Тема выпуска:
Евхаристия - таинство воспоминания (1)

В конце выпуска – форма для выражения Вашей его оценки и мнений.

---

Глава 10. ТАИНСТВО ВОСПОМИНАНИЯ

...и Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство,
да ядите и пиете за трапезой Моею в царстве Моем.

Лк. 22, 29-30

I

С возглашением ангельского славословия "Свят, Свят, Свят"  – молитва благодарения исполняет себя как восхождение Церкви на небо  – к престолу Божьему, в славу Царства небесного.

Но вот, обняв собою всё творение, весь мир видимый и невидимый, явив Церковь как небо на земле, молитва благодарения – на этой высоте, из этой полноты богообщения, знания и радости, как бы сама себя претворяет в воспоминание одного события: той Тайной Вечери, которую в ночь, когда отдавал Себя Христос на страдание и смерть, совершил Он с учениками Своими.

В литургии Златоуста эта часть евхаристической молитвы, в литургической науке так и называемая воспоминание (ανάμνησις), звучит в русском переводе так:

Вместе с этими блаженными силами,
Владыко Человеколюбче,
и мы вопием и глаголем:
Свят Ты и пресвят,
Ты, и единородный Твой Сын, и Дух Твой Святой,
свят Ты и пресвят,
и величественна слава Твоя!
Ибо Ты так возлюбил мир Твой,
что отдал Сына Твоего единородного,
Дабы всякий верующий в Него
не погиб, но имел жизнь вечную.
Он, придя,
и весь замысел о нас исполнив,
в ночь, в которую Он был предан,
вернее же, Сам Себя отдал за жизнь мира,
взяв хлеб в пречистые Свои и непорочные руки,
возблагодарив и благословив, освятив, преломив,
дал его святым Своим ученикам и апостолам, говоря:
Возьмите, вкусите,
это – Тело Мое,
за вас преломляемое, для оставления грехов.
Также и Чашу, после вечери, говоря:
Пейте из нее все,
это – Кровь Моя Нового Завета,
которая за вас и за многих изливается
для оставления грехов.

Итак, вспоминая эту спасительную заповедь
и всё, ради нас совершенное:
крест, гроб, на третий день воскресение,
на небеса восхождение, одесную воцарение,
второе и славное новое пришествие,
мы все, что Твое,
от всех, кто Твои,
Тебе приносим
О всех и за всё.

В чём же смысл этого воспоминания, место его не только в молитве благодарения, но и во всей совокупности Божественной Литургии, которая молитвой этой совершается и исполняется?

II

На этот вопрос, несмотря на сотни написанных в ответ на него трактатов, ни академическое богословие, ни литургическая наука не дают, увы, удовлетворительного ответа. Здесь еще раз вскрывается недостаточность того метода, который состоит в расчленении евхаристической молитвы, да в сущности и всей Литургии, на части, изучаемые и объясняемые затем вне связи их с другими частями, без отнесения их к целому. И именно в объяснениях Евхаристии как воспоминания недостаточность эта особенно очевидна, ибо здесь раскрывается, до какой степени редукционизм, присущий этому методу, сужает, а потому и искажает понимание не только самого этого "момента", но и всего таинства Евхаристии. На редукциях этих, которые уже столетиями воспринимаются как чуть ли не самоочевидные, нам и нужно остановиться в первую очередь, ибо, не преодолев их, не пробиться нам к подлинному, в самом опыте Церкви заложенному, смыслу Евхаристии как таинства воспоминания.

Первая из них состоит в понимании и определении воспоминания как "тайносовершительной" ссылки на установление Христом, за Тайной Вечерей, таинства Евхаристии, то есть претворения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы. Таким образом воспоминанию здесь приписывается сила этого претворения, "действенности" таинства. По отношению к таинству воспоминание есть "причина" его действенности, причиной же действенности самого воспоминания является установление Евхаристии на Тайной Вечери.

В чистом виде такую редукцию мы находим в латинском учении о пресуществлении евхаристических даров установительными словами Христа (словами, произнесенными Им на Тайной Вечери и повторяемыми священником, совершающим таинство: "сие есть Тело Мое", "сия есть Кровь Моя"). А поскольку слова эти определяются как "тайносовершительные" и, следовательно, как одновременно и необходимые и достаточные, к ним, в сущности, и сводится евхаристическое воспоминание о Тайной Вечери.

В таком крайнем виде эта редукция отвергается как православными, так и протестантскими богословами. Отвергается, однако, именно как всего лишь, крайность. Ибо суть ее – сведение воспоминания к установлению – остается единственными, как бы самоочевидным контекстом при объяснении этой части молитвы благодарения. На православном Востоке, например, несмотря на согласное утверждение богословов, что не "установительными словами", а эпиклезой, то есть призыванием Святого Духа, совершается преложение даров, уже давно возникла и повсеместно утвердилась практика особого выделения именно установительных слов. Так, при общепринятом "тайном", то есть "про себя", чтении предстоятелем молитвы благодарения, только эти слова, а не слова эпиклезы, произносятся в слух. Так, при произнесении их, предстоятель (или дьякон) рукою указует сначала хлеб и затем чашу, как бы подчеркивая особенность, исключительность именно этого момента. И, наконец, на произнесение каждой из двух установительных формул – над хлебом и над чашей  – собрание отвечает торжественным Аминь.

