно к такому типу молитвы — мы как бы прячемся за ее текст, поэтому он должен быть подчеркнуто не мой (не моего «Я»). Не совсем понятный, не на моем языке и обязательно подписанный святыми именами: святителя Иоанна Златоуста, преподобного Симеона Метафраста, святителя Василия Великого и т.д. Православный предстоит на молитве, как священник на литургии: не он ее творец, не его это идея, не он и действует в ней, а лишь соприсутствует, так сказать, греется подле божественного тепла. Индивидуальность сведена к благоговейному возношению канонических шедевров, поглощена ими. > Особенно это видно в наиболее архаичной форме молитвы — богослужении: священнослужители непременно одеты по-иному, храм и всё в нём — иное; священник подчинен чинопоследованию, так что и слов «паки и паки» местами менять не смеет. Здесь нет места проявлению неповторимого «Я» и неуместна самопрезентация. > Самый личностный момент богослужения — проповедь, но и на ней священники прячутся если не за чтением Синаксария и святых отцов, то за дымкою цитат, славянизмов и специфическим (иным) тоном проповеди. > Задача спрятать «Я» проповедника и молитвенника достигнута. В этом нет трусости, а только стыд Встречи, закрывший собой ее благоговейную радость. > Молитва и время> Отцы пустынники и жены
непорочны, > Традиция словесной молитвы зародилась в монашеском уединении. Молитва, понимаемая как отдельное занятие, требует много сил и времени. Молящийся фокусирует внимание, туннелирует бытие, временно отрицает мир, чтобы иметь пространство для молитвы. Ради этой отделенности от повседневной жизни монахи давали обеты, возводили монастырские стены и шили специальные одежды. Жизнь монаха определена этой возможностью — отрешиться от всего мирского ради качественной молитвы и созерцания. > У мирян вместо уединения — только комплекс неполноценности. Нередко мы отговариваемся тем, что на молитву времени не хватает. Но если мы всерьез займемся молитвой, его на самом деле не хватит. > Молитва, воспринимаемая как отстранение от дел, «чтоб сердцем возлетать во области заочны», противоречит настойчивому призыву Церкви непрестанно моли́тесь (1Фес.5:17). Идея чистой молитвы делает молитвословие и жизнь противоположностями: практика молитвословия как пути восхождения к Богу противоречит существованию мирской жизни, внутренне отрицает мир своим требованием уединенности/отрешенности. > Некоторые святые отцы не без иронии относились к привязке молитвы к определенному времени: «Мы не оставляем своего правила, прилежно исполняем его в третий, шестой и девятый часы», — сообщал некий авва из палестинской обители, на что блаженный Епифаний Кипрский остроумно ответил: «Видно, другие часы дня вы проводите в праздности, без молитвы». > Между молитвой и немонашеской жизнью приходится выбирать либо то, либо другое. Многие миряне, так и не примирив молитву с суетой ежедневных забот, разочаровались, бросили серьезную молитвенную жизнь и остались ни с чем. > Однако в свете того факта, что Бог воплотился, вочеловечился, по-новому встает вопрос: нужно ли каждый раз отключаться от мира, чтобы пребывать с Ним? С точки зрения мирян, христианин никоим образом не обязан отворачиваться от мира, чтобы встретиться со Христом, Который пришел соединить людей. > У мирян всегда плохо получалось сочетать непрестанную молитву с многозаботливостью. Популярная в период церковного расцвета книжка «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» — последняя и предельная попытка соединения мирской жизни с монашеской практикой отделенной словесной молитвы. Почему же этот метод провалился? Во-первых, он всё-таки ориентирован на отшельнический тип поведения; а во-вторых, в случае «успеха» он трактовался бы как «прелесть», с точки зрения монашествующих. > Разрешение этой дилеммы может
быть найдено в приравнивании деятельности ради Бога и молитвы. Епископ
Вулвичский Дж. Робинсон († 1983)
в книге «Быть
честным перед Богом» высказывался в пользу такого отождествления: «...деятельность,
предпринимаемая с христианским упованием и надеждой, что Бог здесь, —
это и есть молитва».
