> Только что отыскал в одной из старых записных книжек любопытное стихотворение. Оно имеет некоторое отношение к тому, о чём мы говорили недели две назад — о страхе, что нас никто не слушает и что молитва лишь монолог. Неизвестный автор берет быка за рога. "Что ж, допустим",  — говорит он.

> Они примнившимся зовут
Мой разговор с Тобой,
Как будто грежу наяву
И слышу голос свой.

Но только неизвестно им,
Что сердце не молчит,
Да, я несказанным томим,
Но высохли ключи.

Тогда, в безводной тишине,
Где родникам не течь,
Ты в сердце вкладываешь мне
Неведомую речь.

И нас не двое. Тщетность слов.
Тебе не нужно их.
Не грежу я, один из снов
Непознанных Твоих.

> Концовка звучит пантеистически, и слово "снов", возможно, вставлено для рифмы. Но разве он не прав, что совершенная молитва — монолог? Если в человеке говорит Святой Дух, то в молитве Бог говорит с Богом! И всё же молящийся не становится "одним из снов". Как ты сам сказал, Бог и человек не исключают друг друга, можно говорить и "это сделал Бог", и "это сделал я". В точке их соприкосновения непрерывно свершается таинство творения, вневременное для Бога и неотделимое от времени для человека.

> Помнишь две максимы Оуэна? Того, для кою Бог не Иной, верующим не назовешь. С другой стороны, если для меня Бог  — иной в том же смысле, что и другие люди и предметы, я впадаю в идолопоклонство, осмеливаюсь считать Его бытие параллельным своему. На самом же деле Он — основа нашего бытия, Он всегда и в нас, и на противоположной стороне. Мы реальны только в той мере, в какой эту реальность получаем от Него — каждую секунду, каждое мгновение. Чем глубже в нас лежит источник молитвы и любого другого действия, тем больше он — от Него. Это не значит, что наше участие меньше. Скорее, оно даже больше, когда и участие Бога больше. Арнольд говорит, что мы отделены друг от друга, как островки в "жизненном море". Но мы не можем таким же образом быть отделены от Бога: нас просто бы не стало.

> Сразу возникает вопрос: говорит ли Бог в лжеце или в кощуннике? В некотором смысле  — почти "да". Без Бога он вообще не мог бы говорить. Нет слов, не берущих начало в Слове, и нет действий, не берущих начало в Том, кто есть Actus purus. Как же быть с тем, что говорит богословие о мерзости греха? Мне кажется, выход один: помнить, что любой грех — искажение энергии, которую вдохнул в нас Бог. Если бы мы всё не испортили, эта энергия распустилась бы дивным цветком одного из тех действий, о которых верно сказать и "это сделал Бог", и "это сделал я". Мы отравляем вино, льющееся в нас из божественного сосуда. Он хочет создать с нашей помощью Музыку, но мы фальшивим. Он хочет нарисовать автопортрет, мы превращаем его в карикатуру. Поэтому любой грех  — святотатство.

> Мы, конечно, должны отличать онтологическую неразрывность Творца и твари, которая как бы "задана" отношением между ними, от единения воль, которое достигается по Божьей милости и святой жизнью. Насколько я понимаю, онтологическая неразрывность неизменна, она существует между Богом и нечестивцем (или дьяволом) не меньше, чем между Богом и святым. "Куда пойду от Духа Твоего? Сойду в преисподнюю, и там Ты".

> Везде, где есть хоть какая-то молитва, есть и стремление, пусть очень слабое, ко второму состоянию, единению воль. То, что Бог хочет сделать или сказать через человека, возвращается к нему с искажением. Но это искажение не бывает полным.

> Кажется, тебе не нравится "окольность" пути. Ее и впрямь легко выставить в смешном свете: с какой стати Богу разговаривать с самим собой через человека? Я задам встречный вопрос: с какой стати Ему вообще что-то делать через Свои творения? С какой стати Ему долгим путем, через труды ангелов и людей (всегда недостаточно покорных и умелых), деятельность неразумных и неодушевленных существ, идти к тому, чего, казалось бы, можно сразу и в совершенстве достичь простым "Да будет…"?

> По-видимому, творение неотъемлемо связано с передачей полномочий. Бог ничего не делает Сам из того, что могут сделать Его создания. Ему свойственно давать, но Ему нечего дать, кроме Себя. А обрести Его  — значит делать Его дела через то, что Он сотворил, в каком-то смысле даже быть Им.

> В пантеизме Бог есть всё. Но весь замысел творения состоит в том, что Он не пожелал быть всем. Он хочет быть "всем во всём".

> Говоря всё это, очень важно не смазать различие между сотворением человека и Боговоплощением. Я представляю себе ситуацию примерно так. При сотворении Бог делает, изобретает человека, Его Слово вводит человека в природный мир. В Воплощении Бог Сын принимает тело и человеческую душу Иисуса, а через это  — всю окружающую природную среду. Сказать, что "Он сошел с небес", по сути то же, что и "Небеса приняли в себя землю". Они приняли в себя землю, поэтому Бог знает изнутри трудовой пот, стертые от ходьбы ноги, отчаяние, боль, сомнение и смерть. Чистый свет воссиял на земле, и тьма, принятая в сердце Божье, оказалась поглощенной. Где может утонуть тьма, как не в нетварном свете?