Предыдущие части книги: а, б, в.

> VI

> <...> "прости нам долги наши". Часто, конечно, у нас есть конкретные причины просить прощения. Здесь всё ясно. Но у меня самого бывают не вполне управляемые состояния: смутное чувство вины или столь же смутное и скрытое самоодобрение. Что нам с ними делать?

> Многие современные психологи советуют никогда не доверять общему чувству вины как полной патологии. Если бы они на этом остановились, я бы еще мог согласиться. Но некоторые применяют этот подход к любому чувству вины. Они предполагают, что всегда обманчиво и чувство по поводу конкретного плохого поступка, конкретной неискренности. Не могу удержаться от мысли, что это чепуха, — достаточно взглянуть на других людей. Одни чувствуют свою  вину, когда им и впрямь следует ее ощущать: они поступили жестоко и знают это. Другие ощущают себя виноватыми, хотя невиновны ни по одной известной мерке. Наконец, есть такие, кто виноват, но совсем этого не сознает. А чего еще можно ждать? Одни <...> вполне здоровы, но считают себя больными. Другие, напротив, больны, но думают, что здоровы. Третьих больше всего: они больны и прекрасно это знают. Очень странно, если есть область, в которой все ошибаются одинаково.

> Иные христиане захотят, чтобы мы рылись, пока не откопаем что-то определенное. Наверняка, говорят они, тут замешаны реальные грехи, из-за них и совесть нечиста. Думаю, они правы: если долго охотиться, с пустыми руками не останешься или, по крайней мере, будешь думать, что не остался. Но это и подозрительно. Если теорию нельзя исказить, то ее и не проверишь. Впадая в искушение, мы убеждаем себя: то, что мы всегда считали грехом, на сей раз почему-то не грех. Но разве нельзя себя убедить, будто то, что мы всегда справедливо считали невинным, на самом деле плохо? Мы можем создать себе сомнения. А это всегда плохо, ибо отвлекает от настоящих обязанностей.

> <...> я пришел к выводу, что с двойственными чувствами непосредственно ничего не поделаешь. Им не надо доверять  — как можно верить туману? Вспомним ап. Иоанна: "Если сердце наше осуждает нас, то Бог больше сердца нашего". И, конечно, если сердце льстит нам, Бог больше него. Иногда я молюсь не о том, чтобы вообще знать себя, а о том, чтобы знать столько, сколько могу сейчас вынести и использовать: небольшую дневную порцию.

> Есть ли причины считать, что полностью знать самих себя (будь это возможно) нам полезно? Детям и дуракам, говорят нам, никогда не показывают половину работы. А мы, я думаю, и до половины не доделаны. Мы с тобой знаем, как важно не говорить ученикам точно, что думаешь об их близости к совершенству. Им куда важнее знать, что делать дальше.

> <...>

> Если я прав, вывод такой: когда совесть не вносит ясности, а лишь смутно обвиняет или смутно одобряет, мы должны, подобно Герберту, сказать ей: "Тише, болтунья", — и жить дальше.

> VII

> В своем последнем письме ты, кажется, предлагаешь оставить только покаяние и хвалу, а просительные молитвы отменить, ибо они призывают Бога "устроить" определенные события в материальном мире. Я с этим не согласен. Наверное, вели нам христианство так поступать, оно и вправду было бы гораздо проще для ума. Я могу понять тех, кто говорит, что тогда оно стало бы возвышеннее. Но вспомни псалом ("не надмевалось сердце мое") или лучше Новый Завет. Просительные молитвы нам заповеданы и через наставление, и через пример. Господь Наш в Гефсимании просил (и не получил того, о чём просил).

> Ты скажешь, что просил Он с оговоркой: "Не Моя воля, но Твоя да будет". Разница огромная. Но, несмотря на разницу, просьба остается. Когда бедняга Билл просил одолжить ему сто фунтов, он сказал: "Если вы уверены, что вам это по карману" и "Я пойму, если вы откажете". Он не ныл и не угрожал, как иные, но всё-таки просил.

> Слуга не выше своего господина, и ему не к лицу выглядеть благороднее. Каковы бы ни были теоретические сложности, мы должны просить у Бога. Некоторые люди постоянно напоминают, что это самый низкий и незначительный вид молитвы. Они нам не помогут: если и так, что с того? Бриллианты дороже сапфиров, но сапфиры тоже есть.