> В житии преподобного Макария Египетского рассказывается, как Бог привел в пример святому двух женщин, которые просто добросовестно работали по дому в дружбе и согласии. «Выслушав рассказ, преподобный Макарий сказал: „Поистине Бог не ищет ни девы, ни замужней, ни инока, ни мирянина, но — свободного намерения, принимая его, как самое дело, и добровольному произволению всякого человека подает благодать Святого Духа, действующего в человеке и управляющего жизнью каждого, желающего спастись“». > Святитель Феофан Затворник сформулировал концепцию бытовой деятельности как способ молитвенного делания: «Извольте законом иметь: всякое дело Богу посвящать в самом его зародыше, к Богу обращать его во время производства его». «Можно молиться, не стоя на молитве. Всякое возношение ума и сердца к Богу есть молитва настоящая. Если вы это делаете между делами, то и моли́тесь. Помню, у Василия Великого вопрос о том, как апостолы могли непрестанно молиться, решается так: они при всех своих делах о Боге помышляли и жили в непрестанной преданности Богу. Это настроение духа было их непрестанной молитвой. Вот вам и пример. Я вам, кажется, уже писал, что от деятельных людей, к коим вы принадлежите, нельзя того же требовать, что от людей-сидяк. Главной их заботой должно быть то, чтоб не допускать неправых чувств при делании дел и всячески стараться все их посвящать Богу. Это посвящение превратит дела в молитву... Выходит, что как от хороших цветов исходит хороший запах, так и от дел, с хорошим расположением делаемых, исходит свое благовоние и восходит горе́, как фимиам из кадила. Вот еще молитва» (Письмо 555). Требование святителя Феофана постоянно посвящать дела Богу — не просто попытка компенсировать молитвенную скудость, а стремление расширить само понятие молитвы, введя как полноценную форму молитвы отношение к делу и жизни. > Святые отцы разнообразно подчеркивали необходимость непрестанной молитвы: в непрестанности есть возможность уйти от искусственных временны́х разрывов в богообщении. Святитель Григорий Палама пишет: «Нам надлежит не только самим молиться всегда, но и других всегда учить тому же, всех вообще: и монахов, и мирян, и мудрых, и простых, и мужей, и жен, и детей — и побуждать их молиться непрестанно». Преподобный Симеон Новый Богослов учит, что «тот, кто непрестанно молится, — в этом одном всё доброе соединяет». «Кроме непрестанной молитвы, мы приблизиться к Богу не можем», — резюмирует преподобный Исаак Сирин. > Наиболее распространенный тип непрестанной молитвы — «Иисусова молитва»; традиционная по своему содержанию, она отражает важную тенденцию к упрощению молитвословия, его высвобождению от привязки к конкретному времени. > Молитва и развлечение> Преподобный Исаак Сирин говорил, что молитва должна быть проста и немногосложна: «Одно слово мытаря спасло его, и одно слово разбойника на кресте сделало его наследником Царства Небесного». Многие подвижники рассматривают текст молитвы как не необходимый элемент развлечения: как, например, на нашей обуви есть детали, ненужные для ходьбы, служащие для украшения, так и в нашей молитве много необязательного, отчего она и многословна. В качестве развлекательных компонентов тексты украшены риторическими оборотами, афоризмами, размером и рифмой (особенно в акафистах). > Мы бываем слегка развлечены мелодичным распевом, слаженным хором, своими приятными ощущениями — но подлинная молитва не в этом. Пришел ты в гости, а там и крыльцо удобное, и прихожая хорошая, и пирожки вкусные, и чай ароматный, но это еще не дружба. Дружба — нечто по ту сторону уюта и пирожков. > Иначе говоря, православная молитва не может иметь строгих критериев. Есть правила молитвы, но нет критериев правильности. И нельзя считать критерии целью; как говорил