VII

Мы должны остановиться на ответе, даваемом самой Евхаристией, евхаристическим опытом Церкви на вторую редукцию - на отождествление воспоминания Тайной Вечери с воспоминанием крестных страданий и смерти Христа, и, следовательно, на истолкование Евхаристии как таинства прежде всего Голгофской жертвы.

Скажем сразу, что лежащая в основе этой "редукции" связь между Тайной Вечерей и добровольными страданиями Христа для Церкви всегда была несомненной, удостоверяемой не только всем ее литургическим преданием, но в первую очередь самим Евангелием. По Евангелию, Христос нарочито совершает Тайную Вечерь "прежде страдания Своего" (Лк.22,17) и "зная, что пришел Его перейти от мира сего к Отцу" (Ин.13,1). Свою прощальную беседу с учениками, в которой Он дает им Свою новую заповедь и которую начинает еще за вечерей, Он продолжает и завершает на пути в Гефсиманский сад ("встаньте, пойдем отсюда" Ин.14,31), так что сам этот исход, восхождение ко кресту явлены нам как завершение Тайной Вечери. И об этой связи свидетельствует и сама евхаристическая молитва, которая воспоминание о Тайной Вечери неизменно связывает с воспоминанием о Кресте.

Таким образом, речь идет не об этой связи самой по себе, а об ее богословском истолковании. Оправдывает ли всё сказанное о ней тот подход к Евхаристии, который в евхаристическом воспоминании видит и его толкует как средство сакраментальной актуализации Голгофской жертвы? И правильно ли из этого подхода вытекающее понимание Тайной Вечери как акта, которым Христос прежде Своего страдания, в предвидении Своей Голгофской жертвы, прообразовал ее, установив ее сакраментальную "форму", дабы спасительные плоды этой жертвы могли всегда подаваться верующим в таинстве?

В свете всего сказанного выше об евхаристическом опыте и "знании" Тайной Вечери, на эти вопросы мы не только можем, но и должны ответить отрицательно. Подход этот неправилен, и неправилен опять-таки в ту меру, в какую определен он всё тем же выделением евхаристического воспоминания, отрывом его от целостности священнодействия, о котором мы знаем уже, что оно всё к воспоминанию направлено, всё к нему, как к своему завершению, приводит.

Ведь в том как раз и весь смысл, вся бесконечная радость этого воспоминания, что вспоминает оно Тайную Вечерь не как "средство", а как явление, и больше чем явление, - присутствие и дарование самой цели - того Царства, для которого создан был Богом мир, к которому призвал и предопределил человека и которое "в последние дни" явил в Сыне Своем Единородном, - Царства любви Отца к Сыну, любви Сына к Отцу и дарования Духом Святым этой любви верующим: "Я в них, и Ты во Мне, да будут совершенны воедино... да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них" (Ин.17,23,26).

Потому мы и назвали Тайную Вечерю событием завершительным, что, будучи явлением цели, она есть явление конца. Конец же этот - Царство Божие "не от мира сего", а потому неотмирно, хотя и совершившееся в "мире сем", явление его. "Я уже не в мире", - говорит Христос за Тайной Вечерей (Ин.17,10). И потому что Он уже не в мире, и "не от мира" та Слава, которую в эту ночь, за этой трапезой, являет и дает Он ученикам ("и слава, которую Ты дал Мне, я дал им" (Ин.17,22). Тайной Вечерей завершается земное служение Христа, и об этом свидетельствует Сам Христос в Своей прощальной беседе и первосвященнической молитве: "Ныне прославился Сын Человеческий и Бог прославился в Нём" (Ин.13,31). "Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить" (Ин.17,4).

Но тогда всё то, что совершает Христос после Тайной Вечери и что после нее вспоминает евхаристическая молитва, раскрывается и в молитве этой, и в вере и опыте Церкви как следствие этого явления Царства, как первая, решающая и спасительная победа его в мире и над миром.