> Не дадим себя так легко запугать. Некоторые из обычных возражений против просительных молитв подходят и против других вещей, которые делают от начала мира и христиане и нехристиане и, несомненно, делать будут. Думаю, на нас не возложено бремя на всё это отвечать.

> Есть, к примеру, детерминизм. <...> Человеческого поведения детерминизм не отрицает. Он считает иллюзией стихийное убеждение в том, что изначальные истоки нашего поведения — в нас самих. Мне кажется, что поступок — "мой", но он — канал для всеобщего процесса. То, что он протекает в определенном времени и месте, вынужденно. Здесь различие между "сознательным" и "бессознательным" движениями тела не устраняется, а оказывается не тем, за что мы его принимаем. "Бессознательные" движения всегда вызваны механическими причинами, лежащими вне моего тела, или патологическими и органическими процессами в нём самом. "Сознательные" движения — следствие сознательных психологических факторов, но которые опять же зависят от факторов бессознательных. На последние влияют финансовое положение, детский и предродовой опыт, наследственность… так можно дойти до начала органической жизни, а то и дальше. Я не источник, а проводник. Я не могу быть творцом в мировом процессе. Я скольжу по нему даже не как бревно по реке, а как капля самой воды.

> Но и те, кто в это верит, за столом просят вас передать им соль. И так с каждой формой поведения, включая речь. Если бы строгий детерминист верил в Бога, что, я думаю, возможно, просительная молитва у него не была бы иррациональнее нашей.

> В "Созвучиях" Барнеби изложил (впрочем, не приняв) другой довод. Если человеческая свобода хоть немного ценна, если у человека есть хоть немного власти планировать и приспосабливать средства к цели, он должен жить в предсказуемом мире. Но если Бог в ответ на молитву изменяет ход событий, мир непредсказуем. А раз подлинно свободен человек, получается, что не совсем свободен Бог.

> Нужен такой предсказуемый мир нашей свободе или нет, не важно. Очевидно, что это совсем не наш мир. Наш мир  — это мир ставок и страховых полисов, надежд и тревог, где "ничто не определено, кроме неожиданного", где предусмотрительность означает "умелое управление непредвиденным". Почти всегда люди молятся о непредсказуемом: исходе битвы или операции, потере или получении работы, взаимной любви. О затмениях мы не молимся.

> Ты возражаешь, что и такое бывало. Научный прогресс всё время делает предсказуемым то, что ранее предсказуемым не было. Просительные молитвы возможны лишь по невежеству. Не разумнее ли предположить, что, подобно затмениям, можно предсказать и все те события, о которых мы сейчас молимся? Просто у нас мало знаний. Но я не стараюсь опровергнуть теорию детерминизма. Я не согласен с тем, что в мире с неизведанным будущим нельзя действовать запланированно и целенаправленно. Мы живем в таком мире уже тысячи лет.

> <.....> За любым физическим явлением (тем более  — событием человеческой жизни) стоит вся предыдущая история мироздания. В каждом явлении есть своеобразие, которое наука вполне справедливо не учитывает. Провести хороший опыт — значит свести к минимуму всё не относящееся к делу, т.е. как раз исторические особенности.

> Далее в своем эссе Барнеби, видимо, приходит к выводу, что единственный по-настоящему непредсказуемый фактор в истории — желания людей. Мне это не нравится отчасти потому, что это едва ли так. Кроме того, я, как и Брэдли, не считаю непредсказуемость ни сутью, ни даже признаком свободы. () Но допустим, я не прав  — всё равно из-за огромной прорехи в предсказуемости событий вся идея предсказуемости как вещи, необходимой для человека, пойдет насмарку. Вспомни, как много человеческих поступков  — таких, например, как брак  — в течение тысячелетий привело к рождению Платона, Атиллы или Наполеона. А ведь от непредсказуемых вещей во многом и зависит человеческая история. Двадцать пять лет назад ты попросил руки Бетти. В результате у нас есть юный Джордж (). Через тысячу лет его потомкам счету не будет. Лишь скромность способна утаить от тебя, что кто-то из них может оказаться знаменитым, как Аристотель  — или Гитлер!