святитель Игнатий (Брянчанинов): «Не прими оазис в пустыне за Землю Обетованную». > Если Бог дает утешение молитвой, не подумайте, что цель молитвы — утешение. Если Бог дает вразумление в молитве, не подумайте, что цель молитвы — вразумление. Если Бог исполняет ваши молитвы, не подумайте, что цель молитвы — исполнение вашей воли. Иначе, когда у вас в жизни не окажется серьезных проблем, вы будете спокойно слушать радио — чтобы не беспокоить Бога по мелочам. > Обесценивание молитвенных состояний> У великого учителя молитвы святителя Феофана Затворника есть две концепции, чрезвычайно трудные для наших современников: о деле как молитве и о теплоте во время молитвы. Во втором случае критерием без/успешности молитвы выступает тепло в душе́ или его отсутствие. В рамках этого подхода теплота — цель духовной жизни и смысл всех аскетических упражнений. «Тереть надо душу, и согреется. Теплота когда придет, тогда и мысли улягутся — и молитва станет чиста. Всё же от благодати Божией» (Письмо 1457). «Если сердце ваше согревается при чтении обычных молитв, то этим способом и возгревайте сердечную к Богу теплоту» (Наставления в духовной жизни. § 2). Этот «теплоцентризм», как критерий истинной молитвы, говорит о том, что вы на правильном пути, значит, молитва проникает в само естество. Теплота здесь выступает как образ Божия присутствия — это не просто умозрительный пузырь, который вы надуваете своим интеллектом и сами же ему поражаетесь. В то же время святитель Феофан Затворник не поясняет, что именно он вкладывал в понятие теплоты. > Но нередко святые отцы воспроизводят обратную установку — о том, что молитва должна быть безо́бразной, не нуждаться ни в логической гармонии, ни в визуальных представлениях. В этой инородности и состоит критерий истинности. То есть, если для вашей молитвы необходим длинный витиеватый текст, или конкретное время, или чувство теплоты в душе́, или ощущение боли в ногах, всё это свидетельствует о ее незрелости. > Природа апелляции к безо́бразности коренится в средневековой традиции православного исихазма. Но нельзя взять кусочек исихазма — как и кусочек мобильного телефона, он не будет работать. В рамках данной молитвенной традиции нельзя обойтись без практик созерцания, позы, дыхания, молчания, концентрации (пресловутого пупка). Всё это — необходимые составляющие техники молитвы. И когда исихасты говорят о безо́бразности молитвы, мы чувствуем, что в этом есть ценность, и хотим ее скопировать. Но это не работает вне всего комплекса исихастской традиции. > Вот как об этом пишет Феофан Затворник: «Встречаю у отцев, что, молясь, надо изгонять все образы из головы. Я так и стараюсь делать, напрягаясь стоять в том убеждении, что Бог везде есть... Совсем от образов освободиться не имею успеха... С тем, что в голове бывает тяжело от молитвы с чувством, — не знаю, как быть». «Когда рассердитесь, воображайте, а когда мо́литесь, отгоняйте все образы. Если допу́стите образы, то есть опасность начать молиться мечте. Можете вы сказать, что образ, какой де́ржите в уме, — выражает истину? Вот и нельзя... Следовательно, надо навыкать безо́бразности. Но путь один — сердечная молитва. Ум же без образов едва ли может быть». > Сегодня мы не можем
апеллировать к состояниям и переживаниям как > В исследованиях ХХI века было отмечено, что изменения состояний сознания с помощью нейробиологического вмешательства приводили подопытных к ощущению присутствия, эйфории и т.п. Об этом написано немало книг учеными и популяризаторами; например, в статье аргентинского физика и нейробиолога Энзо Талиаезуччи так описывается эффект псилоцибина: «Нейронные корреляты религиозного опыта охватывают участки мозга и лимбической системы, соотносящиеся с теми, которые, в числе прочего, вызывают сон, психоделическое состояние и эпилепсию. Если в соответствующем контексте дать кому-нибудь грибы, то это способствует приобретению религиозного опыта». Мэтью Альпер в книге «Бог и мозг» (2014) выдвигает «этноботанический довод против существования духовной реальности»: «Вся наша „духовная“ когнитивная деятельность, восприятие, ощущения и поведение — проявление унаследованных импульсов, порожденных нейронными связями мозга, а значит, не может считаться признаком какой-либо действительной духовной реальности». В том же направлении двигались авторы популярных книг Д.Хамер, Д.Свааб, Т.Норретрандерс и др. Все они указывают на ненадежность психических состояний как идентификаторов духовности. Православной аскетике знакома такая установка; наиболее усердно ее разрабатывал святитель Игнатий (Брянчанинов), опираясь на цитаты святых отцов. «Приноси Богу молитвы тихие и смиренные, а не пылкие и пламенные... Огнь нечистый — слепое, вещественное разгорячение крови — воспрещено приносить пред Всесвятого Бога», — писал он в трактате «О молитве». > С другой стороны, ориентир на чистый рационализм («мозги в пробирке» Хилари Патнэма) тоже не может выступать мерилом духовности, так как логизирует {т.е. приводит в соответствие с логическими законами мышления} ментальный мир, который не обязан умещаться в логику.> Обозначенная дилемма подводит нас к отказу от выявления рецепта правильной молитвы. Как писал Иоанн Кассиан Римлянин, «всех видов молитв столько, сколько в одной душе или во всех душах может порождаться разных состояний и настроений... Никем не могут быть воссылаемы всегда однообразные молитвы. Всякий иначе молится, когда весел... когда угнетается... когда испрашивает» (Добротолюбие. II,9). Итак, сколько людей, столько и видов молитв. В этом контексте правильный рецепт для одного будет неполезен для другого. Таким образом, противоречия в православном наследии относительно пылкости или бесстрастия на молитве, воображения или безо́бразности нужно оставить как есть, без попыток выявить наиболее и наименее православный подход. Если кому-то необходимо увидеть внешний эффект от молитвы, мы, православные христиане, можем свидетельствовать о Боге любовью и адекватностью. Но внутренние параметры молитвенного делания будут обусловлены только личным общением конкретного человека с Богом. > Молитва и эмоция> Чтобы молитва всегда была искренней, она не должна ориентироваться на эмоции, иначе на волнах этих эмоций она будет либо наверху, либо внизу. Эмоциональность безлика, мир эмоциональности — море психических реакций, в которое мы вброшены как бумажные кораблики. Все эмоции слишком укоренены в биологии, чтобы по ним идентифицировать качество молитвы; они зависят от темперамента, культурной эпохи и даже моды на определенные переживания. Если мы уже погружены в какую-то эмоцию, искренняя молитва будет окрашена ею, если нет — это не хуже и не лучше и ничего не говорит о молитве. > Неискренней будет молитва, когда мы считаем своим долгом нарочито входить в какое-то особое состояние. Но как бы мы ни старались, сильное молитвенное чувство есть далеко не всегда. Если к моменту чтения девятой вечерней молитвы нет чувства покаянного трепета («аз окаянный припадая молюся... и каюся трепеща»), значит ли это, что я должен из себя его непременно выдавить? Нет, не значит. > Необходимо освободить молитву от эмоциональной
директивы. Человеку тяжело молиться не потому, что он ленив, бездуховен
и у него нет времени, а потому, что наши молитвенные тексты
чрезвычайно перегружены эмоционально. Они предполагают шквал мощнейших
эмоций, и молитвенник тужится, пытаясь их из себя извлечь. Например,
в вечерних молитвах мы читаем: «…согреших днесь
яко человек, паче же и не яко человек, но и горее скота».
