> Русский народ всегда особенно любил праздник Успения Божией Матери. Все главные храмы на Руси неизменно назывались Успенскими, и сам день Успения считался как бы национальным праздником. Откуда эта любовь, что она значит? Почему мысль и воспоминание о смерти – а слово «успение» значит «засыпание», «смерть» – стали источником такой радости?

> Над вопросами этими сто́ит задуматься. Здесь угадывается какое-то таинственное народное прозрение, какая-то надежда и, главное, – какое-то ощущение жизни, не выразимое, может быть, точными словами, но издревле вдохновлявшее людей, составлявшее, как говорят теперь, их миросозерцание. Не случайно праздник Успения совершается в середине августа – это самое начало осени, и это мiр во всей его земной красоте и славе. Всё, что таилось и жило подспудной жизнью, созревая в недрах природы зимой, всё, что зацвело весной, всё это теперь явлено, окончательно раскрыто. Август исполняет все обещания природы, являет во всей полноте ее красоту и смысл. Такова первая, природная рама праздника Успения.

> Но если знать и помнить, что все праздники связаны с жизнью природы, что смысл празднуемых событий перекликается со смыслом, заложенным в природном процессе, рама эта перестает быть случайной и позволяет проникнуть вглубь миросозерцания, о котором я только что говорил. Ибо эта природная красота и полнота уже тронута умиранием: всё сказано, всё исполнено, всё сияет, но во всём уже проступает тление. Но неужели всё в мiре живет и цветет только для того, чтобы умереть? Вот основной вопрос христианства, вот основная проблема – не рациональная только, но и бытийственная – христианского миросозерцания. Оно всегда связано с двумя полюсами человеческого опыта. С одной стороны, это опыт жизни и заложенного в ней смысла, красоты́ и счастья – всего того, что так хорошо выражено природным великолепием августа, этим пиром красок, света, тепла. С другой стороны, это опыт смерти, пронизывающей всю земную жизнь, делающей всё – краски и свет, тепло и красоту – таким непрочным и наполняющей всё грустью разлуки и разделения.

> И вот, исходя из этого двойного опыта, вера веками вглядывается в образ Марии, Матери Иисуса Христа, веками любуется им как самым совершенным цветком в саду человечества. Поколения за поколениями взращивали его своей верой и верностью, чистотой и любовью. Именно так понимается Церковью Ветхий Завет – как длинный рассказ о людях, чья жизнь всей своей надеждой, всей любовью, всем ожиданием устремлена была к тому смыслу человеческой истории, которому еще предстояло раскрыться. И вот в конце, как бы в «августе» этой длинной истории, приходит Мария.

> Можно верить или не верить во всё то, чему учит о Богородице Церковь, но нельзя не поразиться красоте и чистоте Ее образа, каким он явлен нам в Евангелии, нельзя не видеть, как образ этот вошел в человеческое сознание и изнутри изменил его, чему свидетельством служат бесчисленные воплощения его в искусстве. Лик русской иконы Богоматери Владимирской, бесчисленные Мадонны на Западе – всё это – любовь человека к Той, Которая воплотила Собой самое важное, самое глубокое в человеке, в его сокровенных надеждах и мечтах. Явление в мiре Марии, Божией Матери, христиане всегда ощущали как явление полноты человеческого образа и одновременно – как явление небесной его красоты. И можно сказать, что явление Ее в человеческой истории соответствует тому, что являет август в ежегодной истории природы, – раскрытию конечного смысла, конечной полноты и красоты.

> Но весь смысл Ее жизни заключался в том, чтобы быть целиком, без остатка отданной Другому. От яслей Вифлеема до молчаливого стояния у Креста вся жизнь эта была только любовью, только самоотдачей, только служением – ничего себе и для себя, всё в любви к Христу. Иными словами, в небесной красоте Божией Матери раскрывается переполняющая Ее любовь, а любовь – и тут мы подходим к последнему смыслу Успения – сильнее смерти. Если во Христе явилась подлинная жизнь – жизнь как победа над смертью, жизнь как вечное торжество любви, то Отдавшая Ему всю Свою жизнь и всю Свою любовь даже в смерти, даже в успении Своем преодолевает распад и тлен, разлуку и разделение, ибо сама смерть Ее оказывается исполнением любви.

> Вся тайна, весь смысл христианства в том, что смерть уже побеждена изнутри, что для любящего она уже не страшна, ибо любовь соединяет видимое и невидимое, ибо любовь вечна и неистребима и если есть она, то не может быть бессмысленного растворения человека в страшном «ничто». На древней иконе Успения мы видим в поразительном сиянии Христа у тела Марии, принимающего Ее душу. И вспоминаются слова: «Я жив, и вы живы будете» (cр.: Ин.14:19). «Жизнь жительствует», жизнь торжествует – вот корень, вот объяснение народной любви к празднику Успения. Да, красота этого августа умрет, но самим явлением своим она указывает, что тлен и разрушение – не последняя правда о мiре; что за видимой, физической, материальной красотой есть неумирающая красота, к которой всё стремится, которой всё живет, в которой всё обретает свой смысл и назначение. Круговорот природы, круговорот времени – только образ иного, таинственного процесса, таинственного возрастания жизни в свое собственное и последнее цветение. Верой в это жили и живут миллионы людей, и особенно сияет она в этом августовском празднике, когда Церковь поет: «В молитвах неусыпающую Богородицу... гроб и умерщвление не удержаста...», «По рождестве Дева и по смерти жива...», когда сама смерть становится любовью и вступлением в еще бо́льшую жизнь.