Что же касается протестантского богословия, то, хотя оно отбрасывает вообще как недолжную и чуть ли не "магическую" всякую объективизацию преложения евхаристических даров и ставит реальность совершающегося в Евхаристии изменения их в зависимость не от литургических формул и обрядов, а от личной веры причащающегося, само "отбрасывание" это имеет место внутри всё той же редукции, ибо касается оно вопроса не о связи как таковой между Тайной Вечерей и Евхаристией, а об "актуализации", о "действенности" этой связи в Церкви.

В чём же недостаточность, ущербленность этого подхода, в чём причина определения его нами как редукции? В том, конечно, что бесконечно важный – для нашей веры, для нашей жизни - вопрос об евхаристическом воспоминании Тайной Вечери (а значит – о связи Евхаристии с Тайной Вечерей) в этом подходе сведен к вопросу как, а не что: о том, как "действует" в Евхаристии установление ее на Тайной Вечери, а не о том, что совершил Христос этим – последним до предательства, креста и смерти – актом Своего земного служения.

Иными словами, редукция здесь состоит в подмене главного вопроса производным. Произошла же эта подмена, вне всякого сомнения, в связи с другой, гораздо более глубокой редукцией, которая, хотя она и вытекает из того же "расчленительного" метода, касается богословского истолкования уже не только Евхаристии, а и всего спасительного дела Христова. Это присущее схоластическому богословию во всех его разновидностях отождествление жертвы, принесенной Христом за нас и нашего ради спасения, с Голгофой, с Крестом, страданиями и смертью. Поскольку же, по согласному учению Церкви, в Евхаристии Церковь "смерть Господню возвещает, воскресение Его исповедует", поскольку также несомненна связь Голгофы с Тайной Вечерей, совершенной Христом "прежде Своего страдания" (Лк.22,15), к Голгофской жертве относит, к ней почти исключительно сводит школьное богословие свое истолкование и Евхаристии. Согласно этому истолкованию, Христос на Тайной Вечери установил Евхаристию как сакраментальное воспоминание Своего жертвенного заклания на Кресте, приятия на Себя грехов мира, искупленных Им Своими страданиями и смертью. Принесенная на Голгофе единожды, жертва эта вечно "актуализируется" в Евхаристии, на наших алтарях, как за нас и для нас принесенная и приносимая.

На Западе, как известно, такое сакраментальное отождествление Тайной Вечери и Евхаристии с Голгофской жертвой привело протестантов к отрицанию вообще жертвенного характера Евхаристии, как несовместимого с учением об единственности, неповторимости и "достаточности" жертвы, принесенной Христом `απαξ, то есть единожды и навсегда. У нас же, православных, хотя и без крайностей, присущих латинскому прототипу этого истолкования, оно прочно вошло в наше школьное богословие, отразилось отчасти и на самих обрядах и молитвах Литургии, а главное, в значительной мере окрасило собою те символические ее объяснения.

Наконец, последнее, что нужно сказать об этих редукциях, это то, что привели они, и в богословии, и в самой литургической жизни Церкви, к почти полному отрыву одного от другого, учения об Евхаристии как жертве и учения о ней как о таинстве причащения. В нашем школьном богословии два эти учения как бы просто сосуществуют, но без внутренней связи между собою. Что же касается нашей богослужебной практики, несомненно отражающей богословие, то в ней Евхаристия-жертва и Евхаристия-причащение воспринимаются в двух совершенно разных ключах. Так, например, в Евхаристии-жертве  – как учат верующих и богословы, и пастыри, и даже наставники "духовной жизни" – можно, а выходит так, что даже и должно участвовать не причащаясь: присутствием, молитвой, принесением просфоры, принятием антидора, или даже просто "заказав" одну или несколько литургий... Можно же потому, что даже в сознании благочестии церковных людей причащение давно уже не связано с Евхаристией как жертвой, подчинено совсем иному закону – закону индивидуальных "духовных нужд": освящения, помощи, утешения и т.д. и, соответственно с этим, вопросу о личной "подготовленности" или "неподготовленности".

Все эти редукции имеют свое начало и укоренены в том богословии, в той литургической науке, которые в основу своего изучения и истолкования Евхаристии кладут не lex orandi (закон церковной молитвы) во всей его целостности, в соподчинении в нём всех составляющих евхаристическое священнодействие частей, а, напротив, расчленение ее при помощи априорных, то есть вне самой Евхаристии, вне ее "самосвидетельства", найденных критериев.

 

Проект "Христианское просвещение" нyждается в вашей поддержке!