«Помилуй мя... унылаго и недостойнаго раба Твоего... блудный, грешный и окаянный
аз» (Молитва > Задача эмоциональной напряженности как обязательной части молитвы должна быть снята; нужно сделать молитву независимой от эмоций — что не значит «бесчувственной». > Предстояние перед Богом есть обращенность к Нему, направленность на Него, эмоция — только волна, колеблющая фон этого предстояния. Средневековая мистика высоко ценила состояния, но современность твердо усвоила, что в анализе переживания обнаруживается не человек, а его аффект. Эмоции, как поток, захватывают личность, и она почти неразличима в этом потоке. Поэтому в православной аскетической традиции есть направления как поощряющие, так и аннигилирующие всякую эмоциональность. > Из-за эмоциональной предзаданности молитва становится громоздкой, трудновыполнимой и часто искусственной, так как не само моление, а предполагаемое в традиционном молитвословии настроение насилует предписыванием определенных эмоций. Мы читаем молитву, видим, что в ней прописана благочестивая эмоция, и, чтобы соблюсти требование текста, манипулируем сознанием, вызывая в себе эту эмоцию. Такая работа над собой вытесняет Бога. > Из-за этой практики контрастных самонастроек (то радость, то печаль) в нас постепенно накапливается бессознательное сопротивление молитве — главным образом потому, что это сопряжено с эмоциональным насилием над собой. > Чтобы не устраивать перед Богом театр, мы должны отвязать эмоцию от молитвы. Тогда будет легче молиться в любом положении. Эмоциональный молитвенный всплеск может и должен быть только по ситуации: кто-то нас обидел или обрадовал, тогда мы молимся радостно или обижено, злобно или покаянно. Эмоциональная естественность даст молитве дополнительный импульс. > Пунктирная молитва-реплика> В XIX веке преподобный Серафим Саровский и святитель Феофан Затворник рекомендовали краткие реплики в качестве вседневного молитвенного обращения. «Надо в продолжение дня чаще к Богу из сердца взывать краткими словами, судя по нужде души́ и текущим делам. Начинаешь что, например, говори: „Благослови, Господи“. Кончаешь дело, говори: „Слава Тебе, Господи“, — и не языком только, но и чувством сердца» (Свт. Феофан Затворник. Четыре слова о молитве. 2). > Суть пунктирной молитвы XXI века заключается в высвобождении молитвенного делания от эмоциональной и целевой нагрузки. Несколько раз в час говорим: «Господи, вот я…» — и дальше называем свое состояние или свое действие: «Вот я, Господи, спешу»; «Вот я, Господи, отдыхаю/смеюсь/волнуюсь»… Эмоция или самоирония тоже могут присутствовать, но необязательно. > Эти мини-молитвы-реплики соединят обычное время с Богом. Подлинная молитва не должна иметь прагматической цели, она не подчинена задаче самоуспокоения/саморазгорячения или манипуляции. Пунктирная молитва пришивает день к Богу, не требуя для себя отдельного места. И если пунктирная молитва состоялась, в конце дня мы помним даже самые незначительные, ничем не примечательные его моменты и себя в нём. Это очень помогает во время молитвы-итога перед сном. (Утром рекомендуется молитва-пожелание-благословение примерно такая: «Господи, да будет воля Твоя, благослови мои сегодняшние планы».) > Обращенность к Богу есть цель и содержание духовной жизни. Пунктирная молитва не связана с просьбой или прославлением, она — некий отклик на существование Бога. Как ребенок и мать сигнализируют друг другу о своем местонахождении, чтобы не потеряться в толпе. Это дает, во-первых, легкость (естественность) молитвы, во-вторых, возможность в течение дня наблюдать за движением своих страстей, эмоций и настроений, которое мы не всегда примечаем. > В нашем самовосприятии имеется лакуна: если язык не называет состояние, его нет и в опыте. Наше состояние «не-грущу-не-радуюсь» не названо — и мы его даже не фиксируем. А если в течение дня мы будем как-то свидетельствовать перед Богом о своем состоянии, мы его увидим. > И самое главное — нам откроется истина о том, что борьба с дискомфортом, которую мы столько лет выдавали за богопочитание, протекает у верующих и неверующих на одинаковых основаниях. > Мотив регуляции нехороших желаний опирается на социальные и психические параметры. Нарушение социальных табу ведет к внутреннему дискомфорту. Это не относится напрямую к религии, к религии относится Бог, а не правила поведения. «Толковать свои склонности и антипатии как свой долг — большая нечистоплотность „добрых“!» (Ницше. Злая мудрость. § 150). Мы потому не гневаемся, не воруем, не бьем соседа лопатой и т.п., что нам самим неприятно это делать, мы обходим острые углы для своего же внутреннего блага. Жить комфортно — наше естественное стремление и внутренняя необходимость. Настоящее положение вещей нам открывается, когда мы начинаем фиксировать свои переживания безоценочно, чисто феноменологически. Молящийся научается отслеживать свои внутренние движения, без цели что-то там душить, гасить или воспламенять. > Отделяя соблюдение внутреннего комфорта от религии, мы освобождаем Бога от полицейских задач, и отношения с Ним могут выстраиваться уже не по поводу (не)соблюдения Его предписаний, а по поводу нашего с Ним существования. > Например, идя домой, вы убеждены, что ваша жена, как хорошая стиральная машина, должна сейчас стирать, или развешивать белье, или гладить, а она смотрит телевизор. Что делать? Строго выговорить ей за это. Но если у вас нет твердой уверенности в том, что она должна стирать и гладить, вы будете нормально реагировать на любое ее поведение. Так бывает, когда у нас нет определенных требований к поведению другой личности. А к Богу у нас есть требования. По нашему мнению, Он отвечает за гармонию Вселенной и имеет претензии к моей личной греховности. Если избавиться от подобных предустановок, мы высвободимся для более полноценного общения с Богом. > Молитва — отдых> В идеале молитва не должна пониматься и практиковаться как молитвенное усилие. Труд сосредоточения и отсечения всего прочего обрекает нас на внутреннее сопротивление молитве как трудности. Рациональные и эмоциональные потуги отталкиваются человеческой психикой из-за естественного дискомфорта, связанного с напряжением. В результате деформируется само восприятие молитвы; общение с Богом становится подвигом, о молитве как тяжкой ноше пишут агиографы. Для менее пламенных она становится бременем и источником чувства вины. > Но молитва не должна быть противопоставлена обыкновенной жизни, не должна ее вытеснять. Во внутреннем мире сознания ее лучше расположить как элемент свободы. Когнитивные психологи говорят, что наш мозг работает схватками не более минуты и блоками — не более двадцати минут. В пространствах между схватками и блоками напряжения ему необходим отдых — хотя бы несколько секунд неозадаченного мышления. Молитвенные реплики должны занять свое место между блоками интеллектуального или эмоционального усилия, тогда молитва будет модусом расслабления, сродни ощущению высвобождения или перерыва между напряжениями. В ассоциативном ряду молитва будет желанна для сознания, как форма отдыха. > Если излишние бремена молитвы будут сняты качественно, то обращенности к Богу станет гораздо больше, чем в традиционном суточном (утренне-вечернем) правиле мирянина. Молитва есть обращенность к Богу, поэтому слова́ неважны, эмоции неважны, цель неважна — важно сопряжение личности с Богом. Нужно создать навык молитвы в моменты краткого отдыха, и обращение к Богу участится, потому что не будет трудным, ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф.11:30). > Постмортальная молитва> Весь мир, каждое дерево, плесень и трава — часть нашей формы существования. Дни человека — как трава; как цвет полевой, так он цветет (Пс.102:15). Что мне возвещать? Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ — трава (Ис.40:6-7). Ощущение себя причастным этой мимолетности есть лучшая платформа самосознания. Остро встает вопрос о себе самом: кто «Я»? Как я буду идти к Богу и дышать вечностью с Ним одним дыханьем? > Мы стои́м перед Богом, обняв свою проблему, спрятавшись за ней, заслонившись темой, прикрывшись эмоцией. Вместо себя мы вручаем Богу задачу, которую Он может решить для нас. Сам Бог в этом конструкте существует по поводу содержания молитв — вот почему они так многословны. > Наше пугливое «Я» всегда направлено на предмет заботы. Чтобы идти к Богу, надо выйти из любого контекста, так чтобы у предстоящего перед Богом не было: проблем, событий, задач, пола, возраста, грехов и планов. «Я» само по себе, как бы уже прожившее свой срок, забывшее дела своей давно прошедшей жизни, предстоящее перед Богом после жизни, вне ее. > Пройдет день, когда мы читаем эти строки, как прошел вчерашний день и прошлый год, которые тоже были нашим настоящим. Мы стои́м перед Богом, Который есть свидетель того, что всё уже прошло: Он вне времени, и Он уже это видит. Ты прожил праведно/грешно, был героем/подонком, известным/неизвестным, неважно, всё прошло. Вот мы стои́м с Богом, как два сознания, и то, что́ между нами, — странная молитва. «Странная», потому что мы чувствуем, насколько нам не о чем говорить с Ним. У нас всё привычно вращается вокруг денег, здоровья, грехов и т.д., а когда это ушло (совершенно точно уйдет), появляется естественная растерянность. > Так нужно представать перед Богом хотя бы раз в день. Иначе мы до конца жизни как зонтиком будем закрыты от Него поводом <для> молитвы, прячась, скрывая себя за этим поводом. Повод — начало веры; но он же — конец ее, если хотя бы к середине пути не отбросить эту грубую предметность богообщения «по поводу». > Назовем такое предстояние «постмортальной молитвой». Ее суть — в отделении себя от своих функциональных задач. Молящийся не задействует факт своей греховности или праведности для общения с Богом, это отдельные темы. Когда нам удастся предстать перед Богом в таком предельном состоянии спокойствия, Бог перестанет быть функцией. Он (уже) ничего не должен делать по поводу моих событий, и я ничего не должен делать, всё уже прошло, и мы направляем внимание друг ко другу вне време́нных забот и происшествий. Тогда человек духовно освобождается и воспринимает Бога по-иному. Сама ситуация порождает необходимость измерить Его иначе. Никто из нас не беден, не богат и не виноват. Постмортальная молитва освобождает от прагматизма в отношениях с Богом. > Для этого жизнь надо отличать от событий жизни. События будут совершаться и без нас так, словно нас и не было. Когда человека связывают с каким-то событием (посадил дерево, построил мост), это закрывает личность, потому что событие безлично: не он, так другой построил бы, посадил и т.п. Человек не может до конца проявиться в событии, он всегда больше, личностнее события, каким бы значимым оно ни было. > В отличие от величавого язычества, христианство проповедует голого Бога, раздевшегося перед нами и ради нас на Кресте. Нам осталось только выйти из своих коконов навстречу Ему! Не нужно смущаться наготы, ни своей, ни Его, под златошвейной парчой богословских панегириков Иисус всё равно остается раздетым. > Полагаю, минута такого предстояния откроет нам больше, чем многие часы эгоцентрических жалоб и стенаний. Кто не задумывается о том, как поживает Бог, каково Ему, когда Его дети одиноки, тот так и не начал искать Личность Бога, довольствуясь Его божественными функциями. > Молиться своими словами> Когда мы молимся чужими словами, они всё равно становятся нашими, и наоборот — наших слов в этом мире нет, мы используем чужие слова и коннотации. Мы всегда молимся чужими словами, и даже если используем собственные словесные композиции, эти сочинения созданы по шаблонам и алгоритмам мышления, которые мы где-то почерпнули. Да не смущается сердце наше о том, что мы молимся всегда своими и никогда своими словами.
См. также:• прот. Вячеслав Рубский: | ||||||||
| Буду благодарен за материальную
поддержку проекта. | ||||||||
Поделиться:
[эта
возможность доступна только при просмотре выпуска на сайте] | ||||||||
| messia.ru/r2/8/rupd21_075_mes.htm
Архив рассылки, формы подписки —» messia.ru/r2/ | ||||||||
| Божьего благословения! | |
| редактор-составитель рассылки | |
| Александр Поляков, священник | |
|
(запасной адрес: alrpol0@gmail.com) | |
| <= предыдущий выпуск по книге | ||||
| <= предыдущий выпуск о